Тайна Моря - Стокер Брэм

На том самом месте, где я видел, как под воду ушел Лохлейн Маклауд, моя жизнь приобрела новый смысл.

Глава XI. В сумерках

Не без дурных предчувствий я поднимался по крутому зигзагу тропинки на Уиннифолд и с каждым поворотом ожидал встретить незваный лик Гормалы. Не верилось, что все может идти хорошо и при этом меня не потревожит ее присутствие. Мисс Анита, думаю, разглядела мое беспокойство и угадала его причину: я видел, как она следила за моим взглядом, а потом тоже стала держать дозор. Впрочем, мы поднялись и сели в поджидающий экипаж без происшествий. В гостинице она попросила снести вниз документы с тайнописью. Шепотом она пояснила, что мы будем наедине, поскольку миссис Джек всегда старается вздремнуть перед ужином.

Долго и мучительно она ломала голову над бумагами и моей увеличенной копией. Наконец покачала головой и на время сдалась. Тогда я рассказал о своих главных предположениях, в чем может выражаться двухбуквенный шифр, если он есть. Какие-то признаки должны были быть налицо, но какие, того я еще не разгадал.

Когда я исчерпал свои догадки, она сказала:

— Теперь я как никогда уверена, что вам следует начать с сокращения комбинаций двухбуквенного шифра. Как об этом ни задумаюсь, мне кажется очевидным, что Бэкон или любой другой, кто пользовался бы подобной системой, усовершенствовал бы ее именно так. А пока давайте выкинем это из головы. Уверена, вам уже хочется передохнуть от шифра — мне так точно. Ужин готов; после него, если вы не против, я бы хотела еще раз сходить к пляжу.

«Еще раз» сходить к пляжу! Значит, прежний раз стал для нее важной точкой отсчета. У меня распирало грудь от решимости действовать, пусть даже неблагоразумно.

После ужина мы направились по дюнам и вдоль берега к Хоуклоу, придерживаясь линии прилива на песке.

Солнце зашло, уже смеркалось. В северных широтах сумерки долгие и поначалу слабо отличаются от дня. Надо всем разливается мягкий свет, все серо на земле, в море и в воздухе. Впрочем, сперва света в избытке. Таинственность сумерек, какую знают южане, наступает уже потом, когда из-за моря подкрадывается ночь и тени расширяются до всеохватного мрака. И все же сумерки при любой скорости есть сумерки; и атмосфера их одинакова по всему миру. Это особое время: между напряжением и опасениями дня — и немым забвением ночи. Это час, когда все живое, как звери, так и люди, погружается в свои мысли. Отчасти разомлев, все словно понемногу ослабляют защиту; душа тянется к душе, а разум — к разуму, как и тело — к телу в мгновения более полной близости. Как двойные тени сливаются в одну после заката, когда земля освещена уже не крошечным диском солнца, а всеми широкими небесами, так же в сумерках сливаются в единое целое два родственных характера. Между дневным сиянием и тьмой, когда умирают один за другим множество звуков жизни — щебет птиц, мычание скота, блеяние овец, лай собак, — пробуждаются с новой силой природные звуки вроде шелеста деревьев, плеска воды или грохота бьющихся волн и кажутся слуху имеющими сознание и цель. Словно во всем большом круговороте природы не бывает поры застоя, мгновения покоя, не считая того, когда духи природы провозглашают неестественную тишь, словно Земля останавливается, как «луна Иисуса Навина над долиною Аиалонской» [24].

Мой дух и дух моей спутницы поддались безмолвному воздействию наступающей ночи. Сами того не замечая, мы шли всё ближе друг к другу и в ногу, и молчали, очарованные красотой вокруг. Для меня это был нежный восторг. Остаться с ней наедине так, в таком месте, — словно сошлось вместе все хорошее на земле и на небесах. И долгие минуты мы медленно шагали по пустынному песку, слушая музыку поющего моря и вторящего ему берега.

