Поль Феваль - Горбун
В душевном непокое принцессы в ее страхах, приступах самобичевания, вспышках ревности, слово во всем, что определяет сознание долго страдавшей матери, было что-то на удивление наивное, нелепое, почти детское, и вместе с тем глубоко трагическое.
Она опустилась перед диваном на колени. Донья Круц остановилась у спящей в ногах. Принцесса долго всматривалась в черты дочери. Аврора де Невер была бледна. Во сне ее пышные длинные волосы разметались и, свесившись через край кушетки, лежали на ковре. Принцесса взяла их в ладонь и, прижавшись щекой, блаженно закрыла глаза. Казалось, еще немного, и она замурлычет, как кошка Жаклин, что жила в комнате камеристки Мадлен Жиро.
– Анри! – пробормотала Аврора во сне. – Анри, дорогой!
Принцесса побледнела так, что донья Круц бросилась ее поддержать, опасаясь, что та упадет без чувств. Но Аврора де Келюс ее отстранила. Горько улыбнувшись, она почти простонала:
– Не нужно. Скоро я привыкну. Ах, если бы она во сне хоть раз вспомнила обо мне!
Принцесса стала прислушиваться, но Аврора младшая замолчала. Губы спящей были приоткрыты, дыхание возбужденное.
– Ничего; терпения у меня хватит, – промолвила бедная мать. – Может быть в следующий раз она произнесет и мое имя.
Донья Круц тоже опустилась на колени. Госпожа Гонзаго ей улыбнулась.
– А знаешь? – сказала она. – Когда я тебя впервые увидела, Флора, то очень удивилась, почему мое сердце не взыграло от радости и не устремило меня к тебе с распахнутыми объятиями. Ты, ведь, очень хороша собой. В тебе есть та особая благородная испанская красота, которую я предполагала встретить у моей взрослой дочери. Но вот посмотри на это лицо, посмотри внимательно. – Она осторожно отвела прядь, прикрывающую лицо Авроры. – Видишь? – указала она на виски девушки. – Этого у тебя нет. Вот эти едва заметные ямочки. Это от Невера. Когда сегодня утром этот человек сказал: «Вот ваша дочь!», я ни секунды не сомневалась. Мне даже почудилось, будто этими словами с небес низошел голос Невера, будто сам Невер произнес: «Вот твоя дочь!» – Она с жадностью всматривалась в каждую черточку Авроры. – Когда Невер спал, – продолжала она, – у него точно так же дрожали ресницы, и по бокам губ были такие же складочки. И улыбается она так же как он. Невер был совсем молод. Кое-кто считал, что его красота немного женственна. Но что меня сразило совершенно, это сходство их глаз. Тот же цвет, тот же огонь. Такие же нервные непрерывно меняющиеся то широкие, то узкие зрачки. Это глаза Невера! Какие еще могут быть доказательства? Мне они больше не нужны. Я поверила не Лагардеру, а голосу моего сердца.
Госпожа Гонзаго говорила тихо, но при слове «Лагардер» Аврора, как будто пошевелилась.
– Кажется, сейчас проснется! – прошептала донья Круц.
Принцесса испуганно встрепенулась. Почувствовав, что дочь вот вот раскроет глаза, она отпрянула от кушетки.
– Только не сразу! – прошептала она донье Круц. – Не говори ей сразу, что я здесь. Ее нужно приготовить.
Аврора младшая закинула руки за голову, потянулась, как это бывает перед пробуждением, и наконец, открыла глаза. Увидев незнакомую обстановку, она удивленно приподнялась на локтях:
– Господи? Где это я? Ах, Флора. Ты здесь. Значит, я уже не сплю. – Аврора потерла себе виски. – Но что это за комната? Прошлой ночью мы спали не здесь. Неужели я на самом деле видела мою матушку? Или это мне приснилось?
– Не приснилось. Ты ее действительно видела, – ответила донья Круц.
Принцесса, удалившаяся почти до алтаря, задрожала, и у нее выступили слезы радости. Первые слова, произнесенные дочерью после пробуждения, были о ней, а не о Лагардере. Она повернулась к распятию и от всей души вознесла молитву благодарности.
– Но почему я себя чувствую, будто побитая? Все тело болит, жжет в груди. В Мадриде в монастыре после тяжелой лихорадки я ощущала точно такую же слабость. В голове пустота, на сердце словно повесили гирю. Когда о чем-то хочу подумать, то перед глазами какие-то огненные колеса. Ох, как гудит голова!
– У тебя был жар, – ответила донья Круц. – Кокардас тебе приходил доктор. Ты помнишь?
– Нет.
– Он сказал, что ты перенесла душевное потрясение.
Донья Круц покосилась на принцессу, желая дать ей понять, что пора подойти. Но та от внезапной робости топталась на месте, до боли сцепив руки.
– Не знаю, как объяснить, – пробормотала Аврора, – будто тяжелое железо давит мои мысли, – я ничего не могу додумать до конца. Начинаю и тут же забываю. Какой-то туман, туман, – густой, как кисель. Хочу сквозь него пробиться и не могу, не могу… кисель.
– Может, ты хочешь попить киселя? – спросила донья Круц, опять поглядев на принцессу.
– Нет, не хочу… ни пить, ни есть. Хочу воздуха, свежего ветра… и еще… нет, не знаю.
Голова Авроры обессилено опустилась на подушку.
– А что же матушка? Где она? Она на меня сердится?
Когда девушка это произнесла, казалось, сознание вот-вот к ней вернется. Но этого не произошло, и затеплившаяся было в ее очах искорка, опять погасла.
Донья Круц хотела ответить, но принцесса издалека показала знаком «молчи, мол», быстрым легким шагом, как подходят молодые матери к колыбели младенца, приблизилась к изголовью кушетки, обеими руками приподняла дочери голову и прильнула губами к ее лбу в долгом поцелуе. Аврора заулыбалась, но рассудок в полной мере к ней еще не вернулся. Аврора ощущала радость, но это была спокойная холодновато отрешенная радость, сходная с той, что испытывают дети в счастливых сновидениях. Аврора младшая машинально возвратила Авроре старшей поцелуй, так, будто в течение долгих лет она привыкла это делать каждое утро.
– Мама! – сказала Аврора. – Ты мне снилась. В моем сне ты всю ночь плакала… Ах, Флора… и Флора здесь… Почему Флора? Она тоже нашла свою мать? А-а-а. Я поняла. Значит, мы с Флорой сестры близнецы… сколько всего случилось за одну ночь…!
Это была борьба сознания с болезненным беспамятством. Девушка силилась разорвать туманную завесу, окутавшую ее рассудок. Но и на сей раз ей не удалось. Утомившись от напряжения, она сдалась.
– Мама, я хочу тебя видеть. Подойди. Возьми меня на колени.
Принцесса, одновременно смеясь и плача, присела на кушетку, обняла Аврору, словно маленькую и принялась напевать какую-то услышанную в собственном детстве от Иннес мавританскую колыбельную. Флора, глядя на это удивительное зрелище улыбалась, но по ее щекам катились слезы.
– Матушка, – промолвила Аврора. – Мне так хочется сказать тебе, что-то важное, но не могу вспомнить, что именно. Мысли роятся где-то совсем рядом возле моей головы, но я никак не могу овладеть ни одной. Мне, почему-то кажется, что именно ты мне препятствуешь это сделать. Так странно. Такое чувство, будто в мое сердце проник кто-то другой и мешает мне быть самой собой. Наверное, я переменилась оттого, что, наконец, тебя нашла.
