Евгений Дробышев - Сумерки рая (сборник)

Хочется, чтоб все было отточено – позолочено,
вот и бьешься над этим днями, годами, жизнями,
а оно опять вокруг все рассыпано да разворочено,
хотя и не пугает пока банальными катаклизмами.
Может нужно наконец найти главное
и за него уцепиться, уперевшись?
и тогда только все у тебя – меня пойдет плавно
и можно будет наконец глаза поднять (прежде осмотревшись)
но где оно, главное? ау!
Отточенное – позолоченное,
путаница какая-то наяву,
ссорами к судьбе приколоченная.
Это и есть наша доля!
У кого она другая – значит, не наш,
и такова цена за собственную волю,
я это давно отметил, взял на карандаш.
Просто о простом не получается,
сложно о простом – это к нам,
и приятно, что рифма пока не кончается
со слов чехардой напополам.

«Где-то, где-то посредине лета» —
я услышал строчку песенки простой,
может, даже рядом, на полянке этой,
что под шубой белою пряталась зимой.

А теперь пахучая, мотыльком стрекочет,
пестрым разноцветием ветерком поет,
посреди июля нежно мне лопочет,
посредине лета меня узнает.

А кругом не спится – все уже на даче,
а кругом неймется – запах шашлыков.
люди отдыхают забыв про удачу —
хмельное веселие щупает легко.

Девушки танцуют, а в глазах надежда
словно бы уж сбылась – ведь кругом июль!
нет в глазах усталости, пьяно-безмятежно,
и сданы экзамены, помножены на нуль!

Нет другого месяца, чтоб ни о чем не думать,
лишь июль-проказник тужить не велит,
норовит нечаянно свой обман подсунуть —
ведь обман в июле правдою горит!

Днем июль лениво ожидает ночи
в городе асфальтом плавятся мозги,
ночью соловьиной любовь не короче,
за весь год срывая пелену тоски.

Время нет в июле – все родные братья,
ночью повстречаясь в кутерьме огней,
молодость прекрасная в легком белом платье
каждому подарена, не считая дней.

Цена высока у высокой души,
И жизнь за честь, Пушкин,
Отдай – не греши,
И сердце за правду
Отдай на костре,
И меньшим не смей
Откупиться вполне.
Как это понятно,
Нелепо вдвойне,
Лепечет невнятно,
Живет на войне,
Нет жизни на ней,
Но лишь стоит понять,
Надменней себя
Не принять, не унять.
Цена высока —
Сам себя оценил.
Не поняли —
В пропасть низринул, сразил,
Конечно, не жизнью,
Хотя бы судьбой,
Но чтоб поквитаться с самим и с собой.
Цена высока у высокой души,
Полюбит – отдаст за простые гроши,
Поверит – решится на все за любовь,
История эта всегда словно вновь
Присутствует в наших простых отношеньях
И в наших наивных и грубых движеньях.
Ее прочитать ты сумей, может быть,
Чужими слезами себя не отмыть.

Что можем мы вместе добиться?
Казалось, века простоит,
А вышло все как-то иначе,
История нам говорит.

Бурлацкой ватагой крикливой,
Народом, общиной, селом
Неслися пред всем горделиво,
Сомненья кладя на потом.

С годами ведь все понимают,
Что стремя и вожжи важны,
Но только кнуту и внимают —
Без боли не учимся мы.

Ах, годы, ушедшие годы,
Где села, общины, народ?
Из листьев сухих хороводы,
Где прежде ветвился наш род.

Вселился в нас ужас сомнений,
От слова до слова все ложь,
Не верить – девиз поколений,
Не помнить – и так проживешь.

Не помнишь – и меньше боишься,
Не веришь – и меньше напряг,
Повторно на свет не родишься:
Ведь выжить совсем не пустяк!

Так что же днесь нынче осталось?
Мы будем жевать и глотать,
Копить суету и усталость
И тихо на звезды мечтать.

