Борис Чичибабин - Собрание стихотворений

Кто ни в чем не кается,
Тот хороший малый.
……………
Все люди — братья.

* * * А нам взамен кровопролитных ласк{516},
Ревнивых ссор и чувственного зуда
Подарком был метелей милый лязг,
Разлив Донца и оттепелей чудо.

Как хорошо на темных площадях!
Вглядитесь же получше, горожане.
Там тает снег, туманясь и чадя,
Там тонет в лужах лунное дрожанье.

А коль случится вечер потемней,
Легко решить, что не осудят люди
Доверчиво прильнувшую ко мне,
И нежно трогать тепленькие груди.

Остановясь у помутневших луж,
Затрепетать над колдовской водицей,
Что я позорно груб и неуклюж,
Чтоб совершенным счастьем насладиться.

И не гадать, от счастья простонав,
То дружба ль светлая иль грешная влюбленность,
Сгорю ль с тобой на жарких простынях
Иль до колен любимых не дотронусь.

О, сколько скрытой радости хранят
Твои движенья, взоры и повадки,
Лукавость жестов, тонкий аромат
Волос и кожи, шелест каждой складки!

И как добра, спокойна и свежа
Душа моя под милыми глазами,
Как славно жить, как ничего не жаль,
Как много слов еще мы не сказали!..

Простить тебе упрямое «пора»,
Упасть за стол и за тобою следом
Строчить всю ночь, листы перемарав,
Чтоб разорвать еще перед рассветом.

* * * Прочь, отвяжись ты{517},
Дура — фантастика!
Сердце от жизни
Мое не оттаскивай.

Дни мои ленью
Не обволакивай.
Сам, что ни день, я
Не одинаковый.

Кто ты? Алхимия.
Книжника вымысел.
Землю ж своими я
Пятками вымесил.

Хочу писать просто,
Честно, без фальши,
Так, чтобы просто
Некуда дальше.

Ты ж уходи-ка
К плаксам и неучам.
Мне с тобой, тихой,
Беседовать не о чем.

Верить ли случаю?
Сам я в ответе.
Жизнь моя — лучшее
Чудо на свете.

Жадная юность,
Наивные навыки,
Как я люблю вас,
Дó смерти, нáвеки!

С жизнью, с Ириной
Слаще и проще мне
Шляться сырыми,
Теплыми рощами.

Шашни на улице,
Милая, вспомни, —
Солнышко, умница,
Дружба, любовь ли.

Плох я трудиться?
Придумаешь, рыжая ты.
Стоит родиться
Дважды и трижды!..

Прочь, отвяжись ты,
Дура — фантастика,
Сердце от жизни
Мое не оттаскивай.

Робкая, лживая,
С ротиком заячьим,
Брысь! — или живо я
Выдеру за уши.

Честное пионерское
Под салютом,
Ты мне мерзкая
Абсолютно.

* * * Что сочинил вам о жизни мошенник{518}
Про огорченья никчемных людишек?
Жить — это значит: до изнеможенья
Думать, работать, стонать полюбивши.

Встать на рассвете, как будто бы первым
Мир открывать и за радость бороться,
Дряблые мышцы и дряхлые нервы
Определяя как виды уродства.

Всунувши плечи в жестокую лямку,
Кланяясь в пояс земле тепловатой,
Черными глыбами брать ее, мамку,
И разворачивать острой лопатой.

Там, где одни великаны ступали,
Где рокотали дремотные трубы,
Биться насмерть с вековыми дубами
Метким и злым топором лесоруба.

Быть начеку у пылающей печи,
Самым веселым в литейной артели,
Чтоб, как чугун, пламенели бы плечи
И прометеевой болью твердели.

В смертной истоме, в хмелю непокорном,
Всё перетрогав, изведав, обнюхав,
Голым карабкаться к солнцу по горным,
По малярийным республикам Юга.

Злобно встречаясь сухими устами,
Переплетая безумные руки,
Биться и бредить над согнутым станом
Простоволосой и нежной подруги.

Кровью заслуживать право ревнивца, —
Самосожженьем, пустыней, трудами
Тщетно, но вечно стараться сравняться
С жертвенным трепетом женских страданий.

Жадно трезветь философской прохладой,
Буйно решать мировые вопросы
До лихорадок, до слез, до проклятий
Пить земляные румяные росы.

Жить — к целомудренно сжатым коленям
Милой сложить, чтоб навеки увлечь их, —
Не парфюмерию, не бакалею, —
Мир с миллиардом сердец человечьих.

 ГИМН МАТЕРИ-МАТЕРИИ{519}

Взор очей куда ни кинь я
(Блещут зори, льются реки), —
Мать-Материя, богиня,
Славься ныне и вовеки!

Опущусь в земные недра,
Подымусь под облака я, —
Всюду жизнь родишь ты щедро,
В тьму обличий облекая.

