Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Не в домах ли живут пиявки мёртвого эха, сосущие
живые чувства?
Не там ли прячутся скользкие и безглазые существа,
овладевшие разумом?
Подобно движению старого маятника, они вьют
свою паутину, набрасывая петли на время. Пульс
становится нитевидным. Сворачиваясь в махровую
пыль, уходит надежда, умеющая выживать в любых
условиях.
Но не здесь.
Невидимый паромщик превращает кровать в лодку.
Готовь монеты. Чёрный Стикс притягивает
и не отпускает.
Поединок быка и льва. Жизнь или смерть?
Кто же сильнее?
Конечно, жизнь. Смерть – всего лишь её небольшая
часть. Её ритуал.
Существо, лишённое воли, унесёт поток, возникший
из пустоты. Ненасытна она, как мясорубка.
А что на выходе?
Неизменно что-то новое, обладающее силой смеяться
в лицо этому угрюмому миру. Миру лопающихся
по швам цивилизаций. Миру консументов.
Вслушайся, стены содержат паразитов.
Это их гармония – гармония камня.
Живое к живому – мёртвое к мёртвому.
Общество консументов распределяет роли.
Кривоногое чудовище с короткозамкнутым
пищеварением – рынок.
Весь мир – чудовищный рынок.
Современный герой, кто он?
Он жаден. В его жадность уместится не одна вселенная.
Он грабит, стараясь не убивать, но убивает.
Он нестандартно мыслит, он продаёт всё.
Общество в экстазе.
Герой надевает красный плащ победителя
и спокойно идёт по трупам.
За это его и любят. Так надо.
Миллионы в это время уплывают в Лету на своих
диванах и кушетках.
В реке забвения обитают миллиарды
обглоданных душ.
Они ждут перерождения.
Ресурсов всё меньше, но рынок только набирает
обороты. Сейчас, когда общество объявляет
торжество разума, рабов больше,
чем в Древнем Риме.
Как голодная Росянка, расцветает гедонизм.
Человек убивает природу ради алчности маленькой
кучки людей.
Они хотят сверхприбыль.
Другие пытаются у них украсть. Ничтожные
консументы второго порядка.
Отряхни диванную пыль. Смахни морок колдунов,
превращающих людей в корм для алчных.
Тело не может существовать без души.
Древние жили в гармонии с природой, а мы лишь
скрипачи в чьей-то убийственной опере.
Пойми природу. Слушай природу как собственное
тело.
Мир вращают другие ценности. Любовь, дружба,
понимание и сострадание к ближнему. Только это
приносит истинную радость. Повернитесь к своей
природе.
Но кто-то или что-то дёргает нас за локти и мы
издаём звуки.
Нам не нравятся эти звуки, но мы играем свою
партию. Порвать эту тончайшую, но очень крепкую
паутину не каждому под силу. Это верно. Созерцание
пустоты заставляет задуматься.
Погляди, как восходит зубастый серп новой зари.
Это врата.
Человек, на высоко-уходящей в небо горе, вдыхает
воздух свободы. Он достаточно разумен, чтобы
видеть и слышать в этом хаосе свою дорогу. Это —
дорога без страховки. Дорога, свободная от паутины
липкого дирижёра. Восхождение к самому себе.
К пониманию своей духовности. К открытию в себе
божественной сути.

Он маскировался и кричал,
чтобы его не услышали.
Он замолчал. И его увидели.
Сгоряча убрали упор и увидели
его под крышами.
Теперь кричи не кричи, а вот он:
в пижаме из ругательств.
Тех, что он выкрикивал,
когда маскировался,
под всех вас —
он невидимка.
Его просто так не увидеть.
Он похож; на лунатика.
Стоит нам вскрикнуть,
как он сорвётся вниз
с минус третьего этажа
на плюс пятнадцатый.
В оптическом прицеле
его невидимый глаз
карабкается по водосточной трубе.
Улыбка появляется на подоконнике,
выхлоп воздушного хохота и… тук!
Он уже в нашем сознании.
До подсознания ему ещё далеко —
там ступеньки.
Да. И мы уже без сознания.
Куда ему до нас.
Многие живут без сознания —
и ничего.
А он без тела живёт спокойно.
Он – невидимка.
А мы его всё-таки увидели.
Зачем он влезает в телескопы и бинокли,
вертится в окулярах,
замазывает грязью окна?
Он вообще не признаёт авторитеты.
Он настигает, а не его.
А у нас на него никаких анфасов и профилей
не хватит —
никаких увеличителей.
В подсознании он тоже бывает.
Во сне. Там темновато и всё в стеллажах.
Информация нужная и совсем не нужная – всякая.
Нам её трудно найти. Мы её ощущаем,
а он её видит.
Он – невидимка.

