Иван Кратт - Великий океан
— Кто вы такие и что вам нужно, люди?
Очевидно, в окошечко уже давно наблюдали.
Эти несколько слов Алексей понял. Он поднял голову, чтобы разглядеть спрашивавшего, но отверстие находилось высоко и было прорезано в толстой стене, как бойница. Снизу ничего не было видно.
— Мы русские. Друзья… — выложил он почти весь свой запас испанских слов. — Просим ночлега.
— Американо?
— Нет, синьор.
— Инглас?
— Нет, синьор. Русские… — Алексей больше не знал, как объяснить. — Санкт-Петербург. Ситха. Баранов…
За стеной смолкли. Как видно, соображали. Затем послышался шорох — окошечко закрылось.
— Черт!
Обескураженный, Алексей повернулся к товарищам.
— Вот невидимый дьявол!
Он сорвал травинку и сердито начал жевать. Кусков говорил, что францисканцы всегда принимали его с почетом, звонили даже в колокола. Может быть, тут ничего о поселении и не слыхали?
— Пальнуть бы из ружьишка! — предложил Лука возмущенно. — Тут тебе прямо всякое безобразие. Ишо в колокол трезвонят! Два дня до них перлись, не пимши, не емши…
Один Манук уселся на камень и преспокойно начал переобуваться.
Алексей прошелся вдоль стены, завернул за угол. Стена была сложена из беловатого известняка, скрепленного глиной, сажени две в вышину, и на всем протяжении не имела ни бойниц, ни окон. Лишь в западном углу, невысоко от земли, виднелась узкая амбразура. Лоза дикого винограда укрывала ее до половины своими листьями.
Одинокое, освеженное зеленью окно так резко выделялось среди всего этого глухого однообразия, что Алексею захотелось подойти к нему поближе. Но он не успел сделать и полдесятка шагов, как голос Луки заставил его вернуться. Промышленный махал руками и указывал на ворота.
Алексей подошел вовремя. Тяжелая дубовая створка заскрипела на петлях, приоткрылась, и на пороге появился щуплый седой монах с круглыми, черными, словно бусинки, глазами. Он был в темной сутане, но без шляпы, отчего маленькая стриженая голова и подвижный длинный нос придавали ему сходство с мышью.
— Во имя отца, и сына, и святого духа… — сказал он, разглядывая незваных пришельцев. — Пусть достойные русские синьоры извинят нерасторопность служителей…
Монах произнес это быстро и тихо и, не дожидаясь ответа, распахнул ворота. Алексей успел заметить, как испуганно отскочил в сторону стоявший у стены длинный оборванный служитель и как низко склонился перед начальником. Помощник правителя не понял слов настоятеля, но, уловив слово «русские», догадался, что имя Баранова истолковано монахом правильно. Это его успокоило. Значит, легче будет объясняться. Может быть, здесь знают и о колонии, тогда посещение миссии принесет двойную пользу?
Монастырский двор почти ничем не отличался от внутреннего расположения президии, но Алексей еще не бывал у испанцев и потому присматривался ко всему с любопытством. Напротив ворот, на другой стороне площади, стояла церковь с невысокой звонницей, перед ней высился огромный деревянный крест. Вдоль стен были расположены жилые строения с крытой галереей, дальше виднелся сад. А в левом дальнем углу двора — конюшня и хижины для индейцев.
Во дворе было пусто. После вечерней молитвы индейские хижины запирались, солдаты и монахи не выходили из своих помещений. Но об этом путники узнали позже, а сейчас такая безлюдность производила странное впечатление. Словно все здесь притаились. Лишь несколько слуг прошмыгнули в конце двора.
Перед главным зданием монах остановился и, указывая на дверь, пригласил войти.
— Сюда, синьоры!
Он ввел их в большую комнату с высоким потолком и голыми кирпичными стенами, от которых приятно отдавало прохладой. Мебели почти не было. В углу между двух окон стоял аналой, за ним белело слабо освещенное огарком деревянное раскрашенное распятие, у западной стены — стол и две лавки. Зато возле двери лежала целая гора пухлых травяных матов, как видно, заменявших миссионерам постели. Увидев их, все трое путников почувствовали, как основательно они устали. Лука даже хотел сразу же присесть, но, памятуя о тонкости обхождения в чужих местах, стерпел.
Слуга-индеец принес две свечи, и настоятель жестом пригласил гостей садиться. Затем сказал индейцу несколько слов. Тот исчез.
— Наказал доставить еду, — быстро шепнул Манук Алексею. — Это он по-мивокски.
Алексей обрадовался. Он не думал, что с языком дело так упростится. Еще возле монастыря он понял, что сгоряча затеял все это предприятие, явившись сюда с ничтожным запасом испанских слов, выученных когда-то при помощи Василия.
— Ну, слава тебе! — вырвалось у него невольное восклицание. — Теперь переводи, Манук!
Он поднялся с лавки и сказал с веселой прямолинейностью:
— Мы боялись, сударь, что незнание языка помешает нашему разговору. Мы — русские, из форта Росс, живем недалеко отсюда и хотим завести с вами дружбу. Господин Кусков, наш правитель, писал синьору губернатору и послал нас в сей вояж…
Алексей считал, что некоторое отступление от истины не помешает, тем более, что Кусков все равно собирался в ближайшее время начать деловые разговоры с францисканцами. Он приостановился, наблюдая, какое впечатление произведет его речь на монаха, но лицо миссионера оставалось непроницаемым, и только когда алеут произнес первые индейские слова, у него на секунду сузились глаза. Потом настоятель сказал по-испански:
— Не понимаю вас, синьоры.
Алексей глянул на Манука. Тот недоумевающе заморгал и умолк.
Монах произнес еще какую-то фразу, наверное, даже не на испанском языке (Алексей не понял ни одного слова), и, поклонившись, вышел из горницы.
— Здорово! — усмехнулся Алексей.
— Не может быть того! — горячо зашептал Манук. — Я слышал, он говорил сам. Видно, не хочет.
— Не может, не хочет… — огрызнулся Лука, выдирая из бороды репей. — Монахи, они всегда хитрые. Чо, мы в свою избу пришли?.. Хоть бы поесть дали!
Об этом настоятель позаботился. Спустя минуты две после его ухода тот же слуга принес лепешки, кувшин с вином, сушеный виноград и кусок холодного мяса, обильно сдобренный чесноком и перцем. Манук попробовал было заговорить с индейцем, но слуга, испуганно оглянувшись на дверь, не ответил и сразу же ретировался.
— Здорово! — повторил Алексей. Теперь он ясно видел, что их избегают, а может быть, и боятся.
Он ничего не сказал товарищам и хмуро принялся за еду. Во всяком случае, он твердо решил передать монаху слова Большого Желудя. Пусть сколько угодно притворяется, что не понимает по-индейски.
