Михаил Ромм - Мастер снов
2
Когда я повесть эту только начал,
Хотел я отступлений избегать,
Читателя хотел привлечь иначе,
Воображенье больше развлекать.
Тогда ещё я думал про печать.
И вот недавно своему ребёнку
Сюжет попробовал пересказать
И понял вдруг, что лёд такой тут тонкий,
Что лучше льда вообще не замечать.
Иду себе по льду, забот не зная,
Ногою глупой в лужи наступая.
3
Ведь все исчерпаны сюжеты,
Читатели перевелись.
И все-таки, взгляни – при этом
Вновь появляются поэты,
Кипит литературы жизнь,
Повсюду жарятся сонеты,
Как шашлыки в весенний праздник
У нас в Беляевском лесу.
И я котомку принесу.
Ведь я ничем не хуже. Разве,
Пожарю только колбасу.
4
Я костерок свой разжигаю,
На угли дую, бересту крошу.
Одно меня, быть может, извиняет,
Пусть запах шашлыка и опьяняет,
Я всё же очень медленно пишу.
Оглянешься – двадцатый век забыт,
И будущее прямо на пороге:
Построены трактиры и дороги,
По сотовому дворник говорит.
И террорист не прошмыгнёт нигде,
Ведь камеры слежения везде.
5
Со всеми я покинул век двадцатый,
Оставив позади социализм;
Вошёл, как все, в эпоху суррогатов,
В Макдоналдс, Интернет и глобализм.
Поэтому засев писать старинный,
Немного стилизованный роман,
Я вместо хлеба предлагаю глину —
Разрозненные блёклые картины
И только сны. Обман, везде обман!
Сюжета здесь на самом деле нет!
Зачем читаете вы этот бред?
6
Представьте, если б вдруг родился Пушкин
В семье бухгалтера и инженера,
Где денег не хватает на игрушки.
И где подушка – вместо меховушки.
Он, выгнанный в свой час из пионеров,
Как двоечник, отправлен в интернат.
Вот он один, никто ему не рад.
Но это так, конечно, для примера.
Он писался и получал по роже
От пролетарских сверстников своих.
Период трудный наконец-то прожит:
И вот представьте – этот звонкий стих…
Каким он стал бы, милые друзья!
Но я не Пушкин, я – всего лишь я.
7
Гаснет танец стройных телекукол,
Заброшенная стройка – не пустырь.
В глубине с металлическим стуком
Воздвигается призрак-пузырь.
И навален от забора до забора
Старый мусор, безнадёжный хлам,
И смолистых костров разговоры
С хмурым воздухом пополам.
Скрип мачтовых потрепанных креплений,
На сфере мглы, обрызганной дождём,
Мы открываем внутренний объём,
Мы надеваем розовые шлемы
И втягиваемся в таинство системы.
8
Припомнив Галилео Галилея,
От цифр до магии пускаясь вспять,
Приятно, этой силою владея,
Дрожание на кнопках ощущать.
Но лучше, лучше, что с тобою кто-то,
От глаз влюблённых до тепла руки.
В стране, в стране беззаботной,
От которой так далеки.
Поэтому корабль – не корабль,
На восемнадцатой планете Эл
Садится наш волшебный дирижабль,
Как будто бы во Внуково он сел.
9
На нас из кубка медленной луны,
Что на свинцовом небе опрокинут,
Течёт флюоресцентное свеченье.
Под нами точно ветви сплетены,
Мы прыгаем на эту паутину,
Как в мох лесной, смягчающий движенья.
Лиловый ореол горит вдали,
А в вышине над ним сгустилась тьма,
Мы, помнящие облака Земли,
Мы в новый мир по веточкам пришли,
И город мы увидели с холма.
10
Волшебный город, город наших грёз,
На улицы свои нас принимает.
Взгляни, как он строения вознёс,
И изнутри огнями весь сверкает,
Как гранями громадного алмаза.
Во всём удобство, роскошь и простор.
Не душит шапка ядовитых газов,
И ни к чему закон и светофор.
Повсюду чистота и совершенство —
Сама осуществлённая мечта,
Паноптикум всеобщего блаженства,
Какая неземная красота!
11
И вдруг ты понимаешь – свет луны,
Рождает здесь искусственный источник,
А солнца нет, и это также точно,
Как то, что ты касаешься стены,
Как то, что ты без спутников остался,
И где-то там, в подвалах, в глубине
Сорвался зверь, через барьер прорвался
И движется, и ищет ход вовне.
И ты бежишь, но избегаешь капсул,
Что открывают двери, шелестя.
Вот слышишь: за спиной зубами клацнул…
Как птицы, репродукторы свистят.
12
Он явится на лестничном проеме,
И вспыхнет, захлебнувшись, хриплый крик.