Ох уж эти мосты желаний.
Распадаются в пустоту.
И уносит их поступь ланей,
наполняющих звук во рту.

Добродетели и злодеи
под черешней сидят седой,
лягушонок около ели
преломляется под звездой.

Мы – строители магистрали,
дети ветра – дети вьюг.
Горизонт надорвём зеркальный,
отчеканим заветный круг.

На закатах мы биться будем
и дождём поливать луну,
в океане заштатных буден
наша лодка пойдёт ко дну.

Но во славу дум кистепёрых
мы воздвигнем хвалебный мост,
и взорвётся ярости порох
над тоскою родных берёз.

И увидим мы на рассвете
недостроенный Богом храм.
Мы родились, и мы в ответе
за гортанные песни лам.

Когда популярная дрожь действительности
скатывается в выгребную яму
городских закоулков и обретает растительность
в душах у адептов гранёного стакана,

окружающее приобретает горький вкус,
а дрожь даёт новый импульс,
невзирая на бесценный груз
древних цивилизаций и их пульс,

заданный пусковым механизмом планет,
соединённых, безусловно, невидимыми линиями
нервных окончаний, льющих стерилизованный свет
на пастеризованные огурцы и болота с лилиями;

и преломляется на колченогий деревянный стол
сквозь недавно начатую трёхлитровую банку,
хозяин, который устал и лёг прямо на пол,
повинуясь великой силе, выворачивающей изнанку

всех дел, соотнесённых на счёт бурления
неких молекул, выпущенных из поллитровки
внутрь дребезжащего космоса и торможения
скорости света, с которой исчезает всё из столовки,

примыкающей и сочленяющей мировоззренческое
видение
современных проблем на кабельное телевидение,
на беспримерный героизм, приобретенный в коме,
на пути к просветлению, то есть, к новой зоне;

и осознания себя в центре стола на кухне
в виде главенствующего приложения к табурету,
выходящего в астрал на кушетке пожухлой,
меняя реальность, не меняя моду, летит к свету.

Да, к зелёному свету, он же полезнее для глаз,
ослеплённых повседневной отвратительной дрожью,
этих ханжеских придворных танцев и дежурных фраз,
этот новый день на больных ногах; и опухшей рожей

подползает и дышит перегаром на бесконечность
понимания гнусного и неотвратимого закона
повторяемости
чисел на рост цен всех видов расточительности,
употребляемости, благодарности и элементарной
вменяемости

товарищей по разуму, бороздящих необозримые
просторы
иных измерений и магазинов подороже.
Некоторые и в Голландию летают из конторы —
за грибами и пирожными смешными, тоже

не выдерживают этих новых влияний,
что ты всем за что-нибудь должен.
Для этого не нужно никаких знаний,
трудновато всё это выдержать, но можно

в космическом магазине купить покой звёздный,
перевязать раны сиянием рваным
и вперёд, к дому культуры, пока не поздно
осудить и, по возможности, отсудить обманом

захваченные эмоции и мысли, примощённые
с молоком Млечного Пути и с кинолентами,
километрами и километрами доморощенные
портные человеческих душ и душонок с клиентами

мирового неохватного горизонта, его пользователи
и венценосные их величества, зла соглядатаи,
ничего не слышащие, но с вопросом: «Что, больно тебе?»
Прямо из глаз в глаза сытые и вечно поддатые,

с бультерьерами и со стразами на трусах.
Как вам это нравится? Но ослабить не получится,
а то вдруг понравится и все ринутся в небеса,
и каюк миротворческой мере случая.

Вот вам и канцелярия – междусобойчик избранных
обладателей нереального, но выстраданного
лицемерия.
У них и государство гражданских свобод и Мэрия
полна лицами, как инкубатор, грязью забрызганный.

В зале у них свои мужественные философы,
подключающие их к всемирному разуму
напугавших в своё время гвозди ногами босыми,
обрушившими башни своими спазмами,

выжидали, когда он упадёт, этот путник,
и они выклюют его печень и глаза,
упираясь в космическую бездну своей сутью —
алчностью, вызывая вакуум, не надеясь на тормоза,

вживлённые в эту кровавую дрожь. Племена
метались и метались, составляя сметы
на всю их трудную жизнь, на все времена
этой прекрасной галактики на краю света.