Евгений Дробышев - Сумерки рая (сборник)

Созерцатель Крамского – никому, брат, не нужен —
слишком грязен и рван, нет прошенья в глазах,
и души его голос давно уж простужен,
продубело все тело на холодных ветрах.

Светит луч человечий из засохшего лона,
хоть не видит уже ничего он вокруг,
но живое и нервное тело надело
маску вечности жестом упрятанных рук.

Ничего он хорошего, право, не видит,
да и что он хорошего видеть бы смог?
Он обижен уж всем, чем возможно обидеть,
но живет, ведь себя уж давно превозмог.

Ничего не внушает он мне своим видом,
не хочу я его ни принять, ни обнять,
и зачем он застрял на дороге разбитой
повернув бег зловещего времени вспять?..

Спи, малыш мой сокровенный,
есть у каждого такой,
если нет, бредешь ты, бедный,
обделенною верстой.

Спи, малыш, не отдаляйся,
снова молча прошепчу,
от меня не уклоняйся,
хоть хочу, хоть не хочу.

Я и сам не сразу понял,
все рассчитывал, рядил,
а как понял, только стоном
дождик тихо зарядил.

У любви бессвязны речи,
не в словах ее душа,
лишь руками молча плечи
обвивает не дыша.

Слез струна капелью плачет,
хоть и не о чем тужить,
но не может ведь иначе
сердца слово обнажить.

Не звучит она, немея,
в хоре шумном и чужом,
о своем она, лелея,
губы вяжет шепотком.

Спи, малыш мой сокровенный,
не чужие мы опять,
губ сухих прикосновенье
повернуло время вспять.

Спи, малыш мой сокровенный,
я не сплю, несу свой час
нашей встречи незабвенной,
обволакивавшей нас.

Вот я сижу на стуле и смотрю
на фотографии себя давно,
и в прошлое я дверь вдруг отворю,
включу свое я личное кино.

Мне не за что стыдиться – я красив
на фото, в жизни, и мои друзья,
красивы все мы, даже донельзя,
мы молодости гимн провозгласив!

Однако мне их жаль – друзей своих,
хоть не было мне лучших никогда,
со временем я не уверен в них,
боюсь, они пропали нынче в никуда.

Мне страшно было б видеть их другими,
ведь я такой же, как и мы тогда,
но знаю я, что встретить их такими
не суждено мне больше никогда.

Поэтому я спрятался на кухне,
сижу, смотрю, показываю их,
воспоминания ведь никогда не стухнут,
хотя бы след простыл от старых, дорогих.

Зачем вы мне, от молодости вести?
я молод и теперь, мне нет потерь,
я лишь приобретаю без вас вместе
а с вами лишь старею я теперь.

Поэтому не встретишь меня с вами,
я век наш весь отжил и заложил,
плыву я новыми реками и морями,
я грусть свою на после отложил.

Сумерки рая разлились —
белая ночь коротка,
шум мотоциклов – разбились
звуки и стихли пока.

Мы убежали от звуков.
Мыслей пульсирует кровь,
вечером мы оживаем,
утром прощаемся вновь.

Будем смотреть и не видеть —
да и зачем это днем!
Днем можно все ненавидеть.
чтоб точно ожить нам потом.

Песни на сытый желудок
легче без зависти петь,
из никуда в ниоткуда
радостно как-то лететь.

Редко такое бывает —
я ничего не хочу!
В сумерках солнце купая,
Тихо губами шепчу,

словно без тела сейчас я —
звуки слышны без ушей,
тихо смакую я сласти
новенькой страсти моей.

Там, где нет рая, иначе
вьется виточек судьбы,
а здесь я сначала растрачу
интуитивно, как ты.

Слышу и вижу пространство,
выпуклых теней объем,
кто-то заплакал близ рая,
напоминая о нем.

Там много есть уютных уголков,
у нас устанешь в поисках напрасных,
там много есть счастливых стариков,
у нас немного уж осталося несчастных.

О виза! Ты глаза открыла нам,
беспечно жизнь меняющим на годы!
О Родина! Омой хоть этот срам,
ну не такие ж в самом деле мы уроды!

Мы просто дикие, нам просто невдомек,
что без обмана выгодней рядиться,
что истины из букваря простой урок
поможет, может, заново родиться.

Откуда это взялось в нас?
И кто роздал нам карты эти?
Настанет ли спасенья час?
И кто за это все в ответе?

