Александр Мацкин - Орленев
сился субсидировать их поездку тремя тысячами рублей (а много
это или мало, никто в их труппе сказать не мог**), поставив ус¬
ловие, чтобы и для него в ансамбле нашлось какое-нибудь мес¬
течко; мужчина он был упитанный, рослый, и Орленев решил,
что их меценату, слегка подгримировав его, можно поручить роль
одного из погромщиков в последнем акте драмы Чирикова.
Теперь остановка была за паспортами, но и здесь нашелся вы¬
ход. По рассказу Вронского — в Житомире, а по воспоминаниям
самого Орленева — в Бердичеве у него оказался горячий поклон¬
ник, большой жандармский чин, гурман и пьяница. Орленев уст¬
роил лукуллов пир, и расчувствовавшийся полковник в два дня
оформил паспорта всей труппе. Пока шли последние хлопоты и
приготовления, актеры ездили по городам Юго-Западного края,
по вечерам играли «Привидения», днем репетировали пьесу Чи¬
рикова, которую Орленев основательно переделал, включив в нее
целые куски из книг Юшкевича. Метод репетиций у них был
особенный: где бы они ни находились — в гостинице, в ресторане,
на прогулке, в поезде,— они жили в образах своих героев и так
изучили роли до тонкостей. Наконец наступил назначенный день,
и, полные надежд, они пересекли через Александров — Тори гер¬
манскую границу.
Вронский задержался в России и приехал в Берлин с некото¬
рым опозданием. Картина, которую он застал, была нерадостной:
* Прием в заметке взят пародийный. Газеты шумят: «г. Орленев решил
ехать, г. Орленев едет. Наконец г. Орленев укладывается. Второй звонок.
Купил билет. Наконец телеграмма, Берлин, срочная 2 ч. 47 V2 м. ночи.
Доехал. Играет. Затем выясняется, что в момент появления телеграммы
г. Орленев действительно играл, но не в Берлине, а в Царевококшайске» 3.
** Год спустя для поездки в Берлин на тридцать спектаклей Художест¬
венному театру, по примерным подсчетам Немировича-Данченко, понадо¬
билось шестьдесят тысяч рублей.
«Гостиница дорогая, обеды дорогие, а до спектакля еще неделя.
Орленев мрачен, Назимова нервничает, предварительная продажа
на спектакль слабая...» Реклама жалкая, афиши куцые и теря¬
ются в массе других. Сотрудники Рейнхардта, связанные с круп¬
нейшими периодическими изданиями, чтобы поддержать русскую
труппу, попросили самых известных репортеров встретиться
с Орленевым. Он по странной прихоти их не принял и сказал:
пусть они сперва посмотрят его спектакли, и тогда он поговорит
с ними об искусстве. Эта эксцентрическая выходка грозила те¬
атру настоящим бедствием — бойкотом прессы. К тому же выяс¬
нилось, что пьесу Чирикова уже перевели на немецкий язык и
в скором времени ее будет играть солидная столичная труппа.
С мрачным предчувствием пришли Орленев и его товарищи на
первый берлинский спектакль. Но вопреки опасениям народу со¬
бралось много, слушали хорошо, напряжение росло от акта
к акту. В четвертом акте, вспоминает Вронский, «раздались исте¬
рики», а по окончании действия «взрыв аплодисментов, крики
приветствий, многочисленные вызовы». Орленев торжествовал:
«Подождите, мы еще не то натворим,— говорил он.— Не дадим
в обиду русского актера».
