"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Не доживете вы. Я тут не останусь, – повторил Градимир. – Пойду к их конунгу.

– Ну, глядь, как знаешь! – Красен в досаде махнул рукой. – Ты мне не брат и не сват, я тебя умолять не буду.

– Градимир, ты что – трус? – насмешливо прищурился Добровой.

Он был внешне похож на своего брата Игмора – такой же плотный, с овальным лицом, чуть ниже ростом, только волосы потемнее – русые, и зуба не хватало сверху с правой стороны. Глубокомыслием он не отличался и во всем следовал за старшим братом.

– А вы что – недоумки? Пни дубовые? Говорю же вам – Девяту убили, и вас прикончат!

– Может, мы сами того… еще кто кого прикончит! – ощерился Игмор. – Теперь-то мы хоть знать будем…

– Вот что: скажу Береготе, волка видел бешеного у поля, завтра топоры и копья возьмем, – деловито сказал Красен. – Если застигнут, так не с пустыми руками.

– Не боись! – Добровой с ухмылкой потрепал Градимира по плечу. – То вы с Девятой вдвоем сплошали, а с нами-то не пропадешь!

– В Карше и в степях не пропали, а там похуже было, – напомнил Игмор.

– Так там мы с князем были. Уж с ним-то…

Угрюмые, диковатые рожи просветлели при упоминании о Святославе. Дружно вздохнули по княжеской удаче, которая столько раз их выручала. Все они выросли при дружине, в Киеве, и оказаться в такой дали от всего привычного, среди чужих людей, где приходилось даже скрывать свои имена, само по себе было тяжким испытанием. В том путешествии через Хазарию и степи с ним был сам Святослав, и при нем гриди твердо верили в удачу. Разлуку с князем они, пожалуй, переживали тяжелее, чем смертельную опасность – к этому было не привыкать. Всю свою жизнь каждый из них рисковал головой ради князя, у него на глазах, под его защитой. Но что теперь? Жалеет ли о них Святослав или отрекся от убийц брата? Без него им было труднее верить в благополучный исход этого приключения, которому не видно конца и края. Что должно случиться, чтобы они могли вернуться в Киев, не опасаясь мести Улебовых родичей? Только где-нибудь в Булгаре они смогли бы считать себя избавленными от преследования, но туда раньше следующего лета не попасть. И хотя поначалу Игмор и Красен были склонны скорее отмахнуться от вестей Градимира и счесть его трусом, постепенно чувство опасности усиливалось. Годы дружинной жизни выработали в них волчье чутье, и теперь оно говорило: ловцы идут по следу вашей поредевшей стаи…

Утром Градимир, поуспокоившись, позволил отвести себя к хозяину, Хедину, и попросился в работники на жатву. Поговорив с побратимами, усомнился: может, и правда его заморочили какие-то ведьмы, а никаких врагов в Видимире не было и Девята живет-поживает, только дивится, куда сгинул его «старший брат»? Но тогда Девята его и искал бы, а не Берислав с дружиной, думал Градимир, не зная, как все это понимать. И та ночь после Перунова дня, и избушка Тихомилы, где он лежал в полубеспамятстве, с разбитой головой и сломанным ребром, и странное путешествие вниз по Мерян-реке до Силверволла в лодке с седым стариком и юной молчаливой девушкой – все это казалось не то сном, не то давно услышанными рассказами о каких-то других людях. Так или иначе, бросать Игмора и продолжать путь в одиночку, неведомо куда, у Градимира охоты не было: в такой дали от дома, в отрыве от всякой поддержки, лучше быть при своих, даже если эти свои и втравили тебя в беду.

Да и куда идти? В Киеве их ждали мстители, а заполучить в кровные враги Мстислава Свенельдича было смертельно опасно даже для таких, как они, приближенных князя. Хотя бы на ближайшие годы требовалось надежное пристанище, где их не найдут.

Сломанное ребро все еще причиняло боль, и на жатве, к которой Градимир был привычен не больше Игмора, ему туго бы пришлось. На свое счастье, он приглянулся Хединову старшему конюшему, булгарину Суяру, – может, карими глазами и темной бородой. Обращаться с лошадьми Градимир умел куда лучше, чем с косой и серпом, и Суяр взял его к себе в помощники. Поэтому, дней десять спустя, Градимир ушел с другими конюшими отроками на ночной выпас боярского табуна и пропустил событие, которое счел бы весьма важным.

