"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Да. Я хочу, чтобы Святослав пошел на хазар. Мы дойдем до Аль-Баба, до Аррана. И я стану конунгом, как хотел отец, не разорвав нашу державу, а увеличив ее.
Мистина молча сжал его плечо. Не зря он потратил пятнадцать лет на этого парня: тот взял лучшее и от своего отца, и от воспитателя.
– Но Святослав должен получить меч так, чтобы я не был к этому причастен, – заговорил Мистина. – Лучше всего будет вернуть его в волотову могилу, а потом кто-то должен навести Святослава на мысль снова там поискать… Только кто? Хельмо врал, что ему святая Вальборг указала. Кому-то из нас придется увидеть во сне… не знаю еще кого.
– Ахиллеуса самого, конечно. – Торлейв усмехнулся. – Пусть скажет, мол, вручаю меч мой достойному…
– Но кому Святослав настолько доверяет, что поверит в такой сон? Уж верно, не мне и даже, пожалуй, не тебе.
– Княгиня? – заикнулся Торлейв, имея в виду Эльгу: уж матери-то Святослав поверит.
– Младшая? – Мистина, напротив, подумал о Прияславе.
Торлейв хотел возразить, но, еще не открыв рот, передумал.
– Да. Прияне он поверит. Она же пыталась вопрошать дух своей бабки, но Рагнора не отозвалась. Если теперь она отзовется, это всем пойдет на пользу.
– Поговоришь с ней? – с безразличием, которое выдавало важность вопроса, обронил Мистина.
– Да, – повторил Торлейв. – Поговорю.
– Наедине? С Прияной? Вы сбесились оба? – Эльга в явном недоумении оглядела двоих мужчин. – Что это вы задумали? Тови! В грех меня вводите?
Сказав это, она испытала болезненный толчок в сердце: некому ей больше рассказывать о своих грехах, отца Ставракия нет в живых…
– Какой грех, княгиня, матушка? – Торлейв устремил на нее умоляющий взгляд: вспомнил повадки балованного чада, уверенного, что получит хоть луну с неба, если сумеет попросить. При его внешности эта мольба в глазах, похожих на ее собственные, переворачивала Эльге сердце. – Мне только и надо, что поговорить с ней без чужих ушей. Недолго. Но у них на Олеговой горе и думать нечего: служанки у нее девки глазастые, станем шептаться – тут же слухи глупые пойдут.
– Ты внуков давно видела? – спросил у озадаченной Эльги Мистина. – Передай, чтобы Прияна их привезла, а пока ты будешь с ними, Тови с ней словом перемолвится.
– Вы хотите, чтобы она попыталась… его смягчить?
Эльга тоже знала: из всех людей на свете Святослав наиболее доверяет жене. Так же, как Игмору, но по-другому. Игмору он доверял в том, что касается верности и готовности исполнить любой приказ. Прияслава же была его умом и его душой, открытой шепоту с Темного Света.
– Если она станет нашу руку держать, дело куда легче разрешится.
– А она… захочет? – подумав, с сомнением спросила Эльга. – Прияна – женщина умная и раздоров не желает, но ты, Свенельдич… Она ведь понимает: если упадешь ты, рухну и я. Святша останется единственным владыкой земли Русской, а она – единственной княгиней. Без соперниц.
– Может и не захотеть. На этот случай говорить с ней должна не ты, не я, а он. – Мистина кивнул на Торлейва.
Эльга слегка переменилась в лице. Сходство дела било в глаза: как двадцать пять лет назад Мистина добивался любви молодой княгини – Эльги, так теперь племянник добивается любви ее ятрови? И ее, мать Святослава, просит помогать? До сих пор она не замечала в этих двоих никаких признаков взаимной любовной склонности. Какой безумец стал бы посягать на жену самого Святослава, известного немилостью и к врагам, и к своим, если выйдут из доверия? Да прямо у него под носом? Торлейв таким безумцем никогда не был.
Однако молодость и красота Торлейва отвлекут Прияславу от честолюбивых мыслей, внушат сочувствие… На него она не смотрит снизу вверх, как на старших родичей мужа, ему легче тронуть ее сердце.
– Не стану я ее обольщать, – заверил Торлейв с таким видом, мол, не тебе бы такая глупость на ум взошла. – Поговорить только. Но в тайности.