Сон обрывается на скользком склоне
В ночной палате, в сумасшедшем доме,
И тупо смотрит, высунув язык.
И резь в глазах, как тараканий шорох,
И храп, и след бессвязных разговоров,
Дежурный свет из незакрытых створок,
Нарочно снятых навсегда дверей,
Не двинуться, и сам ты – только ворох
Бессонницей измятых простыней.
13
Где ферзь ползёт дорогой из квадратов,
Противник снова пропускает ход,
Но чёрный брат на белого собрата
Из клетки выпускает вертолёт.
Он над доской задумчиво парит,
И от своих чужих не отличает,
Неуязвимый, наугад разит,
И этим поединок оживляет.
Апатия охватывает всех,
И где-то на второй горизонтали
Вдруг ударяет истеричный смех
Будильника. И ты встаёшь, нормален.
14
Ты ёжишься и смотришь на окно:
В нём тёмный дома параллелепипед,
Второе с краю только зажжено,
А третье гаснет, значит, чай там выпит.
Тогда и ты на рычажок нажмёшь,
И вспыхнет лампа, выйдя в цепь сигналов.
Твой иероглиф обозначит дрожь
Чужой руки, что тянет одеяло.
И кто-то там поёжится, как ты,
Но ощущенье близости мгновенно,
Всё поглощает чувство темноты.
Ты телевизор включишь непременно.
15
И телевизора холодная слеза,
Как глаз «Большого брата», загорится,
Нет, этот глаз не смотрит в наши лица,
Он не следит за нами и не злится —
Он просто заменяет нам глаза.
И в комнате дежурно оживут
Две гладкие забавные фигурки,
Они чудную песенку поют,
Одеты в леопардовые шкурки.
Они танцуют, попками вертят,
И песенку поют про поросят.
16
«Мы очень любим наших поросят,
Но завтра мы отправим их на рынок,
Конечно, люди купят наших свинок,
И свинок обязательно съедят.
Но самый аппетитный – поросёнок Гав,
Мы его себе оставим за весёлый нрав.
Из хрюшек наших сделают котлеты,
И ветчину, не все ли им равно,
Поёт и пляшет поросенок этот,
Поэтому он снимется в кино.
Поёт и пляшет поросенок Гав,
Мы себе его оставим за весёлый нрав.
Мы любим поросенка —
Он вертится ужом,
А братья и сестрёнки Запляшут под ножом.
Весёлый поросенок, поросёнок Гав,
Мы его в живых оставим за веёелый нрав».
17
Пора бежать. Прокладывая след,
На снег нетронутый ты торопливо ступишь,
На снег зимы, но белого ведь нет.
И горло вечным криком ты простудишь.
Тут, в раздевалке дышит тишина.
Ведь пять минут ещё второй урок.
Привет тебе, советский педагог,
Нет, белого на свете цвета нет,
Достаточно подвинуть освещенье…
Ты – часть системы, ты – её скелет.
«Смешенье красок, главное, смешенье!»
18
Они глядят, внимательно глядят.
Что ни скажи, навряд ли ты им нужен.
А песенка про бедных поросят
Не отстаёт и просится наружу.
По Африке гуляет чудо-слон,
А в головах гуляет группа «Kiss»,
Ты им не нужен, жалок и смешон.
«Сначала, дети, сделаем эскиз.
Не оставляйте белого листа —
Нет белого, и в этом весь секрет».
Не мучай их, ну что ты к ним пристал,
Ведь наплевать им, есть он или нет!
19
О, жёлтая проклятая зима.
Нет белизны в прокуренной Москве,
Ты, часть Дракона, – тронулся с ума,
Ты любишь их? Рисунки поразвесь.
Опять глаза, огромные глаза!
Стране нужны глазастые машины.
А у тебя протёрлись тормоза,
Вот почему кричишь ты без причины.
Но кажется, что можно что-то сделать,
Они ведь живы, да – наверняка.
И всё равно, на белом, белом, белом —
Четыре неохотных червяка.
20
Работа Леонардо: «Глянь-ка, голый!»
Но ты ещё пока не изнемог.
Вот первый визг по коридору школы,
Бегущий часто топает звонок.
Опять игра на деньги в туалете,
Но разгони их – выглядишь смешным —
В обычной школе рядовые дети,
Ты не понятен и не страшен им.
Как в детстве ты боялся хулиганов!
Но в списке «трудных» оказался ты.
Вдруг педсовет, и в двоечнике странном —
Безумия знакомого черты.
21
Нехорошо «гулять» недели по три,
Но на него нисходит вдохновенье!
И твой коллега на тебя посмотрит
С холодным неподдельным изумленьем.
Однако… Но неловкость ты загладил.
Не замечал взросления друзей,
А сверстники, с которыми не ладил,
Внезапно выросли в чужих людей.
Всё длится, длится душный педсовет,
Рука конверт под партой открывает,