Улыбка гения - Софронов Вячеслав

— На мой взгляд, проще у нас, в России, начать выпускать все эти молотилки, жатки — всё, что немцы у себя делают. Не приходила в голову такая мысль? А вы бы подумали. Вот тогда и доход будет немалый, и за границу ездить перестанем. Чего им зазря наши деньги платить? Не верю, что наши мастера не смогут сделать любую такую машину. Боятся пробовать, а зря…

Они еще долго беседовали о покупке и производстве различной техники, при этом Дмитрий Иванович настолько увлекся разговором, что забыл о присутствии рядом с ним молодой жены. И та, пока не стемнело, сидела в сторонке, занятая чтением какой-то книги, не прислушиваясь к разговору мужчин.

Купцы, попрощавшись, вышли на одной из станций, и лишь тогда он спохватился, что Феозва сидит в уголке, не произнося ни слова.

— Тебе, верно, скучно от наших разговоров? — вместо извинения поинтересовался он.

— Что делать, но не могла же я прервать вашу беседу. Пришлось вот терпеть. Но скажи мне, пожалуйста, неужели тебя интересуют все эти покупки каких-то там машин, породы коров и все прочее? Ведь ты собираешься преподавать не где-нибудь, а в столичном университете. А тут на тебе — коровы!

Он выслушал ее вопрос, скорее похожий на сдержанный укор и не задумываясь ответил:

— Да, ты, как ни странно, права. Коровы и сельхозмашины далеки от нашей сегодняшней науки. Но это временное явление. Лучше скажи мне: а для чего вообще существует наука? Чему учат студентов в наших университетах?

Феозва стушевалась и скороговоркой произнесла:

— Откуда мне знать, чем там занимаются разные ученые. Какие-то открытия делают. Вот нас в Екатерининском институте учили танцам, шитью, молитвам, правилам поведения. Наукой мы как раз не занимались…

— Тогда и я скажу тебе: Наука должна помогать людям выживать в этом мире. Любой вновь открытый закон должен в итоге сократить затраты человека на труд. Возьми тот же паровоз. Не будь его — и мы бы тряслись сейчас в допотопном дилижансе или еще в чем-то подобном. Но чтоб создать паровоз, рассчитать его мощность, тягу, затраты, используют массу законов. Помяни мое слово, скоро найдут способ, как заменить уголь и дрова на другое топливо. То же самое упомянутые сельхозмашины. А одна такая машина заменяет несколько десятков крестьян.

— Хорошо, — кивнула Феозва. А коровы как же?

— Неужели не понимаешь, одна племенная корова может дать молока в несколько раз больше, чем какая-то доморощенная буренка.

— Может, и так, — отозвалась та, рассеянно поглядывая в окно, — но мне это не интересно. Мне все равно, какое молоко я пью, будь оно хоть от породистой коровы, хоть от буренки, как ты выразился. Главное, чтоб оно было.

Дмитрий озабоченно вздохнул и махнул рукой, давая понять, что возразить ему нечего.

— Нет, я решительно не понимаю, — проговорила Физа, как бы подводя итог их беседе, — почему серьезного человека должна интересовать порода какой-то коровы, молоко которой он пьет? Вот ты кладешь под голову подушку, и неужели тебя волнует, перо от какой курицы в нее зашили? Или взять тот же хлеб, масло, овощи. Не все ли равно, как они получены? Главное, чтоб вкусно было, а все остальное… — Она тоже демонстративно взмахнула рукой.

Но Дмитрий не спешил сдаваться, хотя и не знал, как можно убедить жену всего лишь несколькими фразами. А потому ответил уклончиво:

— Придет время и многие наши взгляды изменятся. В том числе и на пищу, что мы едим. Ты просто не представляешь себе возможности науки. А они такие… — Он не мог найти нужного слова, и Феозва тут же закончила за него:

— Я поняла, они такие, возможности, что ты всю жизнь собираешься это доказывать.

— Именно так, — улыбнулся он, — до конца своих дней, и не иначе.

