Алехандро Касона - Деревья умирают стоя
Маурисьо. И он не вернулся?
Бальбоа. Гордость всегда была единственной его добродетелью. Мы узнали, что он пробрался на пароход, отплывающий в Канаду. С того дня прошло двадцать лет.
Маурисьо (пишет). «Сознание собственной вины». Могу ли я отметить «двадцать лет раскаяния?»
Бальбоа. Нет. Это была худшая ночь моей жизни, но если бы она повторилась, я сделал бы то же самое. Время подтвердило мою правоту.
Маурисьо. Вы что-нибудь знаете о его дальнейшей судьбе?
Бальбоа. Лучше бы я не знал. От игры он перешел к контрабанде и мошенничеству. От уличных драк — к подлогам и грабежам. Он стал профессиональным бандитом. Конечно, бабушка ничего не знает. Но жизнь наша разбита, дом наш разрушен. Она ни разу не упрекнула меня. Только — ее закрытый рояль, ее кресло спиной к окну, ее молчание год за годом… это хуже всех обвинений. Как будто виноват я. И вот, наконец, однажды утром она получила письмо из Канады.
Маурисьо (с досадой). О чем же вы думали? Неужели вы не могли перехватить письмо? Оно могло ее убить.
Бальбоа. Напротив. Оно вернуло ее к жизни. Наш внук просил простить его. Три страницы великолепных обещаний и трогательных воспоминаний.
Маурисьо. Простите. Я так глупо поспешил сделать вывод.
Бальбоа. Нет, это теперь вы торопитесь с выводом. Письмо было фальшивое. Его написал я.
Маурисьо. Вы?
Бальбоа. Что же мне оставалось делать? Моя бедная жена умирала, молча умирала день за днем. А эти три страницы открыли ее рояль и повернули ее кресло к окну в сад.
Маурисьо. Очень хорошо. Немного примитивно, но… (Пишет) «Ложь во спасение». А потом?
Бальбоа. Потом оставался только один путь. Надо было продолжать игру, бабушка отвечала, писала ему счастливые письма, и каждые два-три месяца приходил ответ.
Маурисьо. Понимаю. Это, как снежный ком.
Бальбоа. Вот наш внук окончил университет в Монреале. Вот он путешествует в санях по сосновым лесам, среди озер. Вот он стал архитектором, и у него своя мастерская. Потом он влюбился в прелестную девушку. Сколько я ни тянул их роман, в конце концов пришлось их поженить. Ей все было мало. Женщины всегда так, все им бывает мало… А теперь… (От волнения голос его прерывается)
Маурисьо. Ну, ну, не падайте духом. Что-то нарушило ваши планы, да?
Бальбоа. На прошлой неделе я прихожу домой, она выходит мне навстречу, плачет от радости, а в руке у нее телеграмма. После двадцати лет отсутствия наш внук сообщает о приезде!
Маурисьо. Простите, но теперь я не понимаю. Какого дьявола вы послали эту дурацкую телеграмму?
Бальбоа. Я не посылал. Сама жизнь ворвалась в мою игру. Телеграмма была настоящая. От внука. Восемь дней тому назад он отплыл на «Сатурнии».
Маурисьо. Черт! Это становится занимательным. (Пишет) «Возвращение блудного внука».
Бальбоа. Можете ли вы представить, что я пережил за эти ночи? Я не мог заснуть и все думал, думал. Развеется дымовая завеса и ничему уже не помочь — так думал я тогда. Вместо аудиторий университета — камера тюрьмы. Вместо путешествия по сосновым лесам — бегство от полиции по грязному асфальту. И вместо веселого, хорошего мальчика, который жил в письмах — бродяга.
Маурисьо (встает, говорит вдохновенно). Ни слова больше! Надо спасти ложь во что бы то ни стало. Переоденемся… Нападем на корабль в море… Устроим засаду в порту… Не знаю еще, что мы сделаем, но не беспокойтесь: ваш внук не приедет. Ведь вы об этом меня просите?
Бальбоа. Нет, не об этом.
Маурисьо. Как не об этом?
Бальбоа. Чтобы помешать его приезду, уже ничего не надо выдумывать. Разве вы не читали во вчерашних газетах? «Сатурния» пошла ко дну, и никто не спасся.
Маурисьо. Он погиб?
Бальбоа. Погиб.
Маурисьо. Печально, но это выход! Ваша жена знает?
Бальбоа. Она не должна знать! Я перехватил все газеты, выключил телефон. Если надо будет, забью окна и двери. Только не это! Знаете ли вы, что такое — двадцать лет думать только об одном дне и, когда он настал, опять ничего нет, опять горе.
Маурисьо. Я понимаю. Но что же я могу сделать? Мы придумывали много очень хороших трюков, против многих неприятностей. Но против смерти мы еще ничего не нашли. Увы…
Бальбоа. Неужели вы еще не поняли? Разве так уж важно, чтобы был жив настоящий наш внук? Надо спасти другого, того, из писем, которому она радовалась, в которого она верит… Он один настоящий для нее! Он должен приехать.
Маурисьо (он понял). Постойте! Неужели вы хотите, чтобы я был вашим внуком?
Бальбоа. Вот именно! Вам удавались более трудные роли. Ведь вы были похитителем детей, и привидением, и даже, если не ошибаюсь — соловьем?
