Лев Никулин - Дипломатическая тайна
Люси садится несколько в стороне от четырех дам, опускает руку в теплую воду и слышит:
— “74”?
Она еще заметно наклоняет голову и чувствует в правой руке тщательно сложенный пакетик из тонкой бумаги. Пакетик пропадает в перчатке Люси. Все внимание уделяется отделке ногтей, которыми старательно занялась белокурая барышня. Когда этот кропотливо-серьезный труд закончен, Люси расплачивается и уезжает.
За завтраком Люси читает то, что написано на тонкой, просвечивающей бумаге:
“Фотография Жукова испорчена. Все остальные удачны. Так как вы утверждаете, что аппарат в течение некоторого времени находился в руках невесты Жукова, то для меня совершенно ясно, что это она умышленно испортила снимок Жукова и что вы дешифрованы как наш агент. Нельзя опасаться вашего ареста, так как шпионаж пока не доказан. Кроме того, вы иностранка, и ареста будут избегать, чтобы не вызвать осложнений. Дальнейшие распоряжения последуют сегодня вечером. Имеется ли у вас костюм для верховой езды? Н.В. 14”.
Люси бросает смятую записку в пепельницу, рассеянно зажигает спичку, бросает спичку в пепельницу. Записка вспыхивает и превращается в пепел.
Ее начинает раздражать окружающее: оркестр на эстраде, шумные биржевики и самодовольные иностранцы.
Она поднимается в свою комнату в гостинице, смотрит в зеркало, отражающее зеленоватые глаза, оттененные синими кругами, потом вдруг ее охватывает приступ расчетливой неженской ярости.
На листе бумаги с ее вымышленным именем и фамилией она пишет двадцать строк твердым и острым почерком.
Адрес: “Королевское министерство иностранных дел, департамент Центральной Азии”.
Это письмо она подписывает: “Люси Энно-74” и тщательно запечатывает конверт своей печатью.
Из сафьяновой шкатулочки она берет квадратный футляр и прячет его вместе с письмом в сумочку.
Она заказывает автомобиле.
* * *Рассеянный старичок — заведующий бюро “Дианы” в Москве, с некоторым изумлением встречает Люси.
— Вы действительно уезжаете? Я очень сожалею.
— Это небольшая потеря для “Дианы”.
— Но при способностях мисс можно было ожидать многого. К тому же вы знаете русский язык.
— Немного… Однако я уезжаю.
— Жаль! Весьма жаль!
Он снимает круглые роговые очки и щурится, затем снова надевает и старается рассмотреть Люси.
Она вынимает из сумочки письмо и футляр. Сначала она отдает футляр.
— Это я прошу вас принять в фонд “Дианы”.
Старик раскрывает футляр. На синем бархате играет холодными, как бы влажными гранями большой четырехугольный бриллиант голубой воды.
— Вы оставляете хорошую память о себе… Неужели вы это отдадите?…
— А почему бы и нет?…
Он переводит внимательный взгляд на Люси.
— Кроме того, я прошу вас с первым отправляющимся за границу курьером переслать это письмо.
Старик читает адрес: “Королевское министерство иностранных дел, департамент Центральной Азии”.
Он обещает отправить письмо. Люси встает и уходит, тепло простившись с благодушным старичком — заведующим Московским бюро “Дианы”. И он с некоторым любопытством смотрит ей вслед.
* * *Через Главный телеграф в Москве проходят в разное время, но в один и тот же день две телеграммы.
Первая:
“Уполномоченному Отдела внешних сношений погранрайона.
Выехал дипкурьер Жуков. Завотделом Сонин”.
Вторая:
“Чарджуй, Ахмету Атаеву. Срочно.
Гружу мануфактуру Мургаб. Отправляйте ковры. Джаваров”.
Справка в скобках:
“Атаев — бывший переводчик при канцелярии туркестанского генерал-губернатора”.
ДВЕ ПРИМАНКИ
Когда паровоз курьерского поезда Москва–Ташкент, наполнив паром и дымом дебаркадер Рязанского вокзала, пробегает под мостами пригородных линий, в третьем вагоне от паровоза, вагоне международного общества, у окна в дорожном платье и кожаной шапочке, вроде авиационного шлема, стоит Люси.
Если бы Люси слегка перегнулась через раму окна, то увидела бы русую голову Жукова, который смотрит в сторону уходящих фабричных труб Москвы — туда, где на перроне до сих пор стоит, всматриваясь в линию рельсов, Оля. Они долго ходили по перрону, шептались, улыбались, как будто над ними были не закопченные стекла крыши вокзала, а голубое деревенское небо над прудами и нежной весенней зеленью. Правой рукой с некоторой гордостью он придерживал походную сумку, в которую втиснул запечатанный кожаный конверт. Плетеный шнурок от нагана свисает из-под кожаной куртки до колена. Так они ходили, прижавшись друг к другу, пока не засвистал строгий кондуктор и еще строже не взвизгнул паровоз. Вася вскочил на подножку, наскоро поцеловав дрогнувшие нежные губы, и курьерский номер 2 Москва–Ташкент пошел чертить по рельсам, по стрелкам, пошел гудеть под мостами и в коридорах между корпусами железнодорожных мастерских.
Поезд пробегает мимо подмосковных деревянных игрушечных дач с затейливыми островерхими кровлями, мимо молодых березовых рощиц. Час, два часа, и он уже, посвистывая, бежит по равнинам мимо полей, мимо деревень, тихих уездов к великой реке. Там он недолго путается по бесчисленным рельсам и медленно и плавно вкатывается на мост, бежит между двумя решетчатыми стенками над широкой рекой. Внизу розовые и белые, точно игрушечные, пароходы, тянутся караванами баржи, по берегам желтеющие рощи, а за Волгой уже степь, осенняя степь до самого Оренбурга.
Утром в коридоре вагона Люси видит непроницаемого, внезапно вынырнувшего за Самарой Перси Гифта, который смотрит на нее именно так, как должен смотреть на красивую незнакомую женщину пассажир вагона международного общества.
Люси чувствует странную неловкость от самой Москвы. Она одна в своем купе, кроме Перси Гифта, с которым она не обменялась поклоном, не сказала ни одного слова; во всем поезде ни одного знакомого лица, и все-таки всюду и всегда: в вагоне, на станциях, в своем купе — она как бы чувствует всем телом внимательные взгляды.
За Оренбургом осенняя степь переходит в выжженные пески, поросшие колючим саксаулом. На станциях, в стороне от перрона, круглые, похожие на разбросанные шапки юрты и узкоглазый, скуластый народ, которого еще никогда не видела Люси.
Лето возвращается. Падают резкие тени, и белый песок горит снова обжигающим солнцем.
Внезапно в белых песках синие, тихие воды Аральского моря. И Люси опять чувствует новое и вечно волнующее солнце, новый и вечно пленительный ветер, солнце и ветер Азии.
АУДИЕНЦИЯ
Его величество повелитель Гюлистана, государь правоверных, вернулся из путешествия по Европе. По этому случаю и по случаю праздника годовщины дарования конституции в старом дворце в Мирате прием дипломатического корпуса.
