Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи

И снова Русь изнемогла под ношей.
У новеньких историков, однако,
Бирон «хороший» и Гапон «хороший»,
Харон — «хороший»… Только русич — «бяка».

Баюкает их помысел приятный,
Что русский от рожденья — «отщепенец»,
И что ему заменой был бы знатной
Стиль а ля рюс — узор для полотенец…

Метали камни в нас и комья грязи.
Куражился над нами каждый встречный.
За доброту нас часто водят за нос.

Но мы НАРОД. И ни в котором разе
Ни свергнуть, ни лишить нас жизни вечной,
Ни заменить, ни выдумать — нельзя нас.

Кудри, подъятые ветром,
Вольный, порывистый вид…
С дикой скалы
Обыватель
В бурное море глядит.

        Платье на нём пилигрима,
        Посох убогий при нём.
        Щёки, что розаны, рдеют,
        Очи пылают огнем.

Рёв комфортабельной бури,
Страстный, восторженный сплин…
Всё в этом мире возможно:
Даже моряк-мещанин!

        Сказку Сервантеса вспомнить
        Рад иногда и сервант:
        В нём затрепещут бокалы,
        Словно заржёт Россинант…

Лавочник
Любит дукаты,
Но и к мечтам не суров…
(Тонет «Летучий Голландец»
С грузом голландских сыров…)

        Всё выполнимо на свете!
        Словно молоденький ствол,
        Раз
        Под рукою поэта
        Посох цветами зацвёл…

        (С тополем, корня лишённым,
        То же бывает весной…)
        Всё в этом мире возможно
        (Кроме безделки одной).

Только одно невозможно
(Хоть и не стоит труда):
Палка с дуплом для дукатов
Не зацветёт никогда.

Искать себе врагов прямых, как солнце юга,
Открытых, царственных — не велика заслуга:
Как можно требовать, дружище, от врага,
Чего не требуют обычно и от друга?

Напрасно, старина, в мечтании прелестном
Ты мыслишь о враге прямом, открытом, честном.
Крепись! Бери его таким, каков он есть:
Злым, хищным, маленьким, тупым… Неинтересным…

И враг же у тебя! Отвага в честном взгляде,
Лежачего не бьёт, не подкрадётся сзади…
Послушай! Вот тебе пяток моих друзей,
Но этого врага — отдай мне, Бога ради!

Я недругу за ложь коварством не плачу,
Но нежность к недругу мне вряд ли по плечу.
Стараюсь поступать, как долг повелевает.
Позволь хоть чувствовать мне так, как я хочу!

С ним ладишь, кажется, а он грозит борьбой.
Но другом скажется, когда объявишь бой.
Ни дружбы, ни вражды, скотина, не выносит!
Нет, не таких врагов искали мы с тобой.

У деда моего был, сказывают, враг,
В раздоре — золото, сокровище для драк:
Не сразу нападёт, а крикнет: «Защищайся!»
Никто, никто уже теперь не крикнет так!..

Честность работает. Мудрость вопросы решает.
Зависть — одна лишь! — досуга себя не лишает.
Ах! Не трудом же назвать неустанное рвенье,
С коим она и труду и таланту мешает.

Даже завидуя гению, зависть ленива,
Даже завидуя диву труда — нерадива,
Даже завидуя доброму делу — злонравна,
Даже завидуя правде — коварна и лжива.

Будь осторожен! Завидуя славной судьбе
Славного брата, — по скользкой же ходишь тропе!
Сам рассчитай: посягнувши на всю его славу,—
Все его подвиги делать придётся тебе.

Где та гора, что завистники встарь своротили?
Где те моря, что завистники вплавь переплыли?
Очень бы я почему-то услышать хотела
Истину ту, что завистники миру открыли!

Люди всему позавидуют, надо — не надо.
Если вы Гойя — завидуют горечи взгляда,
Если вы Данте — они восклицают: «Ещё бы!
Я и не то сочинил бы в условиях ада!»

«Хочешь ли видеть собрата простёртым у ног
Или в него самого обратиться разок?» —
Дьявол спросил у завистника. Но одновременно
Оба заказа — и дьявол исполнить не мог!

Ударила опера громом
Над миром притихшим и серым,
Над племенем, с ней незнакомым.
Но первым запел менестрель.

Но первая песня — за нищим,
Но первая — за гондольером,
За бледной швеёй,
За старухой,
Качающей колыбель…

Журчит — пробивается к свету,
Сочится из каменной чаши…
Бежит — прорывается к свету,
То руслом пойдёт,
То вразброс…
Поэмы — аббатства большие,
Романы — империи наши,
Симфония — царство мечтаний,
А песня — республика грёз.

Как синее небо, простая,
Над синими
Льнами.
Как синее небо, простая,
Народная…
        (Даром что царь
        Давид запевал её встарь!)

Она подымается к солнцу,
Как жаворонок над нами,
А к ночи спускается в море,
Как тонущий нежный янтарь.

Как синее небо смиренна,
        Проста и смиренна.
Как синее небо смиренна,
        Как небо горда…

Её распевает извозчик,
Погонщик поёт вдохновенно…
Но жуткая тишь на запятках:
Лакей не поёт никогда.

…Не нам шлифовать самоцветы.
        (И думать-то бросим!)
Не нам шлифовать самоцветы
И медные вещи ковать:
Ремёсла сначала изучим. Но песню,—
Но песню споем — и не спросим;
Нас ласточка петь научила,
И полно о том толковать!

Напрасно сухарь-мейстерзингер
Грозит нам из старых развалин,
Напрасно
Перстом величавым
Нам путь указует педант:
Волов погоняющий с песней
Цыган — непрофессионален,
Простак-соловей — гениален,
У жаворонка — талант.

И парии нет между парий
(Бродяг, дервишей, прокаженных,
Слепых, на соломе рождённых
Под звон андалузских гитар),
Босейшего меж босяками,
Дерзейшего из беззаконных,
В чьём сердце не мог бы открыться
Таинственный песенный дар.

…Бежит,
        Прорывается к свету
Родник Непокоя священный,—
Тростин перезвон драгоценный,
Гром кузницы, тайна, вопрос…
Посмотришь: большие романы —
Как Цезарем взятые страны,
Симфония — царство мечтаний,
Но песня — республика грёз.

Страшно мне за рожь перед грозою!
Вот уж пополудни скоро шесть,
В ней же и разгневанному зною,
И дневному блеску место есть.

        В красной мгле её сухих разливов
        Будто шерсть горящая трещит,
        Будто электрический загривок
        Медных кошек… Будто медный щит
        Собранного к битве полководца,
        Рдеет поле с трещиной межи:
        Искры неба ждёт — не дозовётся
        Искра, затаённая во ржи.

Но безвредней капли застучали,
Благодушней, чем земля ждала.
В каждой капле тлел заряд печали,
Но угрозу ночь превозмогла.

        Сломанные, смятые плюмажи
        Тихо уронив за край земли,
        Навзничь, как подкупленные стражи,
        Пьяные колосья полегли…

Подобрался низенький туманец,
Упаковку блеска разорвал,
Затаённый в воздухе румянец,
Как живую розу, своровал…

        Не боюсь огней небесной боли!
        Мне не страшно искры той сухой.
        Поскучнев, межа уходит с поля
        И, намокнув, гаснет за ольхой.