Под вечер, когда солнце уже садилось за Мерян-рекой, по дороге от лодочной пристани к Силверволлу приблизилось небольшое, но примечательное шествие. Первой шла очень молодая девушка, по виду – лет четырнадцати, со светлой косой, довольно дорого одетая: в серовато-зеленом варяжском платье и серой накидке, обшитой желто-зеленой тесьмой. Несмотря на юный возраст и невысокий рост, держалась она важно, как госпожа; серебряная узорная застежка накидки, перстни и по тонкому витому обручью на каждой руке указывали на богатый род. За нею следовали четверо: немолодой полный мужчина с коробом на плечах, за ним – двое отроков лет восемнадцати, узкоглазые и скуластые, тоже с поклажей. Отроки были на одно лицо, близнецы, настолько похожие, что встречные, с удивлением осмотрев девушку, при виде их окончательно разевали рты и пристраивались следом – посмотреть, кто это и куда держит путь. Замыкала шествие немолодая мерянка, тоже с большим коробом.

Направлялись удивительные путники, как скоро стало ясно, к самому богатому двору Силверволла – Медвежьему, названному так по висящему над воротами медвежьему черепу.

– Что вылупились? – бросил толстяк, несколько запыхавшийся, боярской челяди у ворот. Стащив синюю шапочку, вытер потное покрасневшее лицо. – Бегите скажите господину: приехала его племянница!

Тут иные из челяди узнали девушку и бегом устремились в хозяйский дом. В ответ на такое удивительное известие во двор высыпала вся семья хозяина – сам Хедин, Эльвёр, его жена, и взрослые дети – Астрид, Асбранд, Даг и Ульвхейд.

– Вефрид! – Эльвёр в изумлении всплеснула руками. – Вот так пура илд [743]! А где твой отец?

Она взглянула на ворота, но там больше приезжих не было, только бородач Фроди и отроки сгружали наземь короба.

– Я пока одна, но за мной следует Хавстейн и еще кое-кто. – Вефрид загадочно округлила глаза и подошла обнять сперва тетю, потом дядю, потом обступивших ее двоюродных братьев и сестер. – Родители остались дома.

– Что-то случилось? – обеспокоилась Эльвёр. – А ты выросла, ажаня [744]!

– У нас все здоровы… но кое-что, может быть, и случилось!

– Не будем затевать разговоры на пороге! – Хедин обнял Вефрид. – Пойдемте в дом. Вы весь день были в дороге?

– Да, со мной Фроди, Естанай и два их сына, пусть всех скорее покормят.

– Берегота! – Эльвёр нашла глазами своего тиуна, стоявшего в первых рядах любопытной толпы. – Ты слышал?

Всякий путник позавидовал бы, глядя, как поспешно Берегота, такой надменный с работниками, побежал в поварню, где уже мыли котлы после дня готовки, торопить женщин найти что-то для внезапных гостей.

Если в Видимире население состояло из руси и словен, а мерян было совсем мало, то в Силверволле, расположенном в коренной Мерямаа, меряне составляли большую часть. У них было для этого поселения свое название – Тумер, что значит Дубрава. Название Силверволл – Серебряные Поля – дали ему русы: как рассказывали, Тородд или Хакон, один из предков Олава, сто лет назад зарыл где-то возле селения огромный клад серебра, и об этом кладе ходило немало преданий. Русы жили здесь уже шесть-семь поколений, а словене стали переселяться недавно, два-три десятилетия назад, после того как из Силверволла был проложен прямой водный путь на Булгар, к серебру, шелкам и прочим дорогим товарам. Здесь в ходу был мерянский язык, и вся хозяйская семья знала его, как родной. Общаясь с двоюродными братьями и сестрами, Вефрид порой приходилось переспрашивать, да и сама Эльвёр, родившаяся в Ладоге, иногда вставляла мерянские слова.

Хедин, родной брат Каменной Хельги, старше ее на шесть лет, был старшим из двух сыновей покойной Снефрид Серебряный Взор. Вслед за отцом, дедом и прадедом он главенствовал в Силверволле, как самый уважаемый и богатый человек, приносил жертвы за всех его жителей – русов, словен и мерян, – и разрешал тяжбы. Ему несколько лет оставалось до пятидесяти, в его темно-русых прямых волосах и бороде виднелась седина, но он был еще очень крепок и производил впечатление уверенной, опытной силы, основанной на здравом смысле и мудрости. Эльвёр, его жена, прямодушная приветливая женщина, приходилась родной внучкой Олаву конунгу и пользовалась особенным уважением.