Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)
[и снова брак магнитофонной пленки дает себя знать. Как бы помогли нам здесь восемь строф пушкинских многоточий, если бы не потерялась сама канва сюжета! Установлено, что восемь этих строф повествуют о накрытии поэта волшебной золотой шалью, после чего безобразия его вновь превращаются в красоту………………………………………]
IXЧьи глаза там сверкают серебряным светом?
……………………………………………………………
……………………………………………………………
……………………………………………………………
……………………………………………………………
……………………………………………………………
………………………………………………….
………………………………………………….
………………………………………………….
………………………………………………….
………………………………………………….
И шотландским предстал он поэтом.
“Мне простишь, муж мой, князь, прихоть эту,
Музыкант, говорил ты, с уменьем.
Пусть внушает он сердцу советы
И уместным и сладостным пеньем.”
«Будь как хочешь, нехай станет гением», —
Князь велел. И волынку на думочке
Поднесли ему в вышитой сумочке.
Его воспоминание
Я играл, будто смерть подошла,
Взяв запястье своей кистью тяжкой.
Словно упавшая в сердце стрела
Горела в груди под рубашкой
С белым дымом. Вон – в дверь жизнь пошла.
Слезы, слезы-мучители съели весь взгляд.
Кровь бросалась навстречу из колотой раны…
Миг чужие страдания, будто тираны,
В уши мне заливали свой озвученный яд.
Словно не было зала. Словно небо орало.
Словно в тучах, как в дерне, солнца плуг обнажал
Божьи вены, артерии. Так я от смерти сбежал.
Отбежал, оглянулся и окаменел – столько много
Стало видимо. Музыка, вырвав из сердца стрелу,
Вырастала.
Я делался мал.
Полужив-полумертв, Том Лермонт, не закончив, лежал
на полу.
Князь к Лермонту рванулся
И берет его руки:
«Я в тебе обманулся —
Это славные звуки.
И играешь ты редко,
Парень, и за тобою,
Бард, желанье. Любое.
Йес. Клянусь честью предков».
Не задумавшись даже,
Князю так Том ответил:
«а возьми, князь, под стражу
Ты жену (я заметил:
Ты (йес!) клялся, йес твой
Все слыхали отвсюду).
Я – судить ее буду;
Был же я вчера жертвой!”
Metamorphosa tertia
(Медное зеркало)
– Представь, на троне Том сидит
И грустно смотрит в зал.
– Да неужели! Вот бандит!
– Волынку в руки взял…
Жену ведут. Желт, прислонясь
К стене, усы кусает князь.
«Не бойся, милочка, соврать», —
Том хмыкнул (Князь: «Вот черт!»), —
«Я буду не болтать, – играть,
Что от вранья спасет».
И заиграл. Вдруг жалкий рот ее
(Скривясь в борьбе)
Стал петь: измены признает,
Верь, нет – все о себе!
“С тем – вот он, здесь, – спала – и с тем,” —
Начистоту – всю грязь.
Князь щелкает перстами, нем.
Ведут, ведут на казнь.
Уж полупусто… Пальцы – щелк!
Кап! – за слезой слеза со щек.
О зеркале поет – бегом
Его из спальни в зал.
Блеснула жутким медь огнем,
Лермонт и тот привстал.
«Того, кто нужен, не нашла…
Я… я… принц эльфов… с ним была…»
“Ну! Всем кранты,” – изрек поэт, —
“Я ж правды сам не знал.
Играть умею просто. Нет,
Нет, я его не звал.”
“Заткнись, певец. Молчи, жена.
Мне правда женская страшна.
Я вырезал своих бойцов.
Где люди? Все враги.
Чье в медном зеркале лицо?
Лги, женщина! Лги!! Лги!!!”
“Уже мне поздно врать,” – она
Пробормотала. “Поздно.
Раскрытие их тайн серьезно:
Война.
Играй теперь, волынщик страшный,
Играй.
Пылает сердце у несовравшей,
Огонь за край.
Мой эльф велел мне в любовном мраке:
«Не говори никогда про меня».
Ах!.. Сердце вспыхнуло у бедняги
Страшной и пышной струей огня…
Трещали балки в темноте,
Огонь взвивался.
Волынки звук над ним летел,
Народ сбирался.
“Во всем Лермонт повинен! Пес!”
…Когда солдаты
Ворвались, олень серебряный нес
Его куда-то.
У эльфов пир три дня, пока
Не надоело.
А здесь прошли века. Века…
Зимой все бело.
