Светлана Ширанкова - Легенда Кносского лабиринта
Светлана Ширанкова - Легенда Кносского лабиринта краткое содержание
Ширанкова Светлана
Легенда Кносского лабиринта
Эпиcодий 1
С самого начала эта затея отдавала безумием. Черным, беспросветным, с медным привкусом крови на языке. Впрочем, ничего удивительного, ведь кровь — непременная составляющая часть ритуала. Как и темнота. Как и одиночество — не считать же компанией черную корову? Хорошо еще, что скотина попалась на редкость меланхоличная — ну какая живая тварь по доброй воле полезет в мрачную пещеру, где воздух пропитан сыростью и неведомыми испарениями? А уж если совсем честно — смертью он пропитан, смертью, густо, как воздух Дельфийского храма — священными благовониями. И я совру, если скажу, что хотя бы вполовину так же спокоен, как и моя невольная рогатая спутница. Впрочем, корова — не человек. Вряд ли в своей простой и размеренной жизни ей доводилось слышать, что возле мыса Тенар находится земной вход в царство Аида, владыки мертвых, и уж тем более не пришло бы в голову отправиться на его поиски. Для чего корове мрачные поля, поросшие бледными асфоделями? И на лугу возле дома полно сочной зеленой травы, так стоит ли тащиться за семьдесят стадий медовуху хлебать? Но рогатой не повезло — она встретилась именно со мной, а я… Ну, это особая история. Хотя… отловите любого аэда из тех, что шатаются по Пелопоннесу, и за малую мзду он осчастливит вас самым полным жизнеописанием Тесея, владыки Афин, сына Посейдона, героя Эллады и прочая, и прочая. Безусловно, большая часть воспетых событий будет безбожно переврана, а то и вовсе высосана из пальца (или откуда там аэды извлекают свои побасенки), но общее представление вы получите. Герой. Ни убавить, ни прибавить.
Дурацкие мысли, впрочем, не мешают действовать. Заготовленный хворост свален у старого полуразрушенного жертвенника, мед и ячменная мука ждут своего часа, медный ритон прицеплен к поясу. Даже глиняная пробка для нижнего отверстия не потерялась. Я несколько раз глубоко вздыхаю, но отступать теперь было бы глупо. И некуда. Хворост вспыхивает от искры; разгоревшееся пламя не в силах разогнать окружающий мрак, да это и ни к чему, его задача в другом. Удар палицы — и коровья туша без звука тяжело оседает на землю у западного края алтаря. Взмах кривого бронзового ножа — и в подставленный ритон льется струя жертвенной крови, пачкая мне руки и одежду. Ерунда. Добавляю туда же мед и муку, окунаю кончики пальцев в получившуюся смесь — и брызги летят на алтарь и в костер, а я одними губами выдыхаю имя. Трижды. Имя, которое уже несколько лет не дает мне спокойно спать по ночам. Имя моего триумфа и моего проклятия. Проходит совсем немного времени, и черная тень, чернее окружающего мрака, возникает рядом со мной. Горящие безумием и голодом глаза, худые руки, протянувшиеся, кажется, прямо к горлу… нет, к ритону. «Дай, дай! Пить!» — задушенным шелестом сразу со всех сторон. И я протягиваю тени вожделенный сосуд. Пей, моя боль, моя память, моя незаживающая рана… и мы поговорим. Я не знаю, сколько у нас времени, но уверен — его все равно не хватит.
Строфа первая. Тесей
Критский корабль покачивался на мелкой волне Фалерской гавани — громадная пятидесятивесельная пентеконтера с головой быка на носу, лишним напоминанием о цели визита. Приткнувшаяся рядом легкая эйкосора с черным, как покрывало Нюкты-ночи, парусом, казалась теленком рядом с могучим предводителем стад. А вокруг волновалось людское море, и гул его перекрывал и крики чаек, и шелест прибоя. Ветер доносил этот шум и до Ареева холма, до дворцового мегарона, в котором против обыкновения стояла мертвая тишина. Даже не мертвая — мертвящая. Несколько человек, молча сидевших в парадном зале, не обратили на ветер ни малейшего внимания. Обиженный таким отношением, ветер помчался в сторону храмовой горы, где в святилище покровительницы-Афины семь юношей и семь девушек в темных хитонах ждали, когда жрецы в сопровождении геронтов отведут их в гавань и передадут критским послам. А после… после родня начнет строить кенотафы на городском кладбище, потому что из Кносского лабиринта, обиталища чудовищного Минотавра, живым не возвращался еще ни один человек. Но на этот раз все будет по-другому, ибо я — герой, равный силой богам и титанам, — плыву на Крит, чтобы добровольно принести себя в жертву полузверю. Я убью его — клянусь трезубцем Посейдона! — и Афины избавятся от унизительной дани, а обреченные на смерть вернутся домой и будут жить долго и, безусловно, счастливо. Но медлит в мегароне мой земной отец Эгей, жмутся по стенам даматы и глашатаи, и лысый жрец в который раз бессмысленно переставляет жертвенные сосуды на алтаре.
Скучно. В последнее время я слишком часто бываю в храмах. Храм Аполлона-Дельфиния, покровителя моряков. Не оставь нас своей милостью, Сребролукий, да будет путь наш удачен и ветры благосклонны к парусам! Оракул из Дельф успел перед самым отъездом — Тесею необходимо воззвать к Киприде и молить ее о покровительстве, дабы простерла Пеннорожденная свою длань над юным героем (надо мной, то есть) и помогла преодолеть неведомые преграды на пути к заветной цели.
Храм Афродиты в Садах у Каллиройского источника. Льется на алтарь розовое масло — от одуряющего запаха кружится голова и перехватывает дыхание. Рядом стоит треножник, на нем клетка, в которой воркуют наперебой три белых голубя, предназначенные в жертву богине. За спиной — ряд воинов, выделенных в сопровождение наследнику трона. Туда косятся, хихикая и краснея, молоденькие прислужницы-иеродулы и оттуда же несется сдавленный гогот и обрывки разговоров: «Наш-то красавчик… Минотавр увидит — влюбится… и богиня не нужна…»
Раздраженно повожу плечами. Прерывать обряд из-за глупых шуток — смеетесь, уважаемые? Впрочем, я уже практически не злюсь — привык. Ну да, волосы длинные, в плечах неширок, длинный гиматий наденешь — так со спины и не разобрать, мальчик или девочка. А бывает, что и в лицо… Поначалу каждый раз кровь в голову бросалась — в драку лез, повозками через храм швырялся. Теперь даже стыдно немного. Зато афиняне уже все знают, что меня задевать — себе дороже. Правда, солдатня до сих пор угомониться не может, но не убивать же этих острословов, как Кроммионскую свинью, хоть и хрюкают очень похоже. Вот вернусь с Крита, тогда поглядим, кто шутить будет…
В этот момент языки огня затрещали и взметнулись ввысь, распускаясь огненной лилией — жертва угодна богине и покровительство мне обеспечено. Смутно припоминаются досужие сплетни по тавернам, будто Афродита что-то не поделила с Гелиосом и, рассердившись на солнечного титана, мстит его земным детям. А ведь Пасифая, жена критского владыки Миноса и мать чудовища, вроде бы считается дочерью Солнца. Болтают еще, что она наложила на мужа могущественный заговор, и теперь дорога на чужое ложе тому заказана — только к супруге под бочок, и никак иначе. Стерва! Сама-то вон быком не погнушалась! Хотя и про быка того разное говорят, не знаешь чему и верить. Если и впрямь это Посейдон был, так мы с бычеголовым — братья. По отцу.