Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Одиночество: нужно быть очень сильными, очень,
чтобы любить одиночество; нужны крепкие ноги
плюс исключительная выносливость; следует опасаться
простуды, гриппа, ангины; не следует бояться
похитителей или убийц; если случается шагать
всю вторую половину дня, а то и весь вечер,
нужно делать это, не замечая; присесть по дороге негде,
в особенности зимой: ветер дует над мокрой травой,
и камни среди помоек грязные и сырые;
только одно утешение, вне всяких сомнений, —
впереди еще долгий день и долгая ночь
без обязанностей или малейших ограничений.
Плоть — предлог. Сколько бы ни было встреч,
хоть зимой, на дорогах, предоставленных ветру,
среди бескрайних мусорных свалок на фоне далеких зданий,
эти встречи не что иное, как звенья в цепи одиночества;
чем больше огня и жизни в изящном теле,
которое, извергнув семя, уходит,
тем холодней и безжизненней милая сердцу пустыня вокруг;
это тело чревато радостью, подобно чудесному ветру, —
не улыбка невинная или смутная наглость
существа, что потом уходит; уходит и уносит с собою молодость,
бесконечно юное; и вот что бесчеловечно:
оно не оставляет следов, вернее, оставляет один-единственный,
один и тот же во все времена года.
Юное существо, только-только ступившее на путь любви,
олицетворяет собою жизненность мира.
Весь мир появляется вместе с ним; возникает и исчезает
в разных обличиях. Что ни возьми, все остается нетронутым,
и можешь обегать полгорода, но его уже не найдешь;
свершилось, повторение — ритуал. Ничего не поделаешь,
одиночество еще больше, коль скоро целые толпы
ждут своей очереди: в самом деле, растет число навсегда ушедших, —
уход — это бегство, — и завтрашний день нависает над нынешним днем
долгом, уступкой желанию умереть.
Правда, с годами усталость уже начинает сказываться,
главным образом вечерами, когда люди встают от ужина;
вроде бы все в порядке, но еще немного, и ты закричишь или заплачешь;
и не дай бог, если бы все упиралось в усталость
и, быть может, отчасти в голод. Не дай бог, ведь это бы значило,
что твое желание одиночества уже невозможно удовлетворить.
Как же все обернется для тебя, если то, что не выглядит одиночеством,
и есть настоящее одиночество, на которое ты не согласишься? Нет такого ужина,
пли обеда, или удовлетворения в мире, какое бы стоило бесконечного шагания по
нищим дорогам, где нужно быть несчастными и сильными, братьями собакам.

Весна идет, я слышу ее приход,
и слышат деревья, трепещут деревья и небосвод,
и слышит воздух, небесный воздух,
синий и белый, мерцающий воздух,
трепетный воздух.

О, я слышу ее приход,
я чую ее приход,
но мне и страшно тоже,
ведь эти желания, полные дрожи,
теперь взорвутся —
весна идет, я слышу ее приход,
слышу, как волны воздушные рвутся
вкруг головы кругами,
я славил тебя наравне с богами,
теперь ты пришла, и вот —

словно святые угодники в воздухе — золото, золото,
небо волнистым светом их одеяний расколото,
высоко плывут на парусах
над озерами воздуха статно,
в пресвятых одеяньях, — туда и обратно
с ясным покоем в глазах
скользят тысячекратно;
нежные, в одеждах из воздуха, на парусах,
тысячекратно, туда и обратно скользят, качаясь
и отражаясь
в голубой горячей глади вод.

О, слышишь ли ты ее приход,
своими пальцами тонкими
осязаешь ли этот трепещущий водоворот,
воздух весны, переполненный трелями звонкими?
Своими кудрями — ветер пьяный
в гуще сафьянной?
Своими очами голубыми, лучи струящпмп извне,
в горней вышине —
свет в золотых канделябрах и небо, что им согрето?
Слышишь ли ты приход нежнейшего света?

Давайте смеяться до слез,
смеяться, смеяться до слез,
узнав ее, ту, что светит среди небесных роз,
ту, что светает в рассвете дня;
давайте плакать слезами,
плакать, плакать слезами,
и она в этот день над нами
тоже плачет, капелью звеня.

Вешнего света взлет,
льет, беспрерывно льет,
так давайте смеяться до слез,
светло, как рассвет, и всерьез,
это он, это он, вешний свет, летящий вдаль;
и ты, наша печаль,
со слезами выходишь из глаз,
каждая капля — круглый лунный алмаз
или бледный хрусталь.

Мы словно два цветка,
алых, стеблевысоких, среди весенних вод
и океана света, ниспадающего свысока, —
это весны приход.

Над садом ночь. Под деревом высоким,
под звездами ты возлежишь один.
О, горечь, что живет во тьме глубин:
не знать себе цены, быть вечно одиноким.

Однако же тебя влечет в пути
великое, в густой сени ветвей
в объятиях с возлюбленной своей
готов к вершине счастья ты идти.

Взгляни, средь темных листьев так глубок,
так бледен звездный свет цветов жасминных,
взгляни на тайны, что цветут в глубинах,
прими судьбой дарованный урок.

Мой старый дом в конце аллеи,
«любовь, любовь, о, где осталась ты»,
здесь все смелее
кружится листьев влажный шелк.

Дождь однозвучный, монотонный,
«любовь, любовь, о, где осталась ты»,
насквозь пронзенный
печалью, ветер вдруг умолк.

И дом теряет очертанья,
«любовь, любовь, о, где осталась ты»,
лишь бормотанье
на чердаке в ненастной мгле.

Там кто-то шепчет с листопадом,
«любовь, любовь, о, где осталась ты»,
но мертвым взглядом
не вымолить покоя на земле.

В сонных объятьях
затеряна, сонная,
в сонных желаниях
тайно рожденная

женщина страхов —
медленный, тающий
призрак, в тумане
робко блуждающий.

Взоры безмолвные,
долу склоненные,
пальцы в смятении
переплетенные;

тихим мечтанием
завороженная,
странная, нежная
и отчужденная.