Увидим мы дальние дали
А может, и ближнюю близь.
Как сладко, что очи нам дали,
Как трепетно – крыльями ввысь!

Чужое мнение важно только хорошее,
Плохое, колкое изменится всегда —
Так учит нас история далекая,
И так бывает с нами иногда.

Взгляды немые, шаги по асфальту,
встречных лучей острота
из-под ресниц и бровей чуть овальных,
легкой походки под стук каблука.

Движутся фишки навстречу и мимо,
нервно куря, теребя телефон,
глядя вперед, но немножко ревниво
вдруг разбавляя безличия фон.

Что-то кому – то от каждого надо,
улиц заполненных вечный мотив,
зов этот, может, уже и разгадан,
хоть и не спросишь у них у самих.

Движутся фишки, собой не довольны,
отклик малейший ноздрями ловя,
глаз отвлекаясь порою невольно,
жестом нечаянным как бы маня.

Девушка, мальчик, мужик, первоклассник —
каждый проходит свой путь,
каждый игры этой легкой участник,
и не свернуть с нее, не обмануть.

Сколько же мыслей проносится мимо!
можно их все отгадать?
нет, он ведь только игриво-красиво
хочет лишь взять, не отдать!

Может, родная, пойдем прогуляться?
Будем вдвоем мы шагать,
только лишь вместе мы сможем подняться
и над асфальтом летать.

Только с тобою красив я и весел,
взгляды довольно ловлю,
чувствуя музыку радостных песен,
всех я прощаю и даже люблю.

Только зачем-то один я средь фишек
свой пролагаю маршрут,
шаг мой настойчивый снова не слышен,
след мой скорей всего скоро сотрут.

Взглядом немым, по асфальту шагая,
луч посылаю я вновь в никуда.
Сколько уж лет я вот так вот блуждаю,
видимо, так и шагать мне всегда

в поисках теней косых, чуть овальных,
взглядов, рождающих новый вопрос,
глаз, под ресницами немо печальных,
чье выражение ветер унес.

Эх, трудно в жизни деньги заработать!
Известно молодым сие меню.
Но старым тошны эти вот заботы,
отдав покой за каждый миг по дню.

морали нет, однако, в этой басне —
я золотую середину очень жду,
на ней, наверно, как то безопасней,
и может, понимание там найду.

казалось бы, вот мелочь – понимание!
А вот и нет, вот в нем-то весь вопрос!
луча любимых глаз внимание
от пальцев и до кончиков волос.

Словом простым и глубоким
Он одарил нас сполна,
Ниву засеял он щедро,
И колосится она…

И каким был – тем остался,
Весел, задорен и юн!
В поисках правды скитался,
Слыша эпохи канун.

Что ему песни и слава?
Что ему сладостный хор?
Сердцем он видит – что право,
Сердцем ведет разговор.

Я думаю, это совсем не напрасно —
для тех, кто сжигает страстями свой век,
иначе зачем мы впадаем так часто
во все, что не в силах нести человек.

Конечно же, я не об этом высоком,
которое требует жертвы другим,
всего лишь скажу я о том недалеком,
в чем можем признаться себе лишь самим.

Зачем же иначе нам груз этот создан
разбитых надежд из запретной мечты?
зачем же иначе так щедро нам роздан
желаний тяжелый комок темноты?

И вот, заблуждаясь, мы учимся тяжко
его маскировкой запрятать в себя,
и зреет с годами сомнений натяжка —
чем глубже, тем лучше, не выдать себя.

А в сущности прятаться нету резона,
хотя и жестоко себя оголить,
и слабое сердце все снова и снова
все шепчет, как лучше опять затаить.

Живем мы не так, как хотелось казаться,
лишь делаем то, что велит нам судьба,
плохие хороших боятся касаться,
но кто назовет здесь хорошим себя?

По радио вновь обличили виновных,
анафеме предали шлюх и воров,
но разве не все мы, ослепшие словно,
уже отреклись от вчерашних основ?