А задача у орленевской труппы, действительно, оказалась не¬
легкой. Пьеса Чирикова и после переделки была разговорная, бо¬
лее информационная, чем художественная, очень специфичная
по бытовой окраске; она строилась на столкновении двух групп
еврейской бедноты в так называемой черте оседлости. Одни дер¬
жатся революционной программы (рабочий Изерсон говорит:
«Все гонимые люди разных племен идут за Марксом»), другие
ищут спасения в эмиграции. Спор длится долго, в разных и ме¬
няющихся эмоциональных интонациях; кончается пьеса сценой
погрома, где все участники действия, независимо от их убеждений,
становятся жертвами толпы озверевших люмпенов и мещан. Это
был один рядовой эпизод в той летописи белого террора, о кото¬
ром позже, в ноябре 1905 года, В. И. Ленин в статье «Приближе¬
ние развязки» писал: «Вести о побоищах, о погромах, о неслы¬
ханных зверствах так и сыплются из всех концов России... Где
только можно, полиция поднимает и организует подонки капита¬
листического общества для грабежа и насилия, подпаивая от¬
бросы городского населения, устраивая еврейские погромы, под¬
стрекая избивать «студентов» и бунтовщиков...» 4. На фоне та¬
кой оргии черной сотни отдельные судьбы в драме Чирикова как
бы стушевывались.
Своего одержимого героя, молодого учителя с притязаниями
пророка и жалкой улыбкой неудачника, Орленев, как всегда,
играл почти без грима — только разлет густых бровей и клочок
бородки, но лицо актора при этом так изменялось, что даже На¬
зимова в первый момент его не узнала. Роль эта была сплошь
публицистической, и Орленев, опасаясь ее однотонности, восполь¬
зовался текстом Юшкевича, чтобы развить психологический, лич¬
ный мотив — мотив неразделенной любви. Но проповедь все же
брала верх над исповедью, и истерические монологи фанатика-
учителя наряду с овациями вызывали и протесты. В своей книге
Орленев рассказывает, как тогда в Берлине русские студенты из
среды революционной эмиграции упрекали его в выборе этой
лоскутной пьесы и неподходящей для него роли0. Он отмалчи¬
вался, не возражал, потому что его больной, униженный и нищий
герой казался ему прежде всего человеком страдающим. Надо
иметь также в виду, что мир, взятый у Чирикова — с большой
примесыо местного, локального «местечкового» колорита,— был
ему чужим, и в политический смысл спора враждующих сторон
в пьесе он не вникал; это была незнакомая ему материя, далекая
от круга его интересов.
В берлинском театре, на фоне уходящих ввысь оперных деко¬
раций, провинциальный часовой магазин — место действия всех
четырех актов драмы — выглядел совершенно неправдоподобно,
по успеху гастролей это нс помешало. Сочувственно отозвались
о русском спектакле несколько знаменитых берлинцев, и среди
них Август Бебель (Вронский пишет, что этот патриарх немец¬
кой социал-демократии в антрактах, стоя у оркестра, усердно
аплодировал после каждого акта). Более сдержанную позицию
заняла пресса; в отзыве очень влиятельной в те годы «Берлинер
гагеблат» говорилось, что к выступлениям орленевской труппы
берлинцы отнеслись как к раритету, потому что видеть «русское
искусство в Германии приходится очень редко». Назвав игру гаст¬
ролеров вполне удовлетворительной, выделив среди них Орленева,
газета писала, что зрителям-соотечсственникам «как сама пьеса,
так и ее исполнение, очевидно, понравились», и они награждали
актеров после каждого акта «привычными в их стране громовыми
знаками одобрения». Что же касается немецких зрителей, то они
держались более спокойно, может быть, потому, что хроника, по¬
служившая основой этой драмы, воспринималась ими только как
хроника.
Первый барьер был взят, но, когда после второго спектакля,
тоже закончившегося овациями, подсчитали кассу, оказалось, что
сборы не покроют самых неотложных расходов. От трех тысяч их
самоотверженного кредитора и кассира к этому времени не оста¬
лось и рубля. Призрак нищеты надвинулся вплотную, актеры
спешно распростились с гостиницей и переехали куда-то на
окраину. Орленев, правда, только сменил свой номер на худший,
потому что для престижа кто-то должен был жить в центре
в приличных условиях, ведь поиски помещения для театра про¬
должались. Еда, к счастью, была дешевая, в ресторанах популяр¬
ного тогда в Берлине Ашингера за тридцать пфеннигов можно
было получить две сосиски с картофельным салатом и бесплатными
булочками — неизменное меню гастролеров на протяжении этих