– Будь по-вашему. – Эльга вздохнула. – Свенельдич сколько лет веревки из меня вил, а теперь двое вас…
Мистина усмехнулся: он знал, что столько лет сохраняет свое положение при Эльге потому, что исполняет ее волю, пусть и собственными способами и путями, которые она не всегда одобряет. Пойди он против ее воли – его здесь так же не было бы, как не было Хельги Красного, хоть и того она очень любила. Теперь ее смущало, что она, свекровь, помогает собственной ятрови тайно встретиться с парнем, но знала: все это ради ее же, Эльги, блага, ради поддержания мира и равновесия между Олеговой и Святой горой.
На другой день, к полудню, во двор старшей княгини въехала малая дружина: молодая княгиня Прияслава везла перед седлом собственного сына, пятилетнего Ярополка, а Хавлот, тоже верхом, вез трехлетнего Олега, сына Горяны. На широкой груди могучего бережатого мальчик казался воробушком, но сидел спокойно, давно привыкнув к нему. Сопровождали их еще пятеро гридей, оберегающих самое дорогое земное достояние князя. Когда Прияслава выезжала с детьми, народ сбегался посмотреть на своих будущих владык, и гридям приходилось раздвигать толпу на пути, действуя порой весьма решительно.
Проводив госпожу в избу и поклонившись Эльге, Хавлот ушел на крыльцо к прочим бережатым. Женщины остались с детьми. В этот раз у Эльги не было гостей, только две давние ее доверенные служанки, Совка и Инча. Эльга встретила Прияславу, как всегда, с радостью; удивительное дело, но эту свою ятровь, внучку колдуньи, она с самого начала любила больше, чем христианку Горяну, и ладили они куда лучше. Усевшись к столу, уставленному разными сладостями, кувшинам со сбитнем, взваром и молоком, какое-то время женщины болтали о семейных делах, и обе обходили то, о чем тревожились. Потом Эльга встала и, оставив детей со служанками, поманила Прияславу.
– Есть к тебе некий разговор, – шепнула Эльга. – Пойдем-ка.
Она отворила дверь своей шомнуши, пропустила молодую княгиню, но, вместо того чтобы войти самой, плотно затворила за ней дверь.
Удивленная Прияслава оглянулась… и взгляд ее упал на рослую мужскую фигуру в двух шагах от нее. Вздрогнув, она тут же узнала Торлейва – было совсем светло, в оконце лились ясные лучи со двора. А Торлейв, встретив ее взгляд, мгновенно сделал ей знак: тише.
Вняв ему, Прияслава не издала ни звука, но только широко раскрыла глаза: что происходит? Торлейв знаком предложил Прияславе отойти от двери и увел в дальний конец шомнуши. Здесь имелась только печь, широкая лежанка, лари с самым дорогим имуществом и частью казны, принадлежавшей старшей княгине.
– Пестряныч! – вполголоса протянула Прияслава и улыбнулась. – А ты почему здесь?
Где она не ожидала его встретить, так это в спальне старшей княгини: сюда не допускались никакие гости, а только пара доверенных служанок, Браня и Мстислав Свенельдич.
Торлейв улыбнулся ей в ответ, опустив потом углы рта, словно подтверждая: рад тебя видеть. Встречались они только у Эльги: на Олеговой горе Торлейв почти не бывал, а молодая княгиня редко ее покидала. Прияслава быстро оглядела шомнушу, но больше никого не нашла: только лари, полки с самой дорогой посудой, серебряной с позолотой, тканые ковры на стенах (зимой их сменяли медвежьи шкуры), вычищенная печь. Тогда она положила руку Торлейву на плечо и поцеловала в щеку возле рта. На это она решалась только в тех редких случаях, если их не видел никто из посторонних или из домочадцев с Олеговой горы. Святослав не был ревнивым мужем, но был бы недоволен, узнай он, какие теплые чувства его жена-княгиня питает к тому, кого недолюбливает его собственный круг.
Ничего порочащего его честь здесь не было. Если бы князь умел раздумывать о столь тонких сердечных делах, то знал бы, что Прияна любит Торлейва больше ради самого Святослава. Для Прияны тот был сродни светлому Яриле, что приносит в мир весну, тепло и радость. Полтора года, пока в женах у Святослава жила Горяна – что не радовало никого из них, – Прияслава провела на своей родине, в Свинческе, и отказывалась вернуться к мужу, хотя и она, и Святослав страдали в разлуке и хотели быть вместе. Но Святослав тогда не мог отказаться от Горяны, чтобы не уступить Олегову правнучку другому, а Прияслава, правнучка Харальда Прекрасноволосого, не могла уронить свою честь, согласившись делить мужа с другой женой. Один тоскливый день сменялся другим, они складывались в тоскливые месяцы, а впереди не было никакого просвета.
