Владимир Маяковский - Хорошо!

Мне
       рассказывал
                            тихий еврей,
Павел Ильич Лавут:
«Только что
                   вышел я
                                 из дверей,
вижу —
             они плывут…»
Бегут
          по Севастополю
к дымящим пароходам.
За де́нь
             подметок стопали,
как за́ год похода.
На рейде
               транспорты
                                  и транспорточки,
драки,
          крики,
                    ругня,
                              мотня,—
бегут
         добровольцы,
                                задрав порточки,—
чистая публика
                         и солдатня.
У кого —
              канарейка,
                               у кого —
                                             роялина,
кто со шкафом,
                         кто
                               с утюгом.
Кадеты —
                на что уж
                                люди лояльные —
толкались локтями,
                                крыли матюгом.
Забыли приличия,
                              бросили моду,
кто —
          без юбки,
                          а кто —
                                       без носков.
Бьет
        мужчина
                       даму
                                в морду,
солдат
            полковника
                              сбивает с мостков.
Наши наседали,
                          крыли по трапам,
кашей
          грузился
                         последний эшелон.
Хлопнув
              дверью,
                           сухой, как рапорт,
из штаба
               опустевшего
                                    вышел он.
Глядя
          на́ ноги,
шагом
           резким
шел
       Врангель
в черной черкеске.
Город бросили.
На молу —
                  голо.
Лодка
          шестивёсельная
стоит
          у мола.
И над белым тленом,
как от пули падающий,
на оба
           колена
упал главнокомандующий.
Трижды
             землю
                        поцеловавши,
трижды
             город
                       перекрестил.
Под пули
               в лодку прыгнул…
                                            — Ваше
превосходительство,
                                  грести? —
                                                   — Грести! —
Убрали весло.
Мотор
          заторкал.
Пошла
           весело́
к «Алмазу»
                  моторка.
Пулей
          пролетела
                           штандартная яхта.
А в транспортах-галошинах
                                             далеко,
                                                         сзади,
тащились
                оторванные
                                   от станка и пахот,
узлов
          полтораста
                            накручивая за́ день.
От родины
                  в лапы турецкой полиции,
к туркам в дыру,
                          в Дарданеллы узкие,
плыли
          завтрашние галлиполийцы,
плыли
           вчерашние русские.
Впе-
       реди
               година на године.
Каждого
             трясись,
                           который в каске.
Будешь
             доить
                       коров в Аргентине,
будешь
             мереть
                         по ямам африканским.
Чужие
           волны
                      качали транспорты,
флаги
           с полумесяцем
                                    бросались в очи,
и с транспортов
                          за яхтой
                                        гналось —
                                                         «Аспиды,
сперли казну
                     и удрали, сволочи».
Уже
      экипажам оберегаться
пули
        шальной
                      надо.
Два
      миноносца-американца
стояли
            на рейде
                           рядом.
Адмирал
               трубой обвел
стреляющих
                     гор
                           край:
— Ол
райт.—
И ушли
            в хвосте отступающих свор,—
орудия на город,
                           курс на Босфор.
В духовках солнца
                              горы́
                                      жарко́е.
Воздух
            цветы рассиропили.
Наши
         с песней
                       идут от Джанкоя,
сыпятся
             с Симферополя.
Перебивая
                 пуль разговор,
знаменами
                  бой
                        овевая,
с красными
                  вместе
                              спускается с гор
песня
          боевая.
Не гнулась,
                   когда
                            пулеметом крошило,
вставала,
               бесстрашная,
                                     в дожде-свинце:
«И с нами
                Ворошилов,
первый красный офицер».
Слушают
                пушки,
                           морские ведьмы,
у-
   ле-
        петывая
                     во винты во все,
как сыпется
                   с гор
                           — «готовы умереть мы
за Эс Эс Эс Эр!» —
Начштаба
                морщит лоб.
Пальцы
             корявой руки
буквы
          непослушные гнут:
«Врангель
                 оп-
                 раки-
                 нут
в море.
            Пленных нет».
Покамест —
                    точка
и телеграмме
                      и войне.
Вспомнили —
                       недопахано,
                                           недожато у кого,
у кого
          доменные
                          топки да зо́ри.
И пошли,
               отирая пот рукавом,
расставив
                 на вышках
                                  дозоры.

Хвалить
              не заставят
                                 ни долг,
                                              ни стих
всего,
          что делаем мы.
Я
   пол-отечества мог бы
                                       снести,
а пол —
             отстроить, умыв.
Я с теми,
               кто вышел
                                строить
                                             и месть
в сплошной
                   лихорадке
                                    буден.
Отечество
                 славлю,
                               которое есть,
но трижды —
                      которое будет.
Я
   планов наших
                          люблю громадьё,
размаха
              шаги саженьи.
Я радуюсь
                  маршу,
                              которым идем
в работу
               и в сраженья.
Я вижу —
                где сор сегодня гниет,
где только земля простая —
на сажень вижу,
                          из-под нее
коммуны
               дома
                        прорастают.
И меркнет
                 доверье
                               к природным дарам
с унылым
                пудом сенца́,
и поворачиваются
                              к тракторам
крестьян
               заскорузлые сердца.
И планы,
               что раньше
                                  на станциях лбов
задерживал
                    нищенства тормоз,
сегодня
             встают
                         из дня голубого,
железом
              и камнем формясь.
И я,
      как весну человечества,
рожденную
                  в трудах и в бою,
пою
      мое отечество,
                              республику мою!