Константин Ваншенкин - Примета

Пока опять валокордин
Себе охотник капал в ложку,
Зайчишка бедненький один
Сменил проверенную лежку.

Не торопясь, рассвет возник
Над ярославскими снегами.
Старухин рыжий воротник
Еще был хитрый и с ногами.

Густого леса полоса
Внезапно оказалась ближе.
Тогда охотник свистнул пса,
И взял ружье, и встал на лыжи.

Как он взвился на юру
Свечкой близкою!..
Что там выше кенгуру
Австралийское.

Три прыжка, и весь в снегу.
Сыплет блестками,
Оглянувшись на бегу
За березками:

Дескать, чешем каждый раз
Здорово.
Ведь собаки-то у вас —
С борова!

Дескать, что же так глядим
Косо-то?
Редко все еще едим
Досыта!

Полночь. Тишина.
Мир кругом велик.
На стекле окна
Сильный лунный блик.

В темноте двора
Видится давно
Белого ведра
Цинковое дно.

Светом зажжены
Лунной полосы
Грабли у стены,
Лезвие косы.

И горят из мглы
Посреди двора
Полотно пилы,
Лопасть топора.

Оказала милость
Путникам ты —
Приостановилась:
Ведра пусты.

А другая — с полным,
Щедрым ведром…
Мы вас позже вспомним
Тоже добром

Дни мелькают, а очнешься вдруг —
Не укусишь локоть.
Я смотрю на отдаленный луг,
Где пасется лошадь.

Пусть слова мои в себя вберут
Весь сарказм и едкость.
Здесь она как слон или верблюд —
Вот какая редкость.

Нынче воз, что лошадью влеком,
Даже видеть дико.
Ну, и если кто-нибудь верхом —
Это вовсе диво.

…Табуны несчетные бегут.
Молодая ржет кобыла…
Неужели этот гуд
Человечество забыло?

Я смотрю на лошадиный хвост,
Этот бедный веер,
Что не входит ни в единый ГОСТ.
А я ГОСТам верил.

Реторта! — племенная
Кобыла из кобыл.
Мчит, ветры приминая,
А он стоит как был —

В оглобельках, понурый,
С репейником в хвосте.
Подергивая шкурой,
Здесь, на восьмой версте.

А эта — с племзавода.
Горячая — вперед!
И с первого захода
Препятствие берет.

Живя своим уставом,—
Как молния в грозу,
Мелькнет в его усталом.
Слезящемся глазу.

После дождичка в четверг —
Тьма опят и сыроежек.
Но смотрю не вниз, а вверх,
Где сверканье высей свежих.

Где такая синева
Над намокшими стволами,
Что стремлюсь туда сперва
С благодарными словами.

Было спокойно за низким окном,
Зелено очень.
Но почему-то он был на ином
Сосредоточен.

Лишь мимоходом журналы листал.
Двигались блики.
Гладил рукой шестигранный кристалл
Выбранной книги.

Мягкая лампа за правым плечом
У изголовья.
Но он не думал уже ни о чем,
Кроме здоровья.

Вот как заклинило нынче его
Резко и туго.
И не осталось уже ничего,
Кроме недуга.

Зря память этого боится…
Пусть перекрашен твой фасад,
Я узнаю тебя, больница.
Я здесь лежал семь лет назад.

Жизнь, может быть, не так сурова,
И, тоже помня о былом,
Придет пора очнуться снова
Цветущим кленом иль щеглом.

Взглянув на бывшее жилище,
Сказать без всяческих досад:
Я узнаю тебя, кладбище.
Я здесь лежал сто лет назад.

Просторы без конца
Завещаны от чистой
Души — самой отчизной
И радуют сердца.

В разрывах синевы
Суровыми отцами
Подарены… А сами
Что сделаете вы?

Юность у вас
Оставляла по-разному след.
Но не угас
Тот, почти одинаковый, свет.

Ах, как порой
Друг на друга походят лицом
Сын пожилой
Со своим моложавым отцом.

«Кавалерист-девица» —
Так Пушкин написал
О Дуровой…
Дымится
В снегу ночной вокзал.

В глазах луна двоится.
Осколков слышен свист.
Артиллерист-девица,
Пилот или связист.

…«Кавалерист-девица» —
В былое настежь дверь…
Но карьерист-девица
Заметнее теперь.

Пора ходить с нее с одной —
Такая карта.
На сердце словно шов сварной,
След от инфаркта.

Да и снаружи есть следы —
И до, и позже.
От окружающей среды
Рубцы по коже.

Прошел врачей, теперь остынь.
Вот это сетка! —
В любой графе своя латынь,
Своя пометка.

Вся эта мелкая цифирь
Как на двухверстке…
И здесь уже иная ширь
Иной разверстки.

Есть у каждого собственный шифр,
Эта область лишь близким знакома:
Комбинации чисел и цифр —
Телефона, квартиры и дома.

Для другого — незначащий звук,
Чепуха, пустяковое нечто.
(Равнодушье, сходящее с рук,
Потому как о мелочи речь-то.)

Для чужого закрыт на засов
Этот мир, где как смутное эхо —
Комбинации глаз, голосов,
Слез, повадок, походки и смеха.

Не страшился спора или драки,—
Ссадины тех дней и синяки
Заживали, будто на собаке,
Все казалось, это пустяки.

Но, глядишь, поля уже в пороше.
Вот зима настала. И пред ней
Доброта становится дороже,
Раны заживляются трудней.

Недавнего рожденья
Мальчишки-остряки.
Во взгляде снисхожденье,
О старших: старики.

Знать, голодом не морят,
Знать, выращен в любви.
Да вижу, вижу: молод…
Ты с наше проживи!

Видели столько!
Вынесли стойко
Горечь утрат,
Голод и хлад.

Так не забудем,
Что нужно людям!..
Мир на земле —
Хлеб на столе.

Темнеет. Около восьми.
Погасли солнечные слитки.
Стоит Твардовский с дочерьми
На даче, около калитки.

Близ милых выросших детей,
Да-да, детей. Большой как башня.
Машину ждут или гостей? —
Теперь это уже неважно.

А важно — тишь, туман, Пахра,
Вдруг вспоминаемые снова,
И быстротечная пора
Былого вечера земного.

Сохранившееся качество —
Радоваться за других.
Стариковское чудачество
Жить при свете дел благих.

И ведь впрямь сквозь эти заросли
Бесконечной душной зависти.
Разрываемые вкось,
Проходить не довелось.

Замечательное качество —
Радоваться за других.
Вы не верите, но, кажется,
Вы задумались на миг.