Нужда нас толкает на эти измены,
зависит от многого наш человек —
хоть как то судьбы пережить перемены,
пытаясь направить свой суетный бег.

И те, кому вдруг кому повезло чуть поболе,
не вправе других осуждать свысока,
не властен никто в своей собственной доле,
ничья не способна на это рука.

Однако давно уже все позабыто
для тех, кто живет лишь сегодняшним днем.
Опять у старухи разбито корыто,
и некому вспомнить об этом потом.

И все таки, все это ведь не напрасно —
все то, что с рождения в нас внедрено.
Не можем мы быть изначально несчастны,
не может закрыто быть это окно!

Я ее себе придумал, как и каждую из них,
думал, думал, не раздумал создавать себе цариц,
попадаться очень сладко в эти сети, молвит стих,
но и выбраться непросто среди нитей золотых.

Да зачем и выбираться, просто не… заплетаться
вот и будешь золотой, парень хитрый, непростой.
А они вот это любят, ни за что вдруг приголубят —
только ласковее стой, если взяли на постой.

Я опять ее придумал, а она – меня себе,
вот и плаваем мы вместе в этой вечности воде,
я тихонько отплываю, чтоб почувствовать контраст,
а она меня уж ищет, не предаст и не отдаст.

– Эй, ведь я тебя придумал, а потом и позабыл!
– Стой, тебя я полюбила, нету больше сердца сил!
Думал, думал, что придумал, оказалось – не ее,
думал, думал, что раздумал, да теперь не отдает,

и зачем на этом месте оглянуться не успел
и с разбегу снова в сети, как мальчишка, залетел…
Может, только это нужно, только это и важно,
только вовремя не видишь этот кадр в слепом кино.

И теперь себе придумать должен только я ее,
а она стоит живая, непридуманная, е!
Проиграл и не почуял, где содержится подвох,
впрочем, только так и можно сделать жизни полный вдох!

И с разбегу об телегу снова мчимся, кто быстрей!
ничего не изменилось в хороводе этих дней,
ничего не изменилось, ничего не пронеслось,
ты попей из этой лужи, мне ведь вправду удалось!

Я столько водки выпил с мужиками,
что больше мне неинтересно пить,
и лучше милую я обхвачу руками,
тем более мне с ней, не с ними, дальше жить.

Я столько анекдотов съел без соли,
что даже пищу не могу солить,
глумливым ржанием над чьей-то болью
я больше не хочу себя винить.

Немало в танцах я истанцевался,
немало рок-н-роллов закатил,
душою я и телом извивался
(и даже до сих пор не прекратил).

Немало также я любил подвохи,
конечно, не себе, а для других,
чужие горькие потом я слышал вздохи
а сердце мне шептало: помоги!

Немало, без конца, без края даже,
без разума порой и без любви
такая вот мне смолоду зараза
мозги давила чуть не до крови.

Но как-то я при этом умудрился
дыхание искусства ощутить,
на храм науки чудно я воззрился,
шутя, я научился не шутить.

Я создал дом себе копилкой неусыпной,
трудов немало я в себя вложил,
и двигался я жаждой ненасытной,
и к новому движеньями я жил.

Все испытать стремлюсь и до сих пор я,
созрел лишь осторожности совет:
не зная брода не бросайся в море,
еще – заранее продумывай ответ,

а также времени цени валюту —
не сконвертировать ее потом,
и совести путем уж слишком гнутым
себя не заморачивай кнутом.

Короче, стал я реалистом-моралистом,
других прощая так же, как себя,
и лишь любви заядлым шовинистом
все больше становлюсь, похоже, я.

Мне всех важнее нежный лепет детский,
я умиляюсь милой тихим сном,
беспомощности этой вид прелестный —
как солнца лучик над моим окном…

Но гонит мир мужской меня по кругу,
и не последний на арене я боец,
но стал теперь я посылать недругу,
глазами знак, что бой наш – не конец.