Верю слуху, верю зренью,
Мышцам губ и дырам носа.
Пепел крошится сиренью,
Ветерок в сады пронесся.

Звезды месяцем пасутся.
Дни бегут, разнообразны.
Мать, прости меня, безумца,
Что влюблен в твои соблазны.

Ты ж дала мне свет и разум,
Невзлюбила злых и косных.
Славлю все, что вижу глазом,
Чую, острое, на деснах.

Стаи пестрые видений,
Страсти все, что в нас трясутся, —
То лишь образы и тени
На душе твоих присутствий.

Наши думы — только дымы,
Только круги по воде лишь.
Мать-Материя, твои мы,
Ты нас в радугу оденешь.

Вечно — ты, везде и всё — ты:
Камни, травы и стихии,
Медом каплющие соты,
Груди девушек тугие,

Чайки чуткие в полете,
Свет ума в очах овчарок,
Жар души и трепет плоти,
Бег планет в громах и в чарах.

Мать всего, что есть на свете,
Твой закон жесток и нежен:
Спелый плод спадает с ветви,
Будто вовсе он и не жил.

Все течет, горя и старясь,
Попытайся, удержи нас.
О, хвала тебе за ярость,
Красоту и одержимость!

Срок всему — добру и худу.
Славлю в сердце жизни жало.
Мать-Материя, ты всюду, —
Нет конца и нет начала.

Славлю звезды и каштаны.
Славлю тела каждой мышцей,
Как от нежности нежданной
Ты, любовь моя, томишься.

* * * ……………………………………………………………
Прощайте, деревья! Прощайте, поля!{520}
Моя опаленная юность!

Но не была наша печаль коротка
В казармах военных училищ.
Вернулись, — и нет над рекой городка,
От школы одни кирпичи лишь.

На самый малюсенький прошлого след
Смотрел я глазами сырыми…
И вот через многое множество лет
Мы встретились снова с Ириной.

Не легкою памятью школьных забав,
А только бедою одною,
И горькими муками в душу запав,
Ты стала мне самой родною…

Но выродки мира, у всех на виду,
От крови и золота пьяны,
Опять накликают огонь и беду
На наши зажившие раны,

На поздние наши счастливые дни,
На белые ветки акаций.
Так пусть же посмотрят получше они,
Попристальней в землю вглядятся,

Которую Грозный пытал и рубил,
Батый опрокидывал на кол,
В которой Чайковский мечтал и любил
И Чехов смеялся и плакал,

Где жили в нужде, от работы сомлев,
Сдыхали в босяцком притоне,
Предчувствуя в этой холодной земле
Тепло материнских ладоней.

Пускай они всмотрятся в наши черты,
В наш день, что надеждою светел,
И знают, что люди любовью горды
И дорого платят за пепел.

* * * Я часто бывал пред тобою не прав{521}
И счастья ценить не умел:
Ждать встречи с тобою с рассвета, с утра,
Дружить в городской кутерьме,

Лететь за тобой, выбиваясь из сил,
По улицам и этажам…
Как мало добра я тебе приносил!
Как редко тебя утешал!

Виновнее всех виноватых мужчин,
Я стою: возьми и убей, —
Но только другого меня не ищи,
Другого не будет тебе.

Тут все преступленья мои ни при чем.
Веселую душу губя,
Я Господом Богом навек обречен
Тревожить и мучить тебя —

Чертами, душой, тайниками чутья,
Ночами в греховном чаду.
Покойники в землю уходят, а я
В тебя после смерти уйду.

* * * Ты не смеешь вспоминать отныне{522},
Что с тобой не вечно мы вдвоем,
Что порой не думал я в помине
О существовании твоем.

Я не верю в то, что это было.
Просто есть какой-нибудь пробел.
Ты, должно быть, что-нибудь забыла —
Или я рассудком ослабел.

Придави к земле меня стопою.
Дай взлететь в космическую тьму.
Иногда мне страшно быть с тобою.
Я и сам не знаю почему.

Вечно вместе, радуясь и ссорясь,
Удивляясь миру и красе,
Только спим еще с тобою порознь,
Вызывая шутки у друзей.

Обжигая сладостною кожей,
Ты мне снишься, свет и духота,
Но и в снах таинственный и Божий,
Чудный знак в тебе предугадал.

И смотрю с волненьем и любовью,
Что как сон чудесна и остра.
Иногда мне страшно быть с тобою.
Что — и вправду ты моя сестра?

* * * А в нынешнем году, еще{523}
Неомраченном переменной,
Весна была до мокрых щек
Единственной и несомненной.

Земля не помнила про лед
И, как нечаянная милость,
Сияла ночи напролет
И по утрам росой дымилась.

А качества твоей семьи!
А губы нежные девичьи,
Которым впору бы самим
Свистать по-вешнему, по-птичьи!

