Кадыркул Омуркулов - Дела земные
— О чем думать? О девочках?
— И о девочках тоже.
Медеру показалось, что в тоне Чоро появился тот самый вызов и скепсис, о чем он только что говорил.
— О девочках, о женщине, о матери. Моя мать имеет любовника. — Чоро замолчал.
Медер отставил пиалу, которую держал в руках, и внимательно, очень внимательно посмотрел на Чоро.
— Она изменяет, и мне обидно за отца, она ведь и ему изменяет. — У Чоро сорвался голос от этого отчаянного признания.
Они сидели молча, теперь уже не глядя друг на друга.
— Ты не спрашивай, откуда я это опою, — тише и спокойнее произнес Чоро, — я знаю. И не только я. С ними я и дрался, они мне сказали, но я знал это и без них… Это ничего, — Чоро показал на синяки, — это, говорят, до свадьбы заживет. Тут-то оживет, а в другом месте ноет, — не по летам серьезно усмехнулся Чоро.
Стало тихо, Медер молча глядел на Чоро.
— Что же ты молчишь? — спросил Чоро. — Может быть, мне не стоило лезть в драку?
— Стоило, брат. Ты не переживай, что побили. За одного битого сколько небитых дают…
— Ты знаешь, — еле заметно улыбнулся Чоро, глядя на фотографию Сагынай, — я бы тебе, наверное, не доверился сразу, если бы ты не доверил мне свою тайну. Ведь ты не каждому это говоришь, а? А мне сказал.
Медер потушил сигарету и сказал, вставая с кресла:
— Ты отдыхай, я похожу перед сном. А девочку… — Медер замешкался, посмотрел на Чоро и уже вполне серьезно сказал: — А девушку свою можешь пригласить завтра, съездим в горы, отметим день рождения Сагынай…
Медер подошел к парадному входу театра.
Афиша возвещала о премьере спектакля «Нефертити»[3].
В фойе театра было пусто, буфетчица убирала со столиков, у вешалки, за стойкой, дремала гардеробщица.
Медер шел, стараясь не нарушить вестибюльный покой.
Открыв двери, он попал в привычный полумрак зала, шел спектакль. Фараон Эхнатон и Нефертити сидели на циновках, покрытых мягким и расцвеченным вавилонским ковром.
— Нафтита! — сказал фараон, пригубив вино. — Человек бывает счастлив?
— Если беден.
— А если богат?
— Никогда!
— Если могуществен?
— Только любовь его делает счастливым.
— И еще способность удивляться. Фараон лег на спину, положив голову на колени царицы. — По свидетельству мудрых, Нафтита, в давние времена случались удивительные происшествия. Это сейчас ничему не дивятся люди. Они привыкли ко всему… Так вот, в те далекие времена, когда в Кеми жили люди, способные удивляться, некий житель пустыни встретил говорящего льва.
Царица усмехнулась.
— Этот лев не очень пришелся по нраву человеку. И человек сказал; «Уступи дорогу!». Он сказал: «уступи», а разве не было дороги слева и справа, сзади и спереди? В пустыне, где песок, везде дорога. Снова повторил человек: «Уступи!». Задумался лев.
Фараон потянулся за бокалом, отпил глоток.
— Ты знаешь, что было дальше?
— Нет, — ответила царица.
— Догадайся.
Она запрокинула голову:
— Лев съел путника?
Фараон молчал. Царица думала над разгадкой…
Они встретились у выхода.
— Ты одна? — спросил Медер, обнимая Сагынай за плечи.
— Одна, — ответила Сагынай. — Никому не хотела отдавать твой билет. Зато смотрела за двоих. Тебя видела у дверей.
— Позвала бы.
— Тебе было не до меня, — улыбнулась Сагынай. — Ты не сводил глаз с царицы.
— Я глядел на нее, а видел тебя.
— Я так и подумала и решила не отвлекать…
Медер погладил ее мягкие волосы, поцеловал в щеки.
— Так что же все-таки стало со львом и путником? — спросил Медер.
— А как по-твоему?
— Я думаю, что лев оскорбился, ведь путник унизил его царское достоинство…
— Нет, фараон имел в виду другое.
Он сказал, что его враги порою ему кажутся подобием того льва.
— Казалось бы, все наоборот, ведь лев — это сила и символ власти.
— Фараон был счастлив: он был любим самой красивой женщиной на свете и имел самых сильных и достойных врагов.
— Врагов для полного счастья, — шутливо подтвердил Медер. — А я совсем по-другому воспринял притчу.
— Как? — спросила Сагынай.
— Путник и лев — человек и природа.
— Ну ясно, у кого что болит…
— На самом деле, что стоило путнику обойти благородного, терпеливого льва? — Медер вопросительно вскинул руки. — Так нет же — «уступи!» И все из-за чего? Из-за тщеславия, что есть в натуре человека. «Уступи!» Он должен чувствовать себя покорителем, а не равным — это, видишь ли, человека недостойно.
