Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Поразбивали строчки лесенкой
И удивляют белый свет,
А нет ни песни и ни песенки,
Простого даже ладу нет!

Какой там лад в стихе расхристанном
И у любой его строки, —
Он, отойдя едва от пристани,
Дает тревожные гудки.

Длинна ты, лестничка московская,
Не одолеешь до седин…
Ссылаются на Маяковского,
Но Маяковский есть один!

Ужель того не знают птенчики,
Что он планетой завладел?
Они к читателю с бубенчиком,
А он что колокол гремел.

Да и работал до усталости,
Не жил по милости судьбы,
А мы по малости, по малости,
Не пересилиться кабы!

А я вот так смотрю, что смолоду
Побольше б надо пламенеть.
Еще мы часто слово-золото
Спешим разменивать на медь.

Ее, зеленую от древности,
Даем читателю на суд.
Но если к слову нету ревности,
То
      десять
                 лестниц
                             не спасут!

Я в этой книге отдал честь
Товарищам моим.
Я этой книгой подал весть
Не только им одним.

А что сказать мне довелось —
Мой друг, не осуди, —
Всё это вихрем пронеслось
Тогда в моей груди!

Слова в колонне именной
Сегодня, как вчера,
Все шли
                   и, словно в проходной,
Сдавали номера!

И, как на горне заалев,
Стихи уйдут в края,
И радость будет в них и гнев,
Любовь и боль моя!

Как будто сделано немало
За этот летний краткий срок,
И как-то грустно даже стало,
Что подводить пора итог,

Заняться самым трудным делом:
Засесть с утра и дотемна,
Стихи раскинуть по разделам
И дать разделам имена,

И книжке имя дать простое,
Простить обидчикам грехи.
И, чтоб не знать вовек простоя,—
Настроить сердце на стихи!

Хельсинки. Вечерняя пора.
В парке тьму едва-едва разбили
Маломощные прожектора…
Разговор о мире, всё о мире,
Всё о дружбе, всё под этим знаком,
Под душевным, трепетным огнем.
Вдруг слепого привела собака.
Вот он. Разговор идет о нем.
Смерть давно ему взглянула в очи,
И они погасли, не горят,
Но они сильней всего,
                                      короче
О войне и мире говорят!

Что из всей Финляндии осталось
У меня, как ветка, зеленеть?
«Эйла, Эйла!» — в сердце отозвалось
И тихонько стало в нем звенеть.

Ну и слава богу, слава богу,
Ведь летит ко мне со всех сторон
Только «Эйла, Эйла!» всю дорогу,
Будто в мире нет других имен!

Ну вот, валун на валуне.
Сосна на валуне.
И по душе такое мне
На финской стороне.

Да и гранит, да и гранит
Лесам таким опора.
Но он безмолвие хранит,
А я жду разговора!

Дороженька неближняя
Летит порой рассветной…
А вон тропинка лыжная
В лоскутьях разноцветных.

Указано, расцвечено —
Не заблудится кроха.
И то, что мной подмечено,
Ну, ей-же-ей, неплохо!

Но и у нас такая есть
Суровая краса,
Как будто знак мне или весть
Дают о ней леса.

У нас на Ладоге гранит
Совсем неплох на вид.
А валуны, а валуны
Седые от волны.

Она заснуть камням не даст,
Она их так стремглав обдаст,
Что не вздохнуть, не охнуть,
В июле не обсохнуть!

На них глядят леса, боры,
И прочее, и прочее…
Как биллиардные шары,
Они волной обточены!..

«…Ну, — скажет критик, —
                                           друг ты мой,
Опять твои окрестности!»
А я люблю ходить домой
Из заграничной местности!

Морские волны бились, и звенели,
И отцветали, чтобы вновь цвести.
За нами чайки гданьские летели.
Немало верст им с нами по пути.

Они кричали долго на просторе,
И ветер расшумелся и кричал.
Цвело зеленой, синей краской море,
Седой Стокгольм нас готикой
                                                встречал

И провожал толпой своих
                                       стокгольмцев.
Опять мы поднимали якоря,
И за кормой вода свивалась в кольца,
Хрустела и, осколками горя,

Опять, опять проваливалась в бездну,
И поднималась, и скрывалась с глаз.
И чайки провожали нас любезно,
И шведскими звались они у нас,

И финскими потом в финляндских шхерах.
К утру они от нас оторвались…
…От Ленинграда за сто верст,
                                               к примеру,
Над нами наши чайки пронеслись
Эскортом сизокрылым.
                                    Вот отрада!

Они промчались, воздух голубя;
И наши волны шли от Ленинграда,
Призывно и заливисто трубя!

Далека ты, Куба, далека ты.
Всё же наши руки мы свели.
Революции твоей раскаты
Докатились до моей земли,
Будто волны.
Словно бы огнивом,
Высекались искры по морям,
Словно салютуя — вива! вива! —
Вашему оружью,
Вашим дням,
Вашим долам, полоненным высью,
Вашей революции делам,
Вашей славе,
Вашему величью,
Вашим стягам,
Вашим вымпелам!

У нас апрель отмечен вербой,
Еще заснеженной, седой,
Ледком обманчивым, неверным
И первой полою водой.

Еще отмечен стежкой талой,
Когда она бежит на юг,
И рощей блеклою, усталой
От зимних снов, от зимних вьюг.

Еще отмечен он пристрастьем,
И от друзей не утаим,
Что он еще отмечен властью —
Верней, владычеством твоим!

Где-то ивы в поклонах,
Вербы речи ведут…
Где-то к нам
                    почтальоны,
Почтальонши идут.

Ты меня хоть строкою
За собой поведи,
Загорелой рукою
От беды отведи

И от спеси, от спеси,
От лихого огня.
Всё, что недругов
                             бесит, —
Пусть не тронет меня.

Мне не нужен их душный
И унылый уют,
Им тоска, равнодушье
Просто жить не дают.

Ничего мне не надо,
Чем довольны они,
Ни бесцветных парадов,
Ни пустой трескотни…

Вьется, кружева тоньше,
Золотая тесьма…
Нет ли мне, почтальонша,
Хоть какого письма?..

Кто-то вспомнил вечер майский,
Кто-то спел вполголоса.
Не секитесь, не ломайтесь,
Пепельные волосы.

Вы сошлися, словно волны,
В песне, в сказке-небыли.
Кто сказал, что вы безмолвны?
Вы немыми не были!

Вы всё время в трепете,
В трепете и лепете…
Хорошо, когда вы льетесь
Через руки-лебеди!