И так легко за ветром вслед
К родному солнышку подняться!
Неужто нам по 30 лет?
Ты знаешь точно, не 15?

Спасибо милым небесам!
Давай зашлепаем по лужам,
Ты — девушка, а я — пацан,
Не Чичибабин, а Полушин.

Но ты твердишь свое «нельзя»,
И, как бы сердце ни щемило,
Угрюмо отведу глаза,
И руки опадут уныло.

И буду мерить этажи,
Болтать смешные небылицы.
Дожить бы только мне, дожить,
До срока не испепелиться!

Но я — не гордый, не скупой, —
Какое счастье на земле быть
С людьми, с деревьями, с тобой,
Моя сестра, царевна — Лебедь!

* * * Блестящие, быстрые, дымные тучи{524}.
Заики-ручьи рассыпаются с кручи.

И девушка-травка встает из-под снега.
И в чаще лесной просыпается эхо.

Стыдливые тени. Застенчивый шепот.
Весной где попало вдвоем хорошо быть.

Подруга-природа, мы в бликах и росах.
Я тоже из рода весеннеголосых.

Ужаснейшей смерти паду на рога я,
Чтоб только с тобой полежать, дорогая.

Чтоб буйную голову к небу закинув,
Наслушаться вдоволь пернатых акынов.

А в парке Шевченко уже горожане
На «Правде» вчерашней лежат голышами.

Уже раскрываются почки на ветхих,
На юных, на голых, на тоненьких ветках.

А ветки бывают различной погудки:
Одни — на затычки, другие — на дудки.

РАШИД ОПТИМИСОВИЧ{525}

Там, где полюс порошит
И поля дымятся им,
Был со мной один Рашид
Адыгейской нации.

Ничего, что нищ и гол, —
Знали все, однако, мы —
Весь он весел, как щегол,
И до влаги лакомый.

Продырявлен на войне,
Привезен из Бельгии, —
Жили страсти в нем вдвойне,
И притом не мелкие.

За работой хохотал,
И ни днем, ни вечером,
Не видал я, никогда
Головы не вешал он.

Не удержится никто,
Так и лопнет заживо,
Коли сочный анекдот
Тот остряк расскажет вам.

Говорил он: «Не томись,
Плачем благ не вызовешь.
Был отец мой Утемис,
Я же — Оптимисович.

Многим тысячам друзей
Шибко тяжелее, чем
Нам с тобой, — в аду, в грозе,
Жизни не жалеючи.

Погляди на землю, друг,
Ни о чем не спрашивай.
Счастье — дело наших рук
И рассудка нашего.

Дружбой мужа дорожи,
Он душой расплатится…
А подруги хороши,
Когда снято платьице.

Хоть порой и тяжело
Бьет судьба, уродуя, —
В то, что стану пожилой,
Не поверю сроду я».

Говорил он так, чудак,
С нами о существенном,
Незаметно сочетав
Личное с общественным.

Мы расстались с ним давно.
Снегом годы пали те.
Хорошо, что мне дано
Чувство доброй памяти.

Где смеется, где грешит,
Знать не утомился, вишь,
Где он нынче, мой Рашид,
Милый Оптимисович?..

           ПЕСЕНКА БЕСА{526}

Вперед вперед в последний раз
в последний раз в четыре шага
в холодном небе топырит рога
в последний раз луна
живое мясо только нам
только нам никому другим
и сердце и хвост и четыре
ноги на этот раз для нас

сюда сюда попробуй теперь
попробуй теперь поспеши глупец
лишь в нужный час поймешь наконец
попробуй еще пока
земля кругла и округло-сладка
округло-сладка прижмись горячо
в последний раз попробуй еще
округло-сладка поверь.

* * * Любимая, не видимо ль{527},
Под пытками, под карами,
Что я ничуть не выдумал
Тебя с глазами карими?

Что — сердце, как в бреду оно,
Ни отдыха, ни сна ему
От жизни непридуманной,
От нежности незнаемой.

Все деспоты, все изверги —
Пред нею жалкий хлам они.
Лета мои, вы, искорки,
Взлетайте в чадном пламени!

Не адская ли химия
Дарит такими язвами?
Почто полны стихи мои
Душой твоей всё явственней?

Искусство — куст ракитовый,
А ты еще святее, чем
Весна, во сне облитая
Своим сияньем девичьим.

Ты вся — лесная, жгучая,
И нет светлей и ласковей,
И жжешь мне душу, мучая,
Прищуренными глазками.

Люблю с руками голыми
Тебя в жаре и шуме я.
О, ближе, ближе, полымя,
Беснуйся до безумия!

Раскинься на ветру, секи,
Чтоб ярче жизнь была еще,
В твои ладони, в трусики
Упасть лицом пылающим!

