Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
День
И опять он рождается
в зябком окне.
Барабанит в стекло,
будто просит помочь.
В нем —
коротком,
еще не потерянном дне —
непрерывная боль,
сумасшедшая мощь!..
«Суета!» – говоришь?
«Принесет – унесет?»
Говоришь, что поэту
гораздо важней
о бессмертии думать
и с этих высот
обращаться к векам
через головы дней?..
Я не ведаю,
чем тебя встретят
века…
Для спешащего дня
я кричу и шепчу.
И останется после
хотя бы строка —
я не знаю.
Я знаю.
Я знать не хочу.
Возраст
Г. Юшкявичюсу
А мы еще
мотивы молодежные
поем!
А мы еще с тобой – ого! —
такие же, как прежде.
О том, что годы катятся,
по детям узнаем.
Не по своим, а по чужим,
которых
видим реже.
Еще по пляжу движемся,
выпячивая грудь.
И чей-то голос, чей-то взгляд
пронзает, как рапира!
Но вечером все чаще
накатывает грусть,
что день
опять закончился,
а в бок
опять вступило.
Нет, мы еще – в порядке!
Нет, мы еще – вполне!
Никто из нас не думает
ни о каком покое…
Но говорим друг с другом
(когда наедине)
о женщинах —
все меньше.
Все больше —
о погоде.
Еще мы за застольями
сидим без маеты.
Не уставая вроде бы
и даже не пьянея…
Но мельче с каждым годом
газетные шрифты.
А лестницы привычные —
все круче
и длиннее.
Убегающие от инфаркта
Рано утром
на асфальте запотелом,
по-над речками,
где стылая вода,
занимаемся мы
очень важным делом —
от инфаркта убегаем
кто куда.
Убегаем! —
Сомневающихся маним.
Убегаем! —
Брось лениться!
Выходи!..
Мы бежим.
И одного не понимаем:
вдруг инфаркт не за спиной,
а впереди?
Вдруг,
во имя непроверенного факта
соблюдая
и диету, и режим,
мы-то думаем,
что шпарим от инфаркта,
а тем временем
бежим к нему,
бежим!..
Может, ждет он нас
с улыбкой неживою,
чтоб дотронуться до каждого
рукой.
И сказать потом,
качая головою:
«Добежал-таки?..
Ах, шустренький какой!..»
Только мы иначе
жить уже не можем.
Мы бежим!
И слаще нету
ничего!..
Обгоняет нас планета,
словно тоже
убегает
от инфаркта своего.
О дураках
В городах над рекой,
в городах без реки,
рядышком с нами
совершенно спокойно
живут дураки,
сколько —
не знаю.
Только знаю,
что дело совсем не в числе
(лишние стрессы).
Даже больше скажу:
дураки на земле
очень полезны.
Развиваться бы,
двигаться без дураков
жизнь
перестала!
(Так в каком-то лесу
истребили волков —
зайцев не стало.)
Что ж,
дурак есть дурак.
Не проймешь ты его,
честное слово!
Он
до гроба – дурак.
Иногда —
своего.
Чаще —
чужого.
Пуля – дура, конечно.
Но дура из тех,
что —
убивает…
А без крови победа,
без пота успех —
так не бывает!
Это —
вечное правило жизни.
И я
мыслю конкретно:
дураки существуют,
чтоб воля твоя
зрела
и крепла!
Чтоб шагал ты
уверенно и тяжело,
жил
без предела!
Чтоб назло дуракам,
прохиндеям назло —
двигалось
дело!
Чтоб твои —
безутешные прежде —
зрачки
силой мерцали!..
Нам нужны дураки.
Чтобы
недураки
были
бойцами.
Иронический романс
Знакомый поэт,
находясь во хмелю,
сказал мне
с гримасой довольною:
«А знаешь,
ведь я тебя
даже люблю!..
По-своему, правда…
По-своему…»
Забавные фразы
срываются с губ,
срываются часто не вовремя…
По-своему любит
тайгу
лесоруб.
По-своему любит.
По-своему.
Он эту любовь
почерпнул не из книг,
ее ощущать
каково ему?!
По-своему
любит барана
мясник.
По-своему любит.
По-своему.
Наверно, и эта любовь —
не обман,
поскольку натурой
усвоена…
Ведь в общем-то
и человека
комар
по-своему любит.
По-своему.
Любовь свою к нам
он докажет не раз,
докажет, коль будет позволено…
С другой стороны,
и сметану
карась
по-своему любит.
По-своему…
Свое отмеряют
часы и года
поэту,
дантисту
и воину.
Мы ближнего любим…
Но все ж иногда
по-своему любим.
По-своему.
Певица
Над столом —
афиши давние,
гитара.
Фотографии на стенке —
в два ряда…
А певица
патефон заводит старый:
«Вы послушайте, как пела я
тогда!..»
Вспоминает о каком-то адмирале.
О Гурзуфе.
О свиданиях потом…
Все поклонники
давно поумирали.
Так давно,
что даже верится с трудом.
Жизнь кружила,
уходила постепенно,
ни забыть, ни возвратить ее нельзя…
А певица повторяет:
«Как я пела!..»
И слезятся
подведенные глаза.
И на миг в них проступает
отсвет бывший.
И взлетает вверх
бессильная рука…
Но красавица
с желтеющей афиши
на хозяйку дома
смотрит свысока.
И она сидит, вздыхая потихоньку.
«Как я пела, – говорит, —
болею, жаль…»
И плывет
щемящий голос в патефоне.
Он забыл уже,
кому принадлежал.
«Это женское уменье…»
Это женское уменье,
словно тыщу лет назад,
странно
и одновременно
ждать,
молить
и ускользать.
Быть собой,
не повторяясь.
Верить клятвам,
не шутя.
Приближаться,
отдаляясь.
Оставаться,
уходя.
Встреча
– Здравствуй!
Кого я вижу?!
Больно глазам!..
Прямо как в сказке:
вдруг,
посреди зимы —
летнее чудо!
Вот и не верь чудесам…
– Здравствуй!..
Действительно,
вот и встретились мы…
– Дай мне опомниться…
До сих пор не пойму:
вышел из дома,
а ты навстречу идешь…
Помнишь,
какое солнце
было в Крыму?..
– Помню…
Теперь мне
больше нравится дождь…
– Я же тебе написать обещал.
Но, знаешь, не смог!
Сперва заболел.
А потом навалились дела…
Ты понимаешь:
работа!
Падаю с ног!..
– Я понимаю.
Я писем и не ждала…
– А помнишь,
как я сердолики тебе искал?
И рано утром
ромашки бросал в окно…
А помнишь,
как мы смеялись у Синих скал?
– Помню…
Сейчас это все
и вправду смешно…
– А помнишь,
как мы на базаре купили айву?
Как шли по дороге,
а рядом бежал ручей…
Послушай,
а как ты живешь?…
– Да так и живу…
– А помнишь?..
– Помню.
Не знаю только —
зачем.
«Знаешь, я хочу, чтоб каждое слово…»
