Кадыркул Омуркулов - Дела земные
Медер держал ее руку в своих ладонях.
— Сагынай, я был счастлив в детстве, когда вот так же лежал на коленях матери. Я был счастлив, чувствуя ее ласковые руки. И теперь тоже.
Они молчали, молчали долго, трудно было вобрать и вместить в себя то огромное нахлынувшее чувство, что возникло в эти мгновения.
К костру подошли двое, бросили охапки хвороста, отогнали лошадь.
— Эй, вы, чего спите? Вас лошади съедят, да, — смеялась Дамира.
— Мы с ними разговариваем, шепчемся, — ответил Медер.
Чоро длинной жердью по ворошил в костре, растянулся на траве рядом с Медером. Было тихо, изредка потрескивали сучья в костре, да слышался приглушенный травой стук лошадиных копыт.
— Хочешь, стихи почитаю? — сказал Чоро брату.
— Читай, — сказал Медер.
Чоро читал медленно и тихо:
Я приду к тебе Млечным путем,
Я приду к тебе Млечным.
Пусть снега,
Пусть бушует пурга
По галактикам бесконечным,
Пусть дороги Вселенной
Размоет дождем —
Я приду к тебе Млечным,
Я приду к тебе Млечным путем.
— Это чьи стихи? — спросил Медер.
— Мои.
— А кому ты их посвятил?
— Пока никому, еще посвящу…
И опять они молча думали каждый о своем.
— Так ты у нас поэт, Чоро, а мы и не знали. Здорово, да… — удивленно произнесла Дамира.
— Счастливая, — сказала Сагынай.
— Кто? — спросил Чоро.
— Девушка, которой ты это посвятишь. — Сагынай, улыбаясь, посмотрела на Дамиру, та смущенно опустила голову.
— А почему именно девушка? — спросил Чоро. — Это может быть и друг.
— Да, может быть и друг, — охотно согласилась Сагынай. — У тебя есть еще стихи?
— Есть, но я их еще не написал.
— Ты молодец, Чоро, — его искренность и доверчивость располагали к себе Сагынай. — Ты их напишешь.
— Вряд ли, — добродушно усмехнулся Чоро.
— Такая ночь, или стихи писать, или сказки слушать, да, — по-детски чистосердечно заключила Дамира. — Расскажите сказку, — обратилась она к Медеру.
— О-о, слабоват я в сказках. В детстве я очень любил их слушать и приставал к маме. И она всегда рассказывала одну и ту же сказку. Отец говорил, что скоро эту сказку начнет рассказывать наша дворняжка, вислоухая Ку-майык. А мне не надоедало слушать ее и отцу тоже, хотя он часто бурчал.
Дамира и Чоро придвинулись ближе к Медеру и накрылись одной курткой.
— А сказка была об аленьком цветочке. Голос мамы такой добрый и ласковый, а слова в сказке такие ясные, что на глаза наворачивались слезы. Тогда мне казалось, что ее придумала мама. И запомнил я на всю жизнь, как дочь просит отца привезти из далекого края не изумрудного шелка, не хрустальные башмачки, не заморскую невидаль, не алмазы и золото, а всего лишь аленький цветочек… — Медер немного помолчал. — И в самом-то деле, не дороже ли всего на свете аленький цветочек, зеленая трава, журчащая речка, горный воздух? Если не подумать над этим, то может настать такой день, когда ни за какие блага, ни за какие изумруды не придется держать в руках аленького цветочка…
— Твой брат одержим, — произнесла Сагынай.
В темноте Чоро не видел ее лица, но по голосу чувствовал, что она улыбается.
— Даже сказки он ворожит по-особому, как геофизик.
— Сказка — ложь, да в ней намек, — оправдывая себя и соглашаясь с Сагынай, сказал Медер.
— Сагынай, почему ты не выйдешь замуж за моего брата? — к полному удивлению обоих неожиданно спросил Чоро.
— Вот именно, почему? — разыгрывая шутку, сказал Медер, чтобы как-то сгладить неловкую ситуацию. — Вот это деловой разговор. А то все сказки да басни…
— Одержим твой брат, Чоро, — мягко, не повышая голоса, сказала Сагынай. Не грубость уловила она в вопросе Чоро, а непосредственность его мальчишеского характера. Да и сама она не раз, наверное, думала об этом. — Одержим. Он нашел себя в работе, в делах земных. Это его страсть. Это счастье — найти себя… Могу ли я мешать ему? Быть ему обузой…
Медер хотел сказать что-то, но Сагынай продолжала:
— Жена требует внимания. А я ведь тоже не небесное создание, буду обычной нормальной женой. Потом будут дети. Это новые заботы. А как же его работа, страсть? Его стихия, его одержимость? Все, чем он дышит? «Любовная лодка разбилась о быт». А муж и жена — это быт, Чоро. Быт — это рифы. А разобьется об них «лодка одержимости», что тогда?
