Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Был ноябрь
               по-январски угрюм и зловещ.
Над горами метель завывала.
Егерей
         из дивизии «Эдельвейс»

наши
сдвинули с перевала…

Командир поредевшую роту собрал
и сказал тяжело и спокойно:
– Час назад
                 меня вызвал к себе генерал.
Вот, товарищи,
                    дело какое:
Там – фашисты.
Позиция немцев ясна.
Укрепились надежно и мощно.
С трех сторон – пулеметы,
                                     с четвертой – стена.
Влезть на стену
почти невозможно…
Остается надежда
                        на это «почти».
Мы должны —
понимаете, братцы? —
нынче ночью
                  на чертову гору
                                       вползти.
На зубах —
но до верха добраться!..

А солдаты глядели на дальний карниз,
и один —
             словно так, между прочим, —
вдруг спросил:
– Командир,
                  может, вы – альпинист? —
Тот плечами пожал:
– Да не очень…
Я родился и вырос в Рязани,
                                      а там
горы встанут,
наверно, не скоро…
В детстве
            лазал я лишь по соседским садам.
Вот и вся
«альпинистская школа»…
А еще, —
             он сказал, как поставил печать, —
там у них —
патрули!

Это значит:
если кто-то сорвется,
                            он должен молчать.
До конца.
И никак не иначе…

…Как восходящие капли дождя,
как молчаливый вызов,
лезли,
        наитием находя
трещинку,
выемку,
выступ.
Лезли,
        почти сроднясь со стеной, —
камень
светлел под пальцами.
Пар
     поднимался над каждой спиной
и становился
панцирем.
Молча
        тянули наверх свои
каски,
гранаты,
судьбы.
Только дыхание слышалось
и
стон
сквозь сжатые зубы…

Дышат друзья.
Терпят друзья.
В гору
ползет молчание.
Охнуть – нельзя.
                        Крикнуть – нельзя.
Даже —
слова прощания.
Даже —
когда в озноб темноты,
в черную прорву
                       ночи,
все понимая,
рушишься ты,
напрочь
           срывая
                    ногти!
Душу твою ослепит на миг
жалость,
           что прожил мало…
Крик твой истошный,
                             неслышный крик
мама услышит.
Мама…

…Лезли
          те,
             кому повезло.
Мышцы
           в комок сводило, —
лезли!
(Такого
          быть не могло!!
Быть не могло.
Но – было…)
Лезли,
        забыв навсегда слова,
глаза напрягая
                   до рези…
Сколько прошло?
Час или два?
Жизнь или две? —
Лезли!!
Будто на самую
                     крышу войны…

И вот,
почти как виденье,
из пропасти
                на краю стены
молча
        выросли
                   тени.
И так же молча —
сквозь круговерть
и колыханье мрака —
шагнули!
Была
       безмолвной, как смерть,
страшная их атака!..
Через минуту
                  растаял чад
и грохот
короткого боя…

Давайте и мы
                  иногда
                           молчать,
об их молчании
помня.

Сначала
           ровно тысячу дней,
потом еще четыреста дней,
а после еще восемнадцать дней
(так подсчитано)
шла война.
Невозможно было привыкнуть к ней,
невозможно было не думать о ней.
Благословляла,
крестила,
казнила
и миловала она.

И тот,
        чья юность осталась в ней,
кто сегодня не может забыть о ней,
говорит о ней
и молчит о ней
в окружении внуков,
                           лекарств
                                      и седин,
мечтает прожить еще тысячу дней,
потом еще четыреста дней,
потом еще восемнадцать дней.
А после —
хотя бы еще один.

Снимок.
А снизу на снимке —
тень
     от того, кто снимал.
Вздыбленный остов зенитки.
Выжженный боем лиман.

Пленку фотограф отщелкал.
Навыка —
не занимать.
Было б
          судьбой освещенным
то,
что обязан снимать,
ты —
       летописец момента,
сын потрясенной Земли.
Лица,
        детали,
                 приметы
времени
запечатли.
К ним
        как к бессмертью приникни…

Пусть
от тебя самого —
тень
      на каком-нибудь снимке.
Или
совсем ничего.