Тигрица с тигром в клетке цапались,
Он ей рычал, она царапалась.
Такими мама родила,
И таковы у них дела.

К чему слова, мы может, можем сами
уже без них внимать друг другу молча
и песни петь, не шевеля устами,
на встречных тактах сталкиваясь громче.

И их умеем мы уже предвидеть
и, если нужно, – тихо обойти,
чтобы ни в коей мере не обидеть,
чтоб к комплиментам сразу перейти!

Нам это знание далось не даром,
как грузом тяжким в памяти давит
(тем временем сражается с кошмаром
оркестр надежд под управлением любви)

тот голос тихий громкого пророка,
что до сих пор пронзительно летит,
чей каждый отзвук, близкий и далекий,
от ужаса, быть может, оградит.

О чем я смутно думал – он словами
почти пропел, скорее – прошептал,
посеял семя явно между нами,
хотя ростков, конечно же, не ждал.

Ведь все мы люди, просто человеки,
самих себя мечтаем обуздать,
такими и останемся вовеки
стремясь ничто запросто не отдать!

Пока еще в разгаре красно лето,
лови удачу, сколько хватит сил!
А может быть, совсем не нужно это,
тем более никто и не просил.

Ведь нет противоядья этой хвори —
начнем по чести – вот и все дела!
А голос тихий вновь тогда повторит
на душу населения слова.

То, что было сегодня, забудется завтра
в памяти тех, кто не любит тебя,
таких большинство, рядом часто не братья,
и повода нету, себя бесконечно браня,

по жизни дальнейшие строить запреты,
как будто кому-нибудь легче бывает от них,
и что бы ни сделал вчера, ты назавтра оставь лишь приветы
себе самому и немножко отправь для других.

И вдруг обнаружатся новые силы для жизни,
те, что ты мог от себя самого запереть,
и вдруг ты поймешь, что стыдливые мутные призмы
только тебе запрещали открыто и дерзко смотреть.

Ты была на этом бале,
веселилась и смеялась,
и никто не слышал в зале,
как в груди его вздыхалось.

Без вина бывает грустно,
если рядом ее нету,
если мысленно и устно
нет вопроса – нет ответа.

А вдвойне грустней бывает,
когда здесь и даже рядом,
но никак не задевает
ее душу его взглядом.

А ведь вся ты на ладони
у него – тебя он видит,
женской вечности бездонной
не предаст и не обидит.

Может, нужно быть смелее,
но не может крикнуть смело,
может, нужно быть нежнее,
но дрожит и тает тело.

Вот и кружитесь вы рядом,
но не вместе, а отдельно,
вот и снова только взглядом
шлет сигнал он запредельный.

А берет ее, наверное,
кто руками, а не взглядом,
достигает цели, верно,
будучи случайно рядом.

Вот и ты берешь руками
тех, кого не просит сердце.
так порой бывает с нами —
проще путь в открыты дверцы.

Лучше б он тебя обидел,
резко за руку схвативши,
лучше бы возненавидел,
чем глядеть, не проронивши

Слов, сложнее всех на свете,
но понятных даже детям,
слов, так запросто звучащих,
но всегда не настоящих.

Никто тебя, повстречав, не прощает
и даже не скажет, зачем
тебя лишь упрямо к себе приручает
настойчиво и насовсем.

Но жадные эти слепые старания
тебе не опасны давно —
душа излечилась от непонимания,
и стало уже все равно…

Шла девочка мимо, всему улыбаясь,
ей волосы ветер ласкал,
и кто-то, случайно в пути повстречаясь,
своей ее милой назвал.

Призывом горят ее детские глазки,
чарующим тайной огнем,
она, словно фея сирени из сказки,
расцветшая ночью, пригрезится днем.

И кажется, будто бы ветку сирени
сорвать – лишь ладонь протянуть,
окажется – схватишь лишь майские тени,
и больше ее не вернуть…

Никто тебя, повстречав, не прощает,
быть может, за то, что ты есть,
себя он в тебе сам себе приручает,
не в силах глотать эту смесь.

Но так не бывает ни в жизни, ни в сказке,
и жизнь ведь нельзя обмануть,
и ждать бесполезно от сказки подсказки —
у сказки свой собственный путь.

А девочка дальше идет, улыбаясь,
как прежде, мечтами полна,
и тайно сирень ее вновь укрывает,
хоть это не знает она…