Под белою акацией,
Под молниями гончими
Смогу ль еще ласкаться я
Иль все навеки кончено?

А мне судить грехи твои
На свете нет мерила,
Блестящие и хитрые
Глаза твои, Ирина.

* * * Ты дашь одеждам опуститься{528}
И станешь музыкой и бездной,
Земной и теплой — до бесстыдства,
До боли — милой и небесной.

Лишь перемешанные руки,
Как крылья самой смелой птицы,
Взлетят от нежности и муки
И станут корчиться и биться.

С дыханьем пламенным и частым
Прильну без памяти к сладчайшим,
К одним лишь мужеством и счастьем
Меня поящим белым чашам.

И всё безмолвней, всё безмолвней
Увижу ближе самых близких
Сквозь чад, веселое от молний
Твое лицо в соленых брызгах.

Губами, горлом, каждой мыщцей,
Ноздрями, зреньем, кожей пальцев
Я буду знать, как ты томишься,
И в наготе твоей купаться.

Свети до света станом светлым,
Пусти в любимое зарыться, —
И мы взлетим с росой и с ветром
Под солнце самое, царица.

Пока смешавшимся и сонным
Не протрубит свои призывы,
Не засмеется день в лицо нам,
Как ты, красивая, красивый.

* * * Солнце. Ручьи. Деревья{529}.
Ночи идут на убыль.
Краску платком стерев, я
Милой целую губы.
Весь я тебя не стою.
Ты мне скажи, подруга,
Дружим ли мы с тобою,
Любим ли мы друг друга.

Скоро прольются ливни,
Жизнь зашумит лесная.
Нет моих дум наивней.
Я ничего не знаю.
Что нам дано судьбою?
Поздно ль придет разлука?
Дружим ли мы с тобою?
Любим ли мы друг друга?

Что мне — на век, на час ли
День наш румян и светел, —
Буду до смерти счастлив
Тем, что ты есть на свете.
Легкой ступай стопою
Вдоль золотого луга.
Дружим ли мы с тобою?
Любим ли мы друг друга?

Помнишь, как полночь нижет
Цепи своих созвездий?
Сколько любимых книжек
Мы прочитаем вместе!
Как ты чиста душою!
Как твоя плоть упруга!
Дружим ли мы с тобою?
Любим ли мы друг друга?

Что б ни случилось с нами,
Будет ли в жизни худо, —
Мы навсегда узнали
Лучшее в мире чудо.
Пахни лесной смолою,
Нежности будь порука.
Дружим ли мы с тобою?
Любим ли мы друг друга?

Юность, твои ль вернулись
Годы капели дымной?
В шумном веселье улиц
Сладко с тобой идти мне.
Не была к нам скупою
Радость земного круга,
Дружим ли мы с тобою,
Любим ли мы друг друга.

* * * От бессониц ослепнут очи{530}.
Смерть попросит: со мною ляг.
Млечной пылью в татарской ночи
Заклубится Чумацкий Шлях.

Это может случиться завтра.
Так ответствуй, степная синь:
Разве я этой книги автор,
Человеческий глупый сын.

Эта книга — о самой светлой,
Самой сладкой из ста земель,
Эту книгу листали ветры,
Надышал на страницы хмель.

Край родимый, ни в коей мере,
В светлом дыме рассветных рос,
Не отыдет душа от прерий.
Я ж там с детства бродил и рос.

Простелись, золотист и снежен,
Колыбельный простор славян!
Сколько музыки в слове «Нежин»,
Как нежны у тебя слова!

Край родимый! В огне и дыме
Бедовал ты, хрипел и чах.
Но звонки кавуны и дыни
На твоих золотых бахчах.

Когда кровь моя будет литься,
Черноземную пыль поя,
Посмотри, запорожский лыцарь:
На две капли — одна — твоя…

…Если скажете мне: «сыграй нам
Задушевную боль души», —
Я сыграю: звени, Украйна, —
Толь тем я и буду жив.

* * * У меня такой уклон:{531}
Если дома — россиянин,
То под северным сияньем
Сразу делаюсь хохлом.

Никому души не сдам.
Школа. Молодость. Чугуев.
Десять тысяч поцелуев
Милым репинским местам.

Нету родины теплей.
Ни дышать, ни увлекаться
Нечем, нечем без акаций,
Без любимых тополей.

А украинский язык!
Мова наша золотая,
По тебе я голодая,
Душу всю твою постиг.

Там, где зори высоки,
Можно ль сердцу не кохаты
Наши беленькие хаты
И зеленые садки,

Нашу солнечную лень,
Нашу негу, нашу удаль, —
Ну, а песни — то не чудо ль?
Их полюбит и тюлень.

Мне ж тем более нельзя,
И по сердцу не пришлись бы
Ни бревенчатые избы,
Ни холодные глаза.