Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
– Вы прибыли сюда кораблем, – сказал я. – Подобает ли он моему сану?
Они ответили, что корабль приготовили наилучшим образом.
– Владычица Ипполита прибудет со мной. В своей земле она была царственной жрицей, и ей подобает почтение. Можете идти.
Приложив кулаки к груди, они попятились к выходу. Но в дверях словно зацепились за что-то и остановились, моргая. Младшие теснились за старшим. Главный среди них, тот, что отыскал нас в лесу, никак не мог выдавить слов, рыбьей костью засевших в горле. Я ждал, барабаня пальцами по поясу. Наконец он разродился:
– Прости, мой господин. Корабль для критской дани ждет в Пирее. Какие будут повеления? Или послания?
Он не смел глядеть мне в глаза. Я рассердился.
– Мой приказ гонцу ты уже знаешь, – отвечал я. – На Крите у меня нет спешных дел.
Глава 12
Все народы отмечают время по-своему. В Афинах скажут: «Это было, когда мы еще платили дань Миносу» – или просто: «В год быка». Впрочем, иногда в моем присутствии они осекутся и примутся пересчитывать пиршества в честь Афины или Истмийские игры. Но никто не обмолвится при мне: «Во времена амазонки», хотя так говорит весь город. Или они думают, что я забуду ее?
Осень была в самом разгаре, виноград уже бродил, когда я привез ее домой. Стоя на крыше дворца, я показывал Ипполите селения и крупные владения, а она, глядя на какой-нибудь из пиков Парнаса или Гиметта, говорила: «Давай съездим туда!»
И мы ездили, когда я мог. Ипполита не привыкла сидеть взаперти и, не желая плохого, могла что-нибудь натворить: влететь в зал совета с двумя парами волкодавов, валивших на бегу стариков и влезавших лапами в мокрую глину писцов; или же раздеть дочь какого-нибудь знатного афинянина, чтобы побороться с ней, – обнаружившая это мамаша с визгом лишалась чувств; могла и полезть по балкам пиршественного зала за своим соколом, и так далее. Однажды я услышал, как мой главный управляющий назвал ее юной дикаркой. Но, увидев меня, он настолько перепугался, что я удовлетворился и не стал наказывать его. Я был слишком счастлив, чтобы проявлять жестокость.
Покои царицы вновь разубрали; но она лишь переодевалась там и купалась. Ипполита предпочитала находиться в моих комнатах, даже когда меня там не было. Наше оружие рядом висело на стене, наши копья стояли в одном углу. Я отдал ей гончую: высокую суку из Спарты, повязанную с моим Актисом, как только она вошла в пору.
К ее приезду там приготовили целые сундуки сокровищ – самоцветы и богатые одеяния, расшитые золотом. Ипполита лишь осторожно подошла к ним – словно олень, почуявший ловушку, – наморщила лоб и отступила назад, поглядев на меня. Рассмеявшись, я отдал ей самоцветы – она любила поиграть с яркими прозрачными безделушками, – а платья велел раздать дворцовым женщинам. Ипполите же одежду пошил мой собственный мастер – соблюдая привычный ей стиль, но богаче. Оленьи кожи выкрашены были сидонской краской, золотую вышивку украшали агаты или хрусталь. На застежки пошел лазурит или гиперборейский янтарь. Для шапочек мне удалось добыть тонкую ткань, достойную ее волос, и шелк, целый год путешествовавший до Вавилона, расшитый летучими змеями и неведомыми цветами.
Выполняя обещание, я подарил ей оружие – щит, крытый шкурой взятого ею барса, шлем с нащечными пластинами из серебра, гребень которого был набран из золотых лент, игравших при каждом ее движении. Для нее мне привезли скифский лук с берегов Геллеспонта, и сама Ипполита часто ходила со мной в кузницу, чтобы проследить за изготовлением меча. Лучшего при мне в Афинах не делали: на клинке по голубой эмали плыла череда кораблей – в память о нашем знакомстве, навершие изготовили из зеленого камня, привезенного из страны шелка. На его прохладной, словно вода в тени скал, поверхности были вырезаны магические знаки; золото рукояти украшали чеканные лилии. Я сам учил ее владеть этим мечом. Она говорила, что ощущает его, словно живое продолжение собственной руки. Вечерами она частенько клала клинок на колени и водила пальцами по тонкой работе. Руки ее и сейчас покоятся на нем.
Корабль отплыл на Крит без всякой вести от меня. Иногда я жалел об этом – как жалеют о забытых именинах ребенка. Но Федра уже расставалась с детством, и, на мой взгляд, было бы большой жестокостью позволять ей надеяться на мой скорый приезд.
«У меня достаточно времени», – говорил я себе, не зная, на что оно мне нужно.
Народ считал, что в моем дворце завелась новая женщина, взятая копьем пленница, поставившая себя над остальными. Цари в таких случаях женятся и рождают наследников. Только я знал – а Ипполите в голову не приходило усомниться, – что никогда не позволю ни одной женщине стать впереди нее.
Впрочем, дворцовые девицы сразу заметили мое преображение – ведь прежде я никому не оказывал предпочтения. Я привез каждой подарки из Колхиды и разрешил одиноким утешаться с почетными гостями. Те, кто воспитывал моих детей и надеялся на кое-какие милости, отнеслись к этому хорошо. Заметил я и несколько неприязненных взглядов. В большом дворце должно быть много женщин, подобно зерну и скоту, их количество свидетельствует о богатстве хозяина; они должны работать, к тому же в них запечатлена память победы. Но я велел Ипполите в случае каких-нибудь неприятностей являться с ними прямо ко мне.
Она промолчала, поэтому я не тревожился, пока однажды вечером не вошел, когда она одевалась, и Ипполита спросила:
– Тесей, мне нужно распустить волосы?
– Зачем? – отвечал я с улыбкой, заметив брошенный ею на служанку взгляд: обычно я сам в постели распускал их.
Она промолвила:
– Твой новый подарок иначе никак не наденешь.
Она подняла обеими руками тяжелую золотую диадему, украшенную золотыми цветами. Целый ливень золотых цепочек по обеим сторонам ее должен был смешаться с ее волосами. Она уже намеревалась надеть венец на голову, но тут я метнулся вперед и схватил ее за руку:
– Остановись!
Она опустила на стол звенящую диадему, и я проговорил:
– Я этого не присылал. Дай-ка мне посмотреть.
Я протянул руку и тут же отдернул ее, словно от змеи. Сомнений более не было: кто-то извлек на свет божий венец колдуньи Медеи, украшавший ее голову в тот день, когда я впервые увидел ее в зале, сидящей возле отца.
Ипполита также сидела возле меня по правую руку – и, наверное, на том же самом престоле. Ради меня она надела бы эту штуковину, и вся знать увидала бы ее, но я вошел вовремя. Ночью я не мог уснуть и все время прислушивался к ее дыханию. А утром разобрался с этим делом.
Провинился, конечно, хранитель казны, и ему не было прощения, поскольку он позволил кому-то заглянуть в сокровищницу. Бестолковый дурак служил еще моему отцу, поэтому я просто прогнал его. А потом послал за женщиной, которая это сделала.
