Антология - Поэзия Африки

О праотец мой, я постиг тебя
И о многом хочу говорить с тобой,
Во времени встретиться мы не могли,
Но зерна поступков твоих проросли,
И каждый побег, сохраненный судьбой,
О тебе рассказывает, любя.

Передо мною сосуд старинный.
«Старый кувшин», — говорили люди.
Кто знал, что в одну из тяжких годин
Ты с ним остался один на один
И пепел твой погребли в сосуде,
Забитом затычкой из красной глины.

Теперь на музейную полку лег,
Формой подобный неведомой птице,
Кувшин — посланник иных времен.
Тщательно пемзой очищен он,
Он за граненым стеклом хранится,
И лампу служитель над ним зажег.

Но, пристально вглядываясь в узоры,
Я вижу открытые Сонкомосе,
Стоящие возле границы мира,
Горы — подобные слою жира —
На туше, ножом рассеченной косо, —
Скрывавшие всех, кто бежали в горы.

Мастер ушедший из вязкой грязи
Птицу-кувшин сотворил с любовью,
Но позабыли мы слишком скоро
Все, перед чем трепетали горы,
Когда, траву перепачкав кровью,
Пировал народ вождя Мзиликази[393].

И все же порой гнилая вода
Становится слаще пчелиного меда.
Почиет минувшее в этом сосуде, —
Сквозь глину внутрь посмотрите, люди,
Тени былого у горлышка-входа
Теснятся, замкнутые навсегда.

Вы мне приказали смириться навеки
С украденной жизнью, с нуждой и стыдом,
Быть вечно довольным, хотя вы решили
Разбить и разграбить мой нищенский дом!
Но прикажите пчелам,
Хранительницам сот,
Грабителя не жалить,
Ворующего мед.

Вы мне приказали, чтоб ради богатых
Принес я безропотно в жертву детей —
Пускай голодают, слабеют, тупеют,
До смерти не ведая радостных дней!
Но прикажите лучше,
Чтобы наседка-мать
Не смела пса-задиру,
Храня цыплят, клевать.

Вы мне приказали слепым оставаться,
Хоть свет наконец-то и мне просиял,
Чтоб я с моим родом томился во мраке
И радость ученья вовеки не знал!
Но прикажите гордым
И пестрым петухам
Не поднимать с рассветом
Хвалебный звонкий гам.

Вы мне приказали отречься от знаний,
Которые миру богатство несут,
Быть мрака рабом, быть забитым невеждой,
Не чувствуя гнета мучительных пут!
Но прикажите травам
Среди лугов и рощ
Завянуть, коль омоет
Их теплый летний дождь.

Зиме прикажите в весну не излиться,
Весне — зеленеющим летом не быть,
Не делаться щедрою осенью — лету,
Венере — сиянье с зарею не лить,
И прикажите мраку,
Чтоб он не посветлел,
Когда осыплет солнце
Его потоком стрел.

Ребенок не умер
ребенок заносит кулаки на мать
которая кричит Африка! и в крике дыханье
свободы и вельда[396]
в округе оцепленного сердца

Ребенок заносит кулаки на отца
в походе поколений
которые кричат Африка! и в крике дыханье
правоты и крови
на улицах его воинственной гордости

Ребенок не умер
Ни в Ланге ни в Ньянге[397]
ни в Орландо ни в Шарпевиле
ни у полицейского поста в Филиппе
где он лежит с пулей в голове

Ребенок это темная тень солдат
настороженных с винтовками и дубинками
ребенок присутствует на ассамблеях и законодательных собраниях
ребенок заглядывает в окна домов и сердца матерей
ребенок который хотел только играть на солнце в Ньянге теперь везде
ребенок ставший взрослым проходит по всей Африке
ребенок ставший гигантом идет по всему миру

Без пропуска

Черная девочка, зачем из конца в конец
по зимним улицам ты ходишь? Дом, дворец…

В лохмотьях, на ветру оцепенев,
куда пойдешь ты ночью? Стойло, хлев…

А я домой пойду: ты чуть жива,
а дома в камельке трещат дрова,

в столовой аккуратно стол накрыт,
и в спальне мягкая постель стоит.

О чем же скажут мне твой взор и вздох?
О том, что бог — лишь белым детям бог?

Фундаментом для крепости был страх,
Замкнула злоба двери у нее.
Строитель у бойницы, сжав ружье,
Прочесть не смеет надпись на стенах.

Поскорей побежим по зеленым холмам
К облакам, к облакам,
К облакам!
Там цветут маргаритки — белей, чем снега,
Для венка, для венка,
Для венка!
Мы спешим маргаритки в гирлянды сплетать,
Мы спешим, чтобы завтра вернуться опять,
Чтоб и завтра взбираться по склонам холмов,
Собирая цветы для венков, для венков!

Поскорей побежим к синей бухте морской,
Где прибой, где прибой,
Где прибой!
Где мальчишки, как рыбы, плывут в глубину
Под волну, под волну,
Под волну!
Можно вниз, — где мальчишки плывут в глубине,
Где крылатая яхта скользит по волне,
Можно вверх — к облакам по зеленым холмам:
Все сегодня позволено нам!

Не ходи
мимо боссов дебелых,
мимо розовых
злых джентльменов,
мимо маленьких леди
надменных,
мимо важных матрон
поседелых.
Там на страже
стоят полисмены,
там написано:
«Только для белых!»

На отелях,
на барах веселых,
на гранитных
церковных приделах,
на больницах,
вокзалах
и школах —
всюду надписи:
«Только для белых!»
На рассветах,
пылающих в небе,
на мечтах,
безрассудных и смелых,
на любви,
на свободе,
на хлебе —
всюду надписи:
«Только для белых!»

На ногах моих
черных,
проворных,
на руках моих
черных,
умелых,
на плечах моих
каменно-черных
отчеканено:
«Только для белых!»

Говорят, у нас в стране
наступило процветанье.
Посему на пропитанье
что-нибудь подайте мне.

Всем дельцам — хвала и честь!
Изобилье! Конъюнктура!
А жена твердит мне, дура:
«Дети плачут, просят есть».

Крик стоит на всю округу:
«Много строится жилья!»
О, с каким подъемом я
прихожу к себе в лачугу!

Нашу славную страну
бум обогатил безмерно.
Я — от радости, наверно, —
скоро ноги протяну.

В автобусе и в лавке,
в кафе, на пляже, в сквере,
на почте и в конторе,
в аптеке и в кино —
везде косые взгляды,
захлопнутые двери.
Цветному
рядом с белым
дышать запрещено.

Наверное,
за гробом,
придя к воротам рая,
спеша вдохнуть блаженство,
забытое давно,
я это изреченье
у входа прочитаю:
«Цветному
рядом с белым
дышать запрещено!»