Я в Пятигорске. Вот Машук.
Вот здесь стреляли.
И сказке верить не прошу —
Моей печали…
Конец
Выхожу один я на дорогу…
И простите поэта,
Не судите певца,
Мне ведь песенку эту
Не допеть до конца…
Песня, песня все силы
Унесла сквозь могилы!
А вперед кто глядел,
Кто навстречу рванулся —
Сам с собою столкнулся,
На себя налетел.
Золотое сечение
Эх, если уж
На этом свете стал я одинок,
Так стану строить я свой дом.
А если уж
Получится до неба потолок,
Совьет соловушка гнездо.
Уж если так —
В конце концов мы отдаем концы,
Зачем нам муки любви?
Уж если вдруг
У соловья случатся птенцы,
То вот и детки мои.
Эх, если уж кому-то
Вдруг понадобится дом,
Значит, этим людям я отдам его,
И хоть будет он большой, но можно жить не только в нем,
Потому что есть всего на всех с лихвой.
Ну, а если так случится, что жильцам и свой неплох,
Путь приснится мой кузнечику в траве.
Ну, а если он найдет другой, получше уголок,
Улетит тогда из дома соловей.
Кузнечик[18]
Из Анакреонта
Как Ты счастлив! – попрыгунчик:
На зеленых ветках кроны
Ты росы хлебнул, и – сыт!
Ты как Царь (почти) распелся.
Мир ладошкою распался.
Всё – Твое перед Тобой:
Весь народ тебя послушать
Собирается, безвредный.
Почесть ты любую примешь!
Вестник вешний! Летний гость!
Музы вкруг тебя летают;
Феб – любовью награждает:
Вместо тела – дарит Голос
(Холодней беззвучных рос).
Возвысь же пенье! Ты, дружок.
Что старость? Дряхлой плоти плен?
Искусник. Песенник. Росток.
Лишь свет из опустевших вен.
Откровенность
Понимаешь, в траве затерялась тропа,
И бродит пастух ничей.
Так исчезла Судьба – горизонта раба,
Служанка прямых лучей.
Крестовый валет
(Танюше)
Вышло один раз странное дело:
Страшная глупость. Назад много лет
Девочке, той, что в карты глядела, —
Нравился очень крестовый валет:
Черные кудри. Щеки румяны.
Крошечный ус. Внушительный нос.
«Вот бы – жасмина пук ароматный
Даме червонной он бы поднес!»
Хоры взывают. Но сердце не дремлет.
Бодрствует ангел. И демон не спит:
Бедная девочка бросила землю.
Женщина с мужем ночью не спит:
Кажется ей, что валет тот крестовый
В ангельском хоре является ей:
Нежные речи. Тайное слово.
Запах жасминный идет от кудрей.
Женщина выла в холодной постели:
«Муж проклянет. Никто не поймет.
Что ж это в детстве, глаза, вы глядели
Карте веселой за оборот?»
Карта веселая грусть означает.
Карта, как жизнь стола на краю,
(Сон потеряет. Сон потеряет
Тот, кто увидел карту свою.)
Так уж случилось. Значит – случилось.
Старилась девочка с детской мечтой.
И когда в церковь ходила, молилась,
Ей повстречался монах молодой.
Черные кудри. Щеки румяны.
Над бородой узнаваемый нос.
Вот бы жасмина пук долгожданный!
Бедной ей, – бедной, горько. До слез.
Poor yorik & мародер
…Я в руки брал твой череп желтый, пыльный…
Не удержаться. Случай опишу:
Эпический фрагмент с могильной нотой.
Лопату, помню, я в руках держу —
И – пьяный, с полуобороту
Могилу на запущенном погосте
Я рою: Тут – смотрю – желтеют кости,
Вытягивая «ногу», таз с рукой,
Взяв доску за доской, вдруг череп вижу,
Брезгливо подцепив попавшейся клюкой —
К себе тащу, поднес к лицу поближе
И бросил вдаль. Бац – катится кругляк
По тусклым шишкам, травке, хвое.
Я думаю сейчас, какой я был мудак:
Так кто-то и со мною.
Тогда же крыша улетала от вина,
И, поимев за труд подачку
И не заботясь про заначку,
Взяв водки, всю ее сожрали дотемна.
Я думаю сейчас. Тогда вот не хотел
И череп думать тот не мог, а мог катиться.
О Бог мой. Мне за все придется расплатиться.
Вот на плечах кочан, вот катится. Слетел.
Стерильность
