Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Открылась дверь – и в комнату незримо,
Неслышно Бог­Создатель вдруг вошел,
И я – душой больного серафима –
Его присутствие в себе прочел.

Я чувствовал, что кончилася схима
Моя земная, – тягостный шеол, –
И на колени пал я пред Незримым
На келии холодный пыльный пол.

Ты к сыну блудному явился, Боже,
В отверженном искать к Себе любовь!
Простил ему хулу земного ложа

И отрицанье творческих основ.
Такое милосердие похоже
На искупления божественную кровь!

Еще в младенчестве любил в глаза я
Глядеть зверюшек мирных средь полей,
Глядеть, как равному, не истязая,
Как благосклонный к зверям чародей.

Вот попадется ужик или заяц,
Лягушка или круглый глаз чижей,
И смотришь, смотришь в бездну, вопрошая,
Как будто общий круг у нас идей.

Но зачастую только страх безумный
Читал я в дивном омуте зрачков,
Тот страх, что – как ребенок неразумный –

Испытываю сам я от оков,
Когда чужие посещаю гумна,
Ища в полове – необычных слов.
1950

Один мой прадед был ткачом в Лионе,
Другой – остзейский гордый тамплиер,
Я сам, уподобясь пророку Ионе,
В Левиафане подавал пример.

Я жил в остроге – в терния короне –
И ткал из слов – одежды для Химер,
Изжаждавшись в горячечной погоне
За призраком необычайных вер.

Теперь я уж давно потусторонний,
Представившийся пред Судьею дух,
Живущий лишь при колокольном звоне,

Иль до света, как заревой петух.
И в каждом я звучу предсмертном стоне,
И надо мной земля – лебяжий пух.

Душа нуждается в слияньи с Богом,
Она – космическое существо,
Паломничавшее по всем дорогам,
Не находя в юдоли ничего.

Зачем ей здесь шатанье по порогам
Чужих людей, где всё мертвым­мертво?
Лежание на похоронных дрогах,
Как мраморное в крипте божество?

Ей нужно было это воплощенье
Для осознанья тайны мировой,
Для славящего Бога песнопенья,

Для углубленности в себя живой.
Но жизнь земная – только сновиденье
Под звездами усеянной канвой.
1950

Чем ближе люди,
Тем дальше Бог.
В созданья чуде –
Лишь в них не мог
Найти Отца
Я никогда:
Его лица –
Нет и следа.
Бог весь в природе,
Где нет идей,
Он на свободе
Родных полей.
В волне жемчужной
Он дышит мерно,
В свирели вьюжной
Поет размерно,
С лилейной тучей
Врастает ввысь,
С кремнистой кручи
Пьет свежий бриз.
В цветке он алом,
В жучке из бронзы,
В дитяти малом,
В лучистом солнце.
В людском аду лишь –
Цепей, кумиров –
Его не узришь
Святых паниров.

Мой друг платан покрылся изумрудом
Вдоль всех своих бесчисленных ветвей,
И очарованный стою я чудом,
Как вылезший из норки муравей.

Я продремал от осени под спудом,
Как он, но драгоценных нет камней
На мне давно, и примирился с блудом
Я этих страшных, беспощадных дней.

И из­под терния на лбу рубины
Сочатся у меня, воскресший друг,
И высох я от горестной судьбины.

Но хоть замкнулся мой волшебный круг, –
Зеленый шум твой вызовет терцины,
Что победят в душе моей испуг.

Сегодня бес, – мой давний неприятель, –
Сжал сердце мне тисками черных рук
И прошипел: – Возьми скорее шпатель
И соскобли иллюзии вокруг.

Ни в красоте, ни в творчестве Создатель
Уж не приемлем ныне, милый друг!
Один лишь я в душе твоей, мечтатель!
Один лишь я, – космический испуг.

И сердца твоего я из ладоней
Не выпущу до самого конца.
Ни паруса, ни огненные кони

Не унесут от терния венца.
Не преклоняйся ж, не пиши иконы,
Не умоляй Небесного Отца! –

Искусство – без духовности – забава,
И время на него мы тратим зря.
Лишь то существовать имеет право,
Что назначается для алтаря.

Не в красках, не в рисунке наша слава,
А в обликах Небесного Царя,
Будь то Егова, Будда или Брама,
Или Распятье для монастыря.

Искусство не гашиш эротомана,
И не головоломная шарада,
Не фейерверк технических обманов.

Оно – богослуженье в муках ада,
Среди непроницаемых туманов,
Оно – маяк беспастырного стада.

Я только пыль, и в пыль веков вернуся,
И ветер разнесет мои стихи.
Но я небытия не устрашуся:
Обгрыз я все стремления верхи.

На лебединых крыльях уношусь я
Из царства беспросветного тоски,
Хоть и кажусь смирнее, чем бабуся,
Молящаяся за мои грехи.

Я уношусь чрез море и пустыни
С другими братьями, вонзая клин
Пернатый в неба полог темно­синий,

И жизненный не остановит тын
Полета вольного из душных скиний
Через раздолье снеговых вершин.

Кто б ни был ты, неведомый Спаситель,
Грядущий на закланье в поздний час,
Ты не спасешь незримую обитель
Души моей, где жертвенник погас.
Я также правды солнечной воитель,
Но в сердце у меня потух экстаз,
И никакой чудесный небожитель
Зажечь не сможет ослепленных глаз.

Жизнь состоит из тысячи деталей.
Гармонии не может быть без них,
Ни божества, ни безграничных далей, –
И творческий на них основан стих.

Улыбка матери в поблекшей шали,
Лица возлюбленной малейший штрих,
У глаз морщинки – тайный след печали,
Дрожанье уст горячих, дорогих;

Приветливые за окном платаны,
Лазурных гор воздушное ребро,
Меж плит тюремных колос филигранный,

Дождя сверкающее серебро, –
Всё это облик жизни многогранной,
Всё вдохновляет к подвигу перо.

Жизнь – сумрачное созерцанье смерти,
Как ни слепил бы лучезарный день,
Как ни вертелись бы мы в водоверти,
Как ни топтали б собственную тень.

Лишь юность верует в свое бессмертье,
И думать ей о неизбежном лень,
Она смеется над гарпунной жердью,
Жонглируя на волнах, как тюлень.

Меж тем вокруг проходят поколенья,
Как тени на магическом экране,
И видим мы одни лишь привиденья

И гроб сколоченный для нас заране.
И душу вечное когтит сомненье
В разумности блуждания в тумане.

Строй мысленно в лазури башни,
Строй колокольни на горах:
Исчезнет ужас твой вчерашний,
Панический исчезнет страх.
Ты созерцаешь поколений
Клубящуюся в бездну пыль,
Ты летаргию зришь растений
И скошенный у ног ковыль.
Но это лишь – метаморфозы,
И Смерть – обманчивый кошмар:
Не доцветут у тына розы,
Не догорит зари пожар...
Исчезнешь только ты, ненужный,
Мятежный, скучный человек,
Исчезнет за завесой вьюжной
Кровавый твой, жестокий век.