Задохнулись канонады.
В мире – тишина.
На большой Земле однажды
кончилась война.

Будем жить, встречать рассветы,
верить и любить.
Только не забыть бы это!
Лишь бы не забыть!

Как всходило солнце в гари
и кружилась мгла.
А в реке – меж берегами —
кровь-вода текла.

Были черными березы,
долгими – года.
Были выплаканы слезы
вдовьи навсегда…

Вот опять пронзает лето
солнечная нить.
Только не забыть бы это!
Лишь бы не забыть!

Эта память – верьте, люди, —
всей земле нужна…
Если мы войну забудем,
вновь придет война.

Малая церковка.
                     Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие,
                                    бывшие.
Кладбище
Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены
                        сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
«Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны
                      и гардемарины.
Хваты-полковники
                         и юнкера.
Белая гвардия.
Белая стая.
Белое воинство.
Белая кость…
Влажные плиты
                     травой зарастают.
Русские буквы.
Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью
                               к истории.
Я прохожу
              по гражданской войне…
Как же хотелось им
в Первопрестольную
въехать
         однажды
на белом коне!..
Не было славы.
Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память
была…
Ваши Сиятельства,
                         Их Благородия, —
вместе —
на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они,
                         вдоволь познавши
муки свои
и дороги свои.
Все-таки – русские.
                           Вроде бы – наши.
Только
         не наши скорей,
а – ничьи…
Как они после —
                       забытые,
                                  бывшие, —
все проклиная и нынче, и впредь,
рвались взглянуть на нее —
победившую,
пусть —
           непонятную,
пусть —
           непростившую,
землю родимую!
И —
умереть…

Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе —
             российские купола.
И облака,
будто белые кони,
мчатся
         над Сан-Женевьев-де-Буа.

Строк медлительные нити.
Строго.
Будто на граните…
Сухо.
Коротко.
Жестоко.
Факты.
         Поиски истока.
Скрытое за расстояньем
дело,
      ставшее деяньем.
Протокольно.
Первозданно…
Вдруг,
        негаданно-нежданно
вслед за обращеньем к Богу —
вздох
на целую эпоху!
А за этим вздохом —
                            эхо
поворота,
взгляда,
смеха!
Луг
    со скошенной травою.
Облако над головою…
Словно
          из другого века
дотянувшаяся ветка.

Ой, пришла беда
                       в Землю отчую!
Похваляяся,
шли враги на Русь.
И таким большим
                        было их число,
что его пока
                 не придумали.

Были реки от крови
                           красным-красны,
было небо от дыма
                          черным-черно,
громче грома был
                        храп чужих коней,
блеск чужих мечей —
                             ярче молнии.
От беды такой
                   стены трескались.
От беды такой
                   гнулись звонницы.
И колокола
               наземь рушились,
будто головы
с богатырских плеч.
Шли дожди в тот год
                             из каленых стрел.
Из горючих слез
                      все ручьи текли.
Не рождались в тот год
птицы певчие,
а рождались
                одни только во́роны…
Поднялась Земля
                       супротив беды,
супротив врага-погубителя.
Вперекор врагу
                    поднялся народ,
грянул смертный бой
                             нескончаемый!
Даже мертвые
оживали вновь,
выходили они
                   из сырых могил,
чтоб живым помочь
                           в битве яростной,
чтобы вновь принять
смерть за Родину!
А кто слабым был —
сильным стал тогда.
А кто сильным был —
стал еще сильней.
И кричали враги пораженные:
«Может, русские
                      заколдованы?!
Их сожжешь огнем, —
а они живут!
Их пронзишь стрелой, —
а они живут!
Их убьешь сто раз, —
а они живут!
А они живут
                 и сражаются!..»

Были реки от крови
                           красным-красны.
Было небо от дыма
                          черным-черно…
И была Земля,
неподвластная
никакому врагу
                    на века веков!