Поль Феваль - Горбун
– Настоящий лев! – вырвалось у до того молчавшего Жана Мари.
Госпожа Франсуаза окинула внука испепеляющим взглядом, и Жан Мари замолчал.
– Мой бедный сыночек, – продолжала Франсуаза, – рассказал мне обо всем: как Невер и Лагардер, пересылая друг другу записки, сговорились встретиться в траншеях, чтобы биться друг против друга на дуэли, и о том, как вместо дуэли они за несколько минут сдружились и вдвоем приняли бой против двух десятков вооруженных до зубов наемных головорезов.
Аврора де Келюс знаком попросила Франсуазу замолчать. Упоминание о той страшной ночи неизменно приносили ей страдания. Она повернула полные слез глаза к алтарю!
– Филипп! – прошептала она. – Единственный мой, любимый! Все это случилось вчера. Годы прошли как часы. Рана в моем сердце кровоточит и сегодня. От нее нет лекарства. Нет спасения.
При виде столь величавой скорби в глазах доньи Круц зажегся восторг. В ее жилах текла горячая кровь. Сильные чувства всегда внушали ей благоговение.
Госпожа Франсуаза с материнской укоризной покачала головой:
– Что поделаешь? Время есть время. Все мы смертны. Нельзя так убиваться, о том, что безвозвратно ушло.
Беришон, теребя в руках шапочку, с гордостью заметил:
– Бабушка говорит, как настоящий проповедник!
– Когда несколько лет назад, – продолжала Франсуаза, – шевалье де Лагардер ненадолго приехал во Францию, чтобы меня пригласить пойти к нему в услужение, я не колеблясь, согласилась. Почему? Да потому, что мой сынок рассказал мне все, все, до мельчайших подробностей, что происходило в ту ночь у замка. Ведь мой мальчик тоже был там. Умирая, герцог звал Лагардера по имени и говорил ему: «брат мой!»
Принцесса порывисто прижала руки к груди.
– И еще он говорил, – продолжала Франсуаза, – «будь отцом моей дочери и отомсти за меня». Мой сын никогда не лгал, благородная госпожа. Да и какая ему была бы в том корысть, если бы он вдруг надумал солгать? Словом, я вместе с Жаном Мари отправилась к Лагардеру в Мадрид. Шевалье полагал, что девочка уже стала слишком взрослой, чтобы по-прежнему оставаться с ним в доме вдвоем.
– Он так же хотел, чтобы у барышни был паж! – ввернул Жан Мари.
Франсуаза улыбнулась и, будто беспомощно, развела руками.
– Ребенок немного болтлив, – сказала она. – Что тут поделаешь? Уж простите его великодушно, славная госпожа! Словом, приехали мы с внуком в Мадрид, испанскую столицу. Господи, Твоя воля! Как я плакала, когда увидела бедную девочку! Живой портрет нашего незабвенного молодого синьора! Один к одному. Однако шевалье запретил мне говорить с девушкой на эту тему.
– И как же все это время… что вы находились в доме Лагардера…, как он… – принцесса подыскивала слова.
– Господи, Боже мой! – поняв вопрос, с пылом воскликнула Франсуаза. Ее лицо побагровело, и даже темный пушок на верхней губе от волнения задрожал. – Добрая благородная госпожа! Ни-ни-ни! Ничего такого ни сном, ни духом! Даже в намеке не было. Я и сама могла бы так подумать. Опасения матери мне близки, у меня ведь тоже был ребенок. Но за последние 6 лет я привязалась и полюбила шевалье, как родного. Он стал мне больше, чем родной. Просто не пойму, как к вам, мудрой и благородной госпоже, могли закрасться столь несправедливые подозрения! Ох, Господи, что же это я. От волнения я допустила бестактность. Нельзя забывать, с кем говоришь. Еще раз прошу, простите! Но тот, о ком идет речь, поистине святой. Ваша дочь рядом с ним всегда была как за каменной стеной, будто под защитой родной матери.
– Вы поступаете правильно, защищая того, кто нуждается в защите, – сухо промолвила принцесса. – Но я хотела бы от вас услышать подробности. Что же, моя дочь жила в уединении, ни с кем не встречалась ни с кем не дружила?
– Одна! Всегда одна! Одиночество в юные годы это такая мука, ваша светлость! И все же, если позволите заметить.
– Ну, ну, говорите, – встрепенулась Аврора де Келюс.
Франсуаза покосилась на донью Круц, по прежнему неподвижно стоявшую чуть в стороне:
– Я полагаю, что девица, которая поет и танцует на Плаца Санта, – неподходящая компания для наследницы герцога.
Принцесса повернулась к донье Круц и заметила у той в глазах слезы.
– А больше вам не в чем упрекнуть вашего господина? – спросила она.
– Упрекнуть! – всплеснула руками Франсуаза. – Да разве же это упрек? Кокардас тому же девушка приходила совсем не часто, и я за ними обеими следила.
– Ну что ж, пока достаточно, моя милая! – сказала принцесса. – Благодарю вас. Можете идти. Мадлен вас проводит. Отныне вы с внуком будете жить в моем доме.
– На колени! – прикрикнула Франсуаза на Жана Мари и подтолкнула его вперед. Принцесса жестом остановила этот грубоватый порыв благодарности, после чего Мадлен Жиро увела бабушку и внука в отведенную им комнату.
Донья Круц тоже направилась к двери.
– Куда же вы, Флора? – обратилась к ней принцесса.
Та продолжала идти, будто не слышит. Принцесса окликнула ее еще раз.
– Разве не так вас называла моя дочь? Подойдите ко мне, Флора. Я хочу вас обнять.
Заметив, что девушка растерялась, принцесса встала с кресла и заключила гитану в объятия. Донья Круц заметила, как увлажнилось от слез лицо принцессы.
– Она вас любит, – бормотала счастливая мать. – Это написано на этих страничках, которые отныне всегда будут лежать на столике у моей кровати. Вы, милая гитана, – ее единственная подруга. Вы – более счастливы, чем я: вы видели и помните ее ребенком. Скажите, она была красивой девочкой? Ведь, правда, Флора?
И не давая ей ответить, горячо продолжала.
– Я буду любить все, что любит она. Я люблю тебя, Флора. Ты теперь моя вторая дочь. Поцелуй же меня! А ты? Ты сможешь меня полюбить? Если бы ты знала, как я счастлива, и как мне хочется, чтобы все кругом были счастливы! Даже этого человека, ты понимаешь, Флора, этого человека, который отнял у меня сердце дочери, даже его, если она того хочет, я готова полюбить!
Глава 5. Сердце матери
Донья Круц улыбалась сквозь слезы. Принцесса крепко прижала ее к груди и расцеловала.
– Ты можешь понять, милая Флора, что я не смею ее целовать, как тебя. Не обижайся, но поцелуи, которыми я осыпаю твой лоб и щеки, предназначены Авроре.
Внезапно она немного от нее отстранилась, чтобы лучше разглядеть лицо.
– Значит, ты танцевала на людных площадях, девочка? – задумчиво промолвила принцесса. – У тебя нет никого родных? Если бы моей дочери пришлось заниматься тем же, неужели от этого я стала бы любить ее меньше? Господи милосердный! До чего же глупым бывает человеческий ум! Недавно я сказала: «если дочь Невера хотя бы на минуту позабыла о фамильной гордости…» нет, дальше не могу даже повторить. Боюсь искушать судьбу. Вдруг Господь поймает меня на слове. От одной мысли о том у меня в жилах стынет кровь.
