Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

Синее море, белая пена,
Бурных волн бесконечная смена…

Знаю — за той чертой,
За поволокою,
За волоокою далью далёкою, —
Знаю — за той чертой
Вечно чудесные,
Мне неизвестные
Страны лежат.

В зарослях тёмных райские птицы
Так горят — как лучи сквозь ресницы!

Там по прибрежию дружною парою
Ходят рядком какаду с кукабаррою.

А за утёсами
Там носом к носу мы
Можем столкнуться,
Можем столкнуться
Порой с утконосами —
В дюнах, под солнца
Лучами раскосыми.

А за лианами переплетёнными
Там водопады стоят веретёнами…

Ветер травой шумит,
Равнина тянется…
Там кенгуру,
Там кенгуру пробежит —
И вдруг оглянется!..

Синее море, белая пена,
Бурных волн бесконечная смена…

Когда одна я, совсем одна,
И вечер свеж после жарких дней,
И так высоко стоит луна,
Что земля темна и при ней,

И холодный ветер пахнет травой,
И веки смыкаются в полусне, —
Тогда является мне на стене
Река
       и чёлн теневой.

А в том челне старина Гек Финн
Стоит вполуоборот:
И садится он, и ложится в челнок,
И плывёт, закурив, плывёт…

В лучах пароходов и городов,
Один-одинёшенек-одинок,
Становится точкой его челнок,
       Но не так, чтоб исчезнуть совсем,
       Но не так, чтоб исчезнуть совсем…

И все ему на реке слышны
Остроты встречных плотовщиков.
Спросите, а чем они так смешны?
И смысл у них каков?

А просто смех на реке живёт,
А просто весело ночью плыть
Вдоль глухих берегов
По реке рабов…
Но в свободный штат,
Может быть!

Вдоль глухих берегов
По реке рабов…
Но в свободный штат,
Может быть!..

Когда потеряют значенье
                    слова и предметы,
На Землю, для их обновленья,
                    приходят поэты.
Под звёздами с ними не страшно:
                    их ждёшь, как покоя!
Осмотрятся, спросят (так важно!):
                    «Ну что здесь такое?

Опять непорядок на свете без нас!»

       (Кругом суета:
       Мышь ловит кота,
       К мосту рукава
       Пришиты,
       От всякой букашки
       Ищет защиты
       Бедный великан!

       Зелёный да алый
       На листьях дымок, —
       Их бархат усталый
       В жаре изнемог…)

Вступая с такими словами
                    на землю Планеты,
За дело, тряхнув головами,
                    берутся поэты:
Волшебной росой вдохновенья
                    кропят мир несчастный
И сердцам возвращают волненье,
                    а лбам — разум ясный.

А сколько работы ещё впереди!

       Живыми сгорать,
       От ран умирать,
       Эпохи таскать
       На спинах,
       Дрожа, заклинать
       Моря в котловинах,
       Небо подпирать…

       (Лучами блистает
       Роса на листе,
       Спеша, прорастает
       Зерно в борозде.)

Привет сочинителям славным,
                    чьи судьбы предивны!
Но колбасникам, тайным и явным,
                    поэты противны —
Что в чужие встревают печали,
                    вопросы решают…
Ах, вопросы нам жить не мешали,
                    ответы — мешают!

И скажут ребятам такие слова:

       «Вы славу стяжали,
       Вы небосвод
       На слабых плечах
       Держали,
       Вы горы свернули,
       В русло вернули
       Волны грозных вод…»

       Потом засмеются
       И скажут потом:
       «Так вымойте блюдца
       За нашим скотом!»

Когда потеряют значенье
                    слова и предметы,
На Землю, для их обновленья,
                    приходят поэты.
Их тоска над разгадкою скверных,
                    проклятых вопросов —
Это каторжный труд суеверных
                    старинных матросов,

Спасающих старую шхуну Земли.

В мороз и зной
                     в юдоли земной
Вижу я ночью свет без огня.
Свой дом и очаг
                     у каждого есть,
Но нет его у меня.

Свой дом и очаг
                     у каждого есть,
Но нет его у меня.

У птицы есть,
                     у ящериц есть,
Есть у крота, у всех, кто живёт,
И только меня
                     на празднество дня
Никто не ждёт, не зовёт.