Маурисьо. Но человека труднее сыграть, чем привидение. У него свое лицо, и глаза, и свой голос…
Бальбоа. К счастью, он ни разу не присылал фотографий. Мальчик может очень сильно измениться за двадцать лет.
Маурисьо. А кораблекрушение?
Бальбоа. Она не знает. И, потом, он мог опоздать на пароход, сесть на другой… Полететь на самолете.
Маурисьо. Ну, хорошо. Предположим, что я приехал, я уже в доме, и кончились первые объятия. А потом? Я могу войти в вашу жизнь на время. Но не оставаться же мне навсегда!
Бальбоа. Я и не прошу. Только неделю, хоть несколько дней… одну ночь хотя бы! (Хватает его за руку, умоляет) Нет, нет, не говорите — нет! Если все ваши теории — правда, вы не сможете отказать ей в одном часе. Только один счастливый час, может быть, последний!
Маурисьо. Успокойтесь, успокойтесь! Я еще не сказал вам «да», но не сказал и «нет». Дайте подумать минутку. (Расстегивает воротничок, тяжело дышит. Отпивает глоток виски. Перелистывает записи. Наконец, смотрит на Бальбоа, улыбается и говорит прежним веселым и дружеским тоном) И хуже всего, что это дело мне чертовски нравится! Да!.. В хорошую историю мы попали, друг мой! Университет — сойдет. Путешествие — тоже сойдет, подучим географию. Но зачем вы все так усложнили? Почему — архитектор? Я ничего не смыслю в архитектуре.
Бальбоа. Это не страшно. Бабушка тоже.
Маурисьо. И потом, главное: какого дьявола вы его женили? В игре, как и в жизни, холостяк лучше защищен. Не можем ли мы устроить ему внезапный развод?
Бальбоа. Ну, что вы! У бабушки на этот счет очень твердые взгляды.
Маурисьо. Может быть, он путешествует один?
Бальбоа. Чем мы это объясним?
Маурисьо. Ну, что-нибудь… родные заболели.
Бальбоа. У нее нет семьи. Оставался только отец, я его убил в прошлом году. Несчастный случай на охоте.
Маурисьо. Мы ей тоже можем устроить несчастный случай.
Бальбоа. А он, такой влюбленный, бросит ее одну?
Маурисьо. Говорю я вам, эта женщина нас погубит. Брюнетка она?
Бальбоа. Блондинка.
Маурисьо. Еще труднее! Блондинка, влюблена, сирота… (Размышляет, шагал по сцене. Вдруг видит на стуле плащ Изабеллы. У него загораются глаза) Постойте! (Бежит к диктофону) Алло! Элена? Где девушка? Обе сюда! Скорей! (Оборачивается к Бальбоа) Вы хорошо ее рассмотрели? Подходит?
Бальбоа. Как раз то, что нужно! Лучше не придумать! (Обнимает Маурисьо) Спасибо, сеньор, спасибо!
Входят Элена и Изабелла.
Элена. Сеньор директор?
Маурисьо. Срочное распоряжение! Полный гардероб для сеньориты: десять выходных костюмов, шесть спортивных, три вечерних туалета. Несколько фото на фоне снега. Несколько еловых веток. На чемоданах — ярлык: «Отель. Онтарио. Галифакс. Канада».
Элена. Как? Сеньорита уезжает в Канаду?
Маурисьо. Наоборот, приезжает. И никаких сеньорит. (К Изабелле) Сеньора, я счастлив представить вам дедушку вашего супруга.
За сценой поет соловей.
Занавес
Действие второе
Холл в доме бабушки. Справа дверь в кухню, слева — в другие комнаты. В глубине сцены терраса, выходящая в сад. Широкая лестница ведет во второй этаж. Все овеяно гостеприимной сердечностью обжитых домов и полно очарования, как картинка из старого альбома. Хеновева, наперсница и друг хозяйки, накрывает на стол. Поздний вечер. Сад за стеклами террасы окутан сумраком.
Хеновева. Вот сняла гардины, новые повесила… Может, сеньора захочет прежние? Сама не знаю. Цветы им поставила. Седьмой раз меняю. Сперва, мол, они не совсем свежие. Потом, мол, слишком свежие. Она говорит — ставь розы, он говорит — ставь сосновые ветки. Она — надо, чтоб пахло, а он — что ночью это вредно. Эту неделю у нас ничего не разберешь… Пусть сами выбирают. Сил больше нет: туда-сюда по лестнице! То гардины вешай, то снимай, то портреты вешай, то тоже снимай. Хоть бы точно сказали!.. Такое уж дело, Хеновева. Когда жених запаздывает на полчаса, и то места себе не находишь, а тут человека двадцать лет ждали!.. Какие простыни постелить, полотняные, или бумажные, тонкие? Сеньор говорит, те слишком грубые. А сеньора хочет, чтоб были полотняные. Просто — не знаю, кого и слушать. Вот как с кроватями. Сеньор велит ставить две, а сеньора — нет, одну, двуспальную. Лучше бы подождать, пока сами приедут и разберутся. Я вот как: когда сеньора велит одно, а сеньор другое, я ему «да», а сделаю, как она хочет… Так какие мне простыни стелить: полотняные или бумажные?