Но даже в Раю случился мятеж. Похоже, разум не согласен останавливаться ни на Земле, ни на Небесах. Ему бы вечно покорять высоты. Из моего же счастья и покоя вновь родилось страстное желание покорить новые высоты, сделать нынешнюю, уже достигнутую, лишь ступенью перед чем-то большим. В мыслях все доводы словно сговорились доказать, что я вправе просить сейчас Марджори стать моей женой. И другие мужчины просили руки женщин, кого знали совсем короткое время; и со счастливым итогом. Было очевидно, что я ей по меньшей мере не противен. Я джентльмен из хорошего рода и зажиточный; и я мог предложить ей все свое сердце без остатка. Она, с виду лишь спутница богатой дамы, не оскорбилась бы предложением всего, что может дать мужчина. Я уже раз затронул эту тему, и она меня не отвадила, лишь ответила ласковым и искусным намеком, разжигающим надежду. А дни, часы и мгновения пролетают, не успеешь оглянуться. И я не знал ни ее адреса, ни когда увижу ее вновь, если увижу. Эта последняя мысль стала решающей. Сегодня вечером я заговорю откровенно.

О, в интуиции мужчины не ровня женщинам. Эта девушка вроде бы смотрела на море — и в то же время словно видела меня насквозь неким двойным зрением, присущим только женщинам, и о чем-то догадалась по изменившемуся выражению моего лица.

Должно быть, моя решимость испугала ее или насторожила, поскольку она вдруг сказала:

— Не пора ли нам повернуть домой?

— Еще рано! — взмолился я, на миг пробудившись от своих мечтаний. — Еще несколько минут — и повернем.

— Ну хорошо, — сказала она с улыбкой и кротко добавила: — Только недолго.

Я почувствовал, что время пришло, и порывисто выпалил:

— Марджори, ты будешь моей женой?

Сказав это, я замер. Сердце колотилось так сильно, что я больше не мог вымолвить ни слова. Несколько секунд, казавшихся мне вечностью, мы оба молчали. Смею предположить, что она готовилась к чему-то в этом духе; судя по тому, что мне известно сейчас, она намеревалась избегать любых затруднений. Но внезапность и смелость вопроса застали ее врасплох, и она онемела от смущения. Она остановилась, и я видел, что она тяжело дышит — как и я.

Затем с немалым усилием, потребовавшим сделать глубокий вдох, расправив и опустив плечи, она сказала:

— Но ты обо мне ничего не знаешь!

— Я знаю о тебе все, что хочу знать! — Подобный истинно ирландский ответ позабавил Марджори, несмотря на ее прилив чувств и неловкость, если можно таким словом описать выражение столь многих прелестных черт характера. Я увидел улыбку — и мы словно оба почувствовали себя легче.

— Это звучит очень грубо, — сказала она, — но я понимаю, что ты имеешь в виду.

Передо мной словно раскрылась брешь, и я не преминул воспользоваться шансом. Она слушала, с виду не возмущенная моими словами и в целом довольная, что может собраться с мыслями перед ответом.

— Я знаю, что ты прекрасна; самая прекрасная и изящная девушка, что я видел. Я знаю, что ты смела, добра, нежна и заботлива. Я знаю, что ты умна, находчива и тактична. Я знаю, что ты хороший друг; что ты художница с душой поэта. Я знаю, что для меня ты одна-единственная во всем белом свете, что после встречи с тобой уже никто не займет твое место в моем сердце. Я знаю, что лучше умру в твоих объятьях, чем буду жить королем с любой королевой!

— Но ты видел меня всего дважды. Как ты можешь знать обо мне столько хорошего? Мне бы самой хотелось, чтобы все это было правдой! Я обычная девушка, и, должна сказать, мне приятно это слышать, будь то правда или нет. Но допустим, все это правда — как ты можешь это знать?

Надежда разгоралась все сильней. Я продолжал:

— Чтобы это знать, не требовалось и второй встречи. Сегодня — лишь повторение моей радости, подтверждение моего мнения, моей привязанности!

Отвечая, она, вопреки себе, улыбнулась:

— Ты лишаешь меня дара речи. Как ответить или возразить такому пылу. — Она мягко положила ладонь мне на руку и продолжила: — О, я понимаю, о чем ты, друг мой. Я принимаю все за чистую монету и, поверь, слушаю это с гордостью, хотя и считаю, что недостойна такой веры в мои добродетели. Но ты должен принять в расчет и кое-что еще. Справедливости ко мне ради, даже обязан.