Проскачет всадник,
                     следом — другой,
Но я ничего у них не прошу,
Я только спою:
                     «Дорога — мой дом» —
И дальше в путь ухожу…

Люблю я утра
                     первый восход,
Люблю я погоду, если тиха,
Гнездо жаворонка
                     в жёлтых полях,
Костёр, костёр пастуха.

Люблю я даль
                     с гуртами овец
И над очагами тающий дым,
Боярышника
                     багряный венец
И месяц ранний над ним.

В мороз и зной
                     в юдоли земной
Вижу я ночью свет без огня…
Свой дом и очаг
                     иметь может всяк,
Но нет его у меня.

Кто умён — не хитёр. Кто хитёр — не умён.
От начала времён до скончанья времён
Неизменным останется вечный закон:
Кто умён — не хитёр. Кто хитёр — не умён.

Скупой берёт за всё: за чувство раздраженья,
С каким он грабит вас (в порядке одолженья),
За кукиш, каковой он сам же вам подносит…
Ведь кукиш тратится в процессе подношенья!

И плагиатор ценит тон любезности.
Зови ж его не хищником словесности,
А… сборщиком фольклора безымянного
В среде поэтов мировой известности.

Мудрец вопросы миру задаёт.
Дурак ответы скорбные даёт.
(К тебе, глупец, как раз не обращались;
Ведь ты и есть причина всех невзгод!)

С холодностью снегов мы чистоту связуем,
Но «жизненным теплом» блудливость именуем.
Скажи: нельзя ли быть и чистым и живым?
Трагический исход — неужто неминуем?

Сто тысяч лет подряд погонщик бил осла.
Сто тысяч лет подряд из раны кровь текла.
Но кто дерзнёт сказать, что в мире не хватало
При этом «трепетности, ласки и тепла»?

Шалуны Языка, ослепительные пустомели!
А видать, не напрасно вы так в Языке нашумели:
Это бунт обычайности, скрипку ломающей с треском,
Чтоб никто не узнал, что играть вы на ней не умели.

«Что есть Истина?» — голос раздался в ночных небесах,
Обратись к Языку (что всегда как солдат на часах).
А Язык — промолчал. Потому что «решительной ломке»
Подвергался как раз… И стоял в это время в «лесах».

Есть, есть разрыв — ручаюсь головой! —
Меж сущностью и формой стиховой:
От формы — пляшешь, носишься, летаешь…
От сути — ковыляешь, чуть живой…

— Чего тебе, тоскливое созданье?
— Мне дайте форму. Но — без содержанья.
Я формалистка. Ибо только форма
Ещё не причиняла мне страданья.

За что седой Восток так долго и упрямо
Хайяма избегал? А тут была программа:
«Коран или Хайям», — сказали мусульмане
И так естественно избрали… не Хайяма!

Какие ни имей жестянщик недостатки,
Не отразиться им на мировом порядке.
Философ и халиф! На мягком воске мира
Лишь ваших слабостей застынут отпечатки.

Поэт не о себе скорбит. Как ни тяжка
Зависимость певца от черствого куска,
Стократ ему больней, что от куска зависят
Умы, характеры, народы и века.

В дыму интриг, убийств и зуботычин
Лишь Летописец сдержан и приличен.
Держись, не падай! Ибо в целом мире
Один за всех ты должен быть логичен.

Когда заносчивость припишут вам лукаво,
Но и на равенство у вас отнимут право
И каждой курице дозволят клюнуть вас,—
Ловите этот час и знайте: это — слава.

Не верь, что постоянство приедается.
Такая мысль ничем не подтверждается:
Когда ж успело б нам приесться качество,
Которое так редко попадается?

Поскольку в историческом потоке —
Не вдруг поймешь — где доблести, где склоки,—
Давай не на историю молиться,
А на ее отменные уроки!

Вбежал и уязвлённо заявил:
«Сальери никого не отравил!»
Возможно. Но спустя два века после странной
Кончины Моцарта — откуда этот пыл?

Бесчинства объясняются войной.
Зловредный нрав — природою дурной.
И только честь ничем не объяснима.
Но верить можно только ей одной.