Лев Никулин - Дипломатическая тайна
— Да.
— Сейчас я ухожу. Акт кончается. Скоро зажгут свет. Нас не должны видеть вместе. Предосторожность не помешает.
— Да.
— До завтра, мадемуазель. Какое удовольствие иметь дело со знакомой! Надеюсь, вы помните? Я был у вас в Мирате с майором…
— Да.
Он наклоняет голову, отступает назад и пропадает бесшумно, не скрипнув дверью. Люси обернулась к сцене как раз в тот момент, когда прима-балерина проделывает единственный в мире фуэтэ. Какой непостижимый сон…
Рукоплескания, как горный обвал, падают сверху от галереи вниз, к ложам и партеру. Зажигаются люстры.
Теперь Люси понимает, что это не сон и что завтра в два часа дня она и Перси Гифт увидятся снова.
— Тем лучше.
КОВРЫ ИЗ КЕРМАНА
Шестой день от Мирата на север ползут пятьдесят два верблюда. Кроме верблюдов, двадцать один погонщик, каждый вооружен превосходным одиннадцатизарядным карабином. Когда остается один переход до города Новый Феррах, начальник каравана высылает вперед верхового. Верховой скачет наперерез полями, и к вечеру, когда караван входит в городские ворота, начальника каравана встречают два чиновника.
Вместо караван-сарая верблюды поворачивают во двор цитадели. Они тяжело подгибают колена, приподымают длинные желтые ресницы, на которых осела пыль и песок шести дней пустыни. Продолговатые вьюки по обе стороны ударяются о землю. Погонщики откатывают их в сторону и уходят, уводя верблюдов. В четырехугольном дворе остаются двое шагающих вдоль пятидесяти двух вьюков часовых.
В эту же ночь чиновники отправляют телеграмму Ибрагим-хану, министру полиции Гюлистана, о том, что ковры из Кермана прибыли благополучно и завтра двадцать два вьюка отправляются по назначению под надлежащей охраной.
Утром владеющий тремя европейскими языками чиновник приезжает в королевское посольство и десять минут стоит в совершенно пустой приемной. Чиновник вспоминает о том, что он родственник повелителя и имеет чин, равный чину военного атташе, и закуривает папиросу. Туземец-лакей доводит до его сведения, что майор Герд не любит, когда курят в его присутствии. Чиновник желтеет от злобы и стоит один в пустой приемной еще четверть часа. Затем к нему выходит майор Герд в дурном настроении и с папиросой в зубах. Вопросительно смотрит на него.
— Его превосходительство Ибрагим-хан просил передать уважаемому другу, что ковры из Кермана прибыли в Новый Феррах благополучно и завтра двадцать два вьюка следуют далее с охраной и проводниками.
Майор Герд выслушивает длинную фразу и одобрительно наклоняет голову.
— Уважаемый друг уведомит меня о дальнейшем…
— Его превосходительство просит передать, что он отвечает за ковры только в пределах Гюлистана.
— Разумеется. Дальше отвечает хаджи Зиа.
— Когда можно ожидать распоряжения об оставшихся в Новом Феррахе вьюках?
— Не скоро.
Аудиенция кончается, майор кивает головой и поворачивается к двери. Чиновник уходит в настоящей ярости. Он был бы несколько удовлетворен, если бы увидел лицо майора в эту же минуту, когда он, задыхаясь от быстрого шага, входит в кабинет королевского посла и докладывает сэру Роберту Кетлю:
— Ковры отправлены за границу.
ДЕТДОМ № 26
На Воронцовом поле (так в Москве называется переулок, не имеющий ничего общего с полем) выстроил особняк фабрикант из обрусевших немцев, и выстроил со вкусом и большой склонностью к комфорту. Только теперь вместо медной дощечки, на которой было выгравировано готическим шрифтом “Фон Мерк — коммерции советник”, висит белая вывеска: “Детский дом № 26”.
При доме — сад с оранжереей и старыми аллеями. В доме — дубовый вестибюль с тяжелой готической люстрой, зала, где когда-то по четвергам для шести–семи гостей играл квартет (лучшие музыканты России). Теперь в этом зале длинные некрашеные столы и скамьи и вдоль столов линии русых и черных, стриженных ежиком голов. Воспитательницы в белых косынках ходят вдоль скамей, утирая посапывающие носы пуговичкой, отнимая у бойких стрелков хлебные шарики, поправляя нагрудники. Крепкая, веселая девушка в белой косынке только что успокоила самую бойкую пару на краю стола и выглянула в окно.
— Паша… Никак мой идет… Постой за меня…
Девушка сбегает вниз по дубовой точеной лестнице вестибюля навстречу Васе Жукову.
— Проститься пришел. Завтра — в четыре.
— Погодите вы!… Пойдем в сад…
Они идут мимо квадратного пруда и фонтана и тесно друг к другу усаживаются на скамью.
— Скоро ли приедешь?
— Что за разговор, Оля! Как сдам почту, в ту же минуту — назад…
— Ну смотри!…
У девушки дрожат ресницы, она отворачивается. Жуков хлопает козырьком фуражки по колену и рассказывает, чтобы не молчать и не дать заплакать.
— Чудное дело вчера было… Прихожу в отдел — тебя, говорят, знакомый ждет… Смотрю — сидит такой гладкий, рыластый… В жизни не видал… Он на меня, я на него… “Виноват, — говорит, — обознался… У меня, — говорит, — знакомый был Жуков Василий… Где?… На фронте… На каком?… На том…” Туда-сюда, меня кто-то за локоть — по делу… Глядь — того уже нет… А той ночью иду от тебя — за мной увязался не то пьяный, не то больной… Ну, я его наганом пугнул… Вот что, Оля, завтра с утра надо нам в загс… Надо оформить… Василий и Ольга Жуковы — и никаких!… Поняла!… Оформим.
— Нашел время!… Завтра же тебе ехать…
— До четырех успеем… Эх, ты моя!…
— Ну, ты полегче!…
От дома бежала девушка:
— Оля, иди, ты ж дежурная… Гости приехали!…
— Какие такие гости?…
— Англичанка… рыжая… пошла на детей глядеть… Интересуется…
Они встали и пошли на террасу.
Из дверей зимнего сада шли Люси Энно и старушка, обе со знаком “Дианы” на рукаве.
На лестнице они стояли друг против друга — стареющая и еще пленительная женщина и крепкая, розовая девушка с высокой, вздымающейся от бега грудью, с кокетливо завязанным узлом золотистых волос. Две женщины, чужие и никогда не встречавшиеся, но связанные странным чувством — одна завидовала молодости и доброй прелести другой.
Люси Энно вертит в руках маленький фотографический аппарат, она снимает группу детей у фонтана, затем крыльцо дома, затем Оля видит, как аппарат направляется в сторону Васи Жукова, который искоса смотрит на нее.
— Вася, она и тебя сняла…
— Вижу… А зачем?…
У него настороженное лицо и тревожный взгляд.
Но Люси уже отвернулась, она занята с Гришей, трехлетним веселым мальчишкой, который тянется к аппарату. Она прячет аппарат в футляр и дает ему играть.