— Как я вам завидую, — сказала тихо Дамира. — Завидую вам обоим, да-а…
— Дамира, девочка милая, у тебя еще все впереди. — Сагынай обняла ее за плечи. — Это чувство приходит к каждому…
— Нс к каждому, нет, не к каждому… Моя сестра вышла замуж за человека, который ей безразличен, вышла только потому, что забеременела… У нес не было другого выхода.
Все молчали, медленно догорал костер.
— А сколько же таких, которые женятся не по любви, а по надобности или безвыходности, да…
В голосе недавно такой смешливой и казавшейся такой наивной Дамиры было столько искренности и убежденности, что никто не решался ее перебивать.
— Девушка говорит парню: я жду от тебя ребенка. Они чужие друг другу, но она ждет от него ребенка, да. И они женятся. И этот ребенок становится для них обузой на всю жизнь. Они ненавидят еще не родившееся дитя. Ребенок — то, что должно быть смыслом жизни, и вдруг ненависть и обуза… Это страшно.
— Страшно, Дамира, — приподнялся Медер. — Это жутко и безнравственно… Все трое обречены на несчастье…
— Давайте не говорить сегодня о мрачных вещах, давайте говорить о хорошем, — предложила Сагынай. — Давайте танцевать, день рождения еще не окончен.
Еще солнце не закатилось за гребни высоких гор, а они уже подъезжали к аилу, где жил Кайбылда, отец Медера, и мать — добрая, сердечная Маана, никому в жизни, наверное, не сказавшая худого слова.
— Вот в этих горах, по преданию, захоронен Манас, — сказал Медер.
— Разве не в гумбезе [5]? — спросил Чоро.
— Нет. Гумбез был выстроен гораздо позже, а тело Манаса по велению его жены Каныкей погребли в горах, куда не ступала нога человека, в царстве диких козлов и архаров. Замуровав его в камни, Каныкей вместе с самыми близкими сподвижниками Манаса повернули русло реки и затопили курган, чтобы враги не смогли надругаться над прахом Манаса. Вон, видишь, та самая река. Старики говорят, что она чуть обмелела, но и сейчас ее поток может сбить коня.
— Да ведь это легенда!
— Легенда. Но в каждой легенде есть правда. Нашли же Трою, поверили в миф. Если бы я был археологом, то серьезно бы занялся этой легендой.
— Может быть, поедем к мавзолею? Посмотрим.
— Поедем после аила. Туда придет Сагынай.
Чоро поглядел на брата и улыбнулся:
— Ты знаешь, брат, она мне понравилась…
— Да ну? — наигранно удивился Медер.
— Ей-богу! Когда же свадьба будет?
— Скоро. Вот получу квартиру…
— Не тяни, брат.
Медер согласно кивнул головой и повернул в проулок, обсаженный деревьями, шины зашуршали по мелкому гравию. Машина шла вдоль русла пересохшей реки, где были видны следы прошедшего селя: вывороченные и разбросанные камни-валуны, смытые берега, тракторы на железных тросах тащили голые, искореженные стволы деревьев. Мост из бетонных блоков был снесен, а рядом с ним через пересохшее русло расчистили временную дорогу.
— Большой сель прошел, — сказал Медер. Машина зло урчала, переезжая на другой берег. — Киргизы недаром говорят, что самые безжалостные и бессловесные враги человека — это буйный огонь и буйная вода.
Аил находился у подножия зеленых гор, не выжженных солнцем и еще не вытоптанных отарами и табунами. Сквозь густые рощи белели дома, вились дымы над очагами, обещая деревенский уют и тишину.
Медер остановил машину у дома, обнесенного изгородью из ровно подогнанных тополиных веток. Домашние в этот час были заняты вечерними заботами. Мать несла охапку свежей травы для коровы, отец что-то ладил под широким навесом, а сестренка Медера, Назира, хлопотала у очага. Медер подтолкнул в открытую калитку вдруг оробевшего Чоро.
Маана первой увидела их… Она шла к ним навстречу и постепенно узнавала своего внука, которого так долго не видела. Она бросила в сторону траву, обняла Чоро и стала осыпать поцелуями.
— Сердце ты мое, душа моя, да чтобы жертвой стать за тебя, — тихо шептала она, — внучек ты мой, жеребеночек, ты ли это?
Чоро молчал и только смущенно улыбался. Не в силах сдержать своих чувств, Маана заплакала беззвучно. Всколыхнулась в ней печаль, вспомнила сына — отца Чоро, и была эта печаль перемешана с радостью встречи с внуком, но которому истосковалось сердце.
Старый Кайбылда поздоровался с сыном, терпеливо ждал, пока старуха успокоится и, почувствовав, что она немного отошла, сказал:
— Будет, вытри слезы. Дай-ка поздороваться с молодцом. — Он крепко обнял внука и взял за плечи. — Смотри, какой джигит вымахал, выше деда.