— Ты неисправим, Медер. Тебе, наверное, снятся только экологические сны: человек и природа? — улыбалась Сагынай.
— Нет, Сагынай, мне снишься ты.
— Ты все воспринимаешь со своей колокольни…
Медер хотел было сказать что-то, но она опередила его.
— А я со своей, — смущенно и лукаво произнесла она, — за двенадцать лет супружества Нефертити родила шестерых детей и осталась царицей красоты. Неужели это достижимо?
— Наверное, раз об этом пишут историки…
— Но как?
— Ну, для начала, наверное, надо выйти замуж. — Они посмотрели друг на друга и засмеялись.
Они шли, взявшись за руки, мимо бетонных оград, за которыми находились железнодорожные пути. Рядом был вокзал. Пыхтя и выпуская пары, маневрировал паровоз, дробно постукивая по рельсам.
Утром следующего дня Медер шел на работу по широкому бульвару. Время от времени по тенистым аллеям, где раскинули кроны вековые дубы и кряжистые карагачи, пробегали, распушив рыжие хвосты, юркие остроухие белки.
Медер остановился. Улыбаясь, смотрел на лопочущих малышей, окруживших стоящую на задних лапках белку, не заметил, как рядом, на мостовой, остановилась машина. Его негромко окликнули. Это был Касым.
— Очень хорошо, что я тебя встретил, — сказал Касым, когда Медер сел в машину. Они выехали с бульвара на широкий проспект. — В кафе «Сон-Куль» привезли кумыс, горный, с пастбища. Заведующий пригласил, говорит, приезжай, пока не разбавили. Видишь, какой ты везучий?
— Ну, как говорится, кому суждено счастье, тому его не миновать. Только не задержимся ли?
— Не понял. Разве у нас нормированный день? — шутливым тоном спросил Касым.
— Да, столько дел надо успеть сделать сегодня. Завтра я еду на стройку.
— Завтра? — переспросил Касым. — А чего так рано?
— Хочу по пути заехать в аил, к родителям.
— Я поеду дня через три.
— Один? Тогда захвати с собой Сагынай. Она тоже хочет посмотреть на взрыв. Встретимся у мавзолея Манаса, это рядом с нашим селом.
— А чего бы ей не поехать с тобой? — улыбнулся Касым. — Заодно бы и платок на голову повязали.
— Никак не уговорю, — отвечая на шутку, щелкнул языком Медер.
— Плохо уговариваешь, — сказал Касым и продолжил: — Хочешь, помогу тебе её похитить?
Медер улыбался, наверное, вспоминал Сагынай.
— Ну зачем мне ее похищать? Мы и так каждый день с ней вместе.
— Ай, койчу [4],— махнул рукой Касым, — у вас не разберешь…
…Остановились у перекрестка, пропустили пешеходов, сидели молча, а когда тронулись, Касым с напускным безразличием, как бы между прочим спросил:
— Ты что так ополчился против моего проекта? Не поздно ли?
Медер ждал этого вопроса, но дать сразу обстоятельный ответ не мог.
— Я не был готов раньше. Были сомнения.
— Но ведь поздно. Все уже давным-давно завертелось.
— Я так не думаю. Никогда не поздно указать па ошибку. Тем более, если она может обернуться бедствием.
— От твоих слов прямо мороз по коже. Что ты все кличешь конец света?
— Нет, я не кликуша. Но катастрофа возможна.
— Стихийная? От этого никто и ничто в мире не застраховано.
— Не стихийная, а получается запланированная, коль скоро мы догадываемся о последствиях.
— Ты настойчив, Медер, но не конкретен. Ты пугаешь тем, что якобы будет в необозримом будущем.
— Не столь необозримом.
— Через сто, через двести лет. Так ведь?
Медер согласно кивнул.
— А я думаю, что через сто лет, а может, и гораздо раньше с нашими темпами развития науки и техники люди придумают, как предотвратить возможные бедствия.
— А если не придумают? Это тот случай, когда мы должны думать за наших внуков.
— За внуков? — засмеялся Касым. — Ты женись вначале, «дедушка».
Шутка рассмешила обоих.
В кафе их обслужили быстро и без лишней суеты, видно было, что их здесь ждали.
— Медер, давай будем откровенны, — начал разговор Касым после того, как они выпили по пиале кумыса и оценили его мягкую и душистую терпкость. — Мы хорошо знаем друг друга и нам нечего ломаться или скромничать ложно. Я предложил остроумный и наиболее выгодный для данных условий проект возведения плотины. Его приняли восторженно, были аплодисменты, премии, благодарности. Я стал популярен, теперь я работаю над новыми заказами, короче, я на гребне волны… А ты, мой однокурсник, подававший надежды, пока, будем искренни, Медер, не раскрыл себя. Это не мое мнение, мне сказали, что так выглядит ситуация со стороны.