После бурного объяснения, казалось бы, на довольно отвлеченную тему, взаимоотношения между супругами дали первую, пусть незаметную, но основательную трещину. И хотя сама Феозва больше не заводила разговор о предназначении науки и роли в ней ее мужа, но сам Дмитрий ощущал возникшую между ними напряженность. Неожиданно Феозва вспомнила о былых любовных похождениях мужа, и в ней заговорила ревность к тому недавнему прошлому. Тем более Дмитрий во время его учебы в Германии сам же, не подозревая о последствиях, подробно описывал их в письмах к будущей супруге. Потому как только они прибыли в Берлин, воображение Феозвы не на шутку разыгралось, и она начала с подозрением поглядывать на каждую смазливую девицу, оказавшуюся в поле ее зрения.

— Скажи, — спрашивала она, — а вот эта брюнетка случаем не похожа па твою Агнессу?

Самое удивительное, что девушка, на которую Феозва обратила внимание, чем-то напоминала Дмитрию его давнюю симпатию, и он даже удивился женскому чутью своей супруги, но счел это не более как совпадением. Ему не оставалось ничего другого как попытаться развеять ее подозрения, и он с жаром принялся доказывать, будто бы все это она просто-напрасно придумала, а на самом деле никаких поводов для ее сомнений он никогда не давал и давать не собирается. Если бы кто слышал их разговор со стороны, то нимало удивился бы, как он пытается разубедить свою жену в ее заблуждениях относительно того, что сам же подробно описывал в письмах, и вот теперь сто крат жалел об этом.

Меж тем Дмитрий нашел выход, как отвлечь Феозву от ее воспоминаний, и воспользовался единственным известным ему способом, отправившись вместе с женой в торговый квартал, где находилось множество мелких лавочек и магазинов, предоставив супруге возможность выбирать подходящие для нее наряды.

Сам же он в это время успел посетить несколько мастерских по изготовлению измерительных приборов для опытов, побывал на сталелитейном заводе, а через неделю они уже были в Лондоне.

Торгово-промышленная выставка, ради которой он и совершал свою поездку, была воистину грандиозна. В центре ее помещался небывалый хрустальный дворец, стены и перекрытия которого были изготовлены из прочного стекла. Любой, кто заходил внутрь, мог видеть других посетителей, находящихся снаружи. Но и те видели людей, переходящих из одной комнаты небывалого сооружения в другую.

— Не хотел бы я жить в таких палатах, — заявил Дмитрий, — тут от взглядов посторонних глаз просто некуда укрыться.

— А я бы согласилась, — возразила Феозва, — мне было бы интересно знать, чем ты занят.

— Ты и так знаешь достаточно, — хмуро улыбнулся он, — иль ты мне в чем-то еще не доверяешь?

— Пока не знаю. Мне кажется, человек редко меняется. Пока я не попала в Германию, то просто не представляла тебя, живущего здесь. А сейчас все иначе. Твои прошлые похождения словно ожили заново и стали для меня реальностью. Если бы это произошло до моего замужества, то даже и не знаю, дала бы я согласие на наш брак.

— Неужели тебе не надоело жить прошлым? Перестань, не порти мне настроение. Лучше смотри, какие изделия тут выставлены. Вот эти выделанные кожи и замша — из России. А вот как раз те самые сельхозмашины, о которых мы говорили в поезде. Зря те купцы не поехали в Лондон. Надо будет написать им об этом. Как погляжу, англичане, а вслед за ними и американцы намного обогнали немцев в этом деле. Вот что значит свободная страна!

— Что ты имеешь в виду? О какой свободе идет речь? — удивилась она.

— О свободе предпринимательства и торговле. Любое изобретение зависит от этого. Технический прогресс в Англии начал свой путь с изобретения ткацких станков. Рабочие, которых начали увольнять, даже ломали эти машины в знак протеста. Но это им мало помогло. Прогресс неумолим. Если есть потребность в новом изделии, то рано или поздно оно появится.

— И что с того? Почему в Англии это произошло раньше, а вот в Германии позже? А как же в России? Почему у нас нет этих самых машин? Что мешает? Кто запрещает нашим мастерам их делать? Нет, что-то тут не так. Ты сам только что сказал, что бороться с прогрессом бессмысленно. Кто же с ним борется у нас, в России? Купцы? Крестьяне? Или даже сам император? Но он освободил крестьян, приняты новые законы. Что не так? Чего не хватает?