Иван Кратт - Великий океан
— Татуированные! Хвашамоло!.. — шепнул в испуге Манук. — Скорей уходить надо!
— Нельзя! — Алексей сжал его руку. — Молчи!
Он снял шляпу, нацепил ее на ствол ружья, висевшего за плечами, и двинулся к толпе. Лука и Манук торопливо последовали за ним.
Индейцы так были увлечены, что не сразу заметили русских. И только когда Алексей поравнялся с крайней хижиной, на площади раздался крик, и в один миг все воины повернулись в сторону приближавшихся белых. Пропели две-три стрелы. Однако Алексей, как ни в чем не бывало, продолжал итти вперед.
— Пресвятая богородица, — шепнул Лука, жмурясь и охая. — Прямо на рожон прет!
Но ни он, ни Манук не отставали.
Еще пронеслось несколько стрел. Одна из них ударилась в ствол ружья Луки и, звякнув, скользнула вниз. Промышленный отшатнулся и чуть не упал. Он даже не успел по-настоящему испугаться.
Крики вдруг прекратились, и, раздвинув толпу, на середину поляны вышел высокий старый индеец. Два огромных черно-сизых крыла горного орла-кондора свисали у него с плеч до самой земли и укрывали словно плащом, на голове высилось целое сооружение из орлиных перьев. По-видимому, это был вождь племени.
Не будь опасности, Алексей, а в особенности Лука, подивились бы такому невиданному еще наряду, но сейчас было не до того.
Индеец поднял руку, что-то сказал. Копья и луки опустились, толпа окончательно затихла. В этот момент Алексей узнал индейца. Это был тот самый старик, которого он только что спас от волосяной веревки. Не медля ни минуты, он двинулся ему навстречу.
Они встретились на середине поляны. Вождь подошел почти вплотную и, дотронувшись рукой до груди и лба, молча остановился перед Алексеем.
— Я готовился к смерти, — сказал он, наконец, пытливо вглядываясь в его лицо. — Ты остановил врага. Почему это сделал ты, чужой человек? Кто ты?..
Пока Манук переводил слова индейца, Алексей успел рассмотреть, что вождь слеп на один глаз, и из-за глубоких, частых морщин не видно даже татуировки. Но он держался крепко и прямо, и только по слегка ссутулившейся спине видно было, что он очень стар.
— Передай — мы русские, — сказал Алексей алеуту, — и живем в мире с индейцами. А сейчас ищем народ, живущий на берегу моря до самых дальних гор.
После первых же слов перевода старый индеец оживился, и на его бесстрастном морщинистом лице стали заметны следы волнения.
— Два раза созревали желуди и два раза рыба ходила струить икру, — сказал он вдруг, словно раздумывая, — как ваши люди приехали сюда на большой лодке. Мивоки тогда отдали вам свою землю. Я знаю. Вождь мивоков мой враг, но вы не можете быть моими врагами…
Он умолк, затем повернулся к толпе и что-то крикнул. Крик был отрывистый и повелительный. Сразу же все копья и луки опустились, толпа расступилась, и старый вождь, сняв свой головной убор, передал его Алексею.
Не совсем понимая, тот взял этот пук перьев, хотел спросить Манука, но индеец снова что-то приказал своим воинам, а затем вытянул руку вперед, по направлению к жилью.
— В гости зовет! — шепнул обрадованный Лука. — Ну, прямо — царь! А гляди, как от гишпанцев, будто заяц, сигал!..
Хижина вождя была самой большой во всем поселке и тоже была сложена из веток и коры. Кроме размеров и двух грубых идолов у входа, она ничем не отличалась отстоявших рядом жилищ и мало чем от барабор ситхинских индейцев. Тот же полумрак, звериные шкуры у стен, служащие постелью, копья, луки, плетеная посуда. Не было лишь очага. В этом теплом краю варили пищу на кострах, раскладываемых возле хижин.
Воспоминаниями о далекой Ситхе повеяло от знакомой обстановки. Алексей не раз гостил у мирного индейского племени, кочевавшего вблизи Ново-Архангельска, охотился на горных баранов и карибу, принимал участие в состязаниях юношей…
— Скажи им, что мы вроде как дома, — обратился он к Мануку, когда они втроем уселись посередине хижины на толстой плетеной циновке, а вождь и несколько стариков разместились у стен. — Мы рады хорошей встрече.
В хижине было просторно, зато перед ней столпилось все население стойбища — воины, дети, женщины. Многие из них были совсем нагие, у некоторых единственным убранством служила легчайшая длинная низка белых перьев, накинутая на шею. Собравшиеся у дверей пытались получше разглядеть чужестранцев и услышать их слова. До сих пор ни один белый не появлялся на территории поселка.
Дружелюбный взгляд и молодое приветливое лицо Алексея, спокойные, невозмутимые позы его спутников вызывали невольное расположение, а когда Манук перевел слова, громкий ропот одобрения раздался среди сидевших и стоявших у входа. Ближе всех, почти на самом пороге, расположилась та девушка, которую путники встретили в лесу. Она была теперь без корзины, расшитая повязка не закрывала лоб, но в глазах осталось прежнее изумление и пухлые губы были полуоткрыты. Алексей узнал ее и улыбнулся. Напряженное состояние его совсем прошло, он действительно почувствовал себя почти как дома.
Между тем вождь, выслушав Манука, ответил тоже просто и сердечно:
— Слова о радости — великие слова. Слова о дружбе — еще больше. Твоим словам я верю.
Он раскурил тяжелую резную трубку, сделанную из какого-то блестящего камня, протянул ее Алексею. Тот затянулся разок, передал Луке, Лука — Мануку, алеут — ближайшему из стариков. Когда «трубка мира» обошла всех, Большой Желудь, как звали вождя, снова заговорил:
— Белых людей на земле много, — сказал он. — Индейцев тоже. Однако и те и другие не живут в мире… Скажи, разве мало на земле солнца, плодов и трав, разве не хватает на всех? И разве белым надо обязательно больше?.. Ты можешь ответить. Ты спас мне жизнь, и твои люди не ездят по лесам и равнинам с арканами и не сжигают селений… Вождь мивоков мой враг, но он друг тебе. Завтра я пошлю к нему своих людей, чтобы зарыть глубоко в землю копье войны… А к белым, из каменных крепостей, я не пошлю гонца. За каждого из моих воинов и даже женщину я убиваю столько же. Сегодня они взяли двоих. Через три солнца два белых станут мертвыми…
Новый гул одобрения покрыл его слова, а старики, сидевшие рядом с вождем, удовлетворенно закивали головами.
Суровая правда старика тронула Алексея. Даже последние слова не показались жестокими. Испанские солдаты не церемонились с истинными хозяевами края, индейцы лишь защищались. Еще не было случая, чтобы они напали первыми и, только доведенные до крайности, платили за насилие тем же. Но и тогда убивали столько врагов, сколько убили или захватили в рабство солдаты. Остальных отпускали, не тронув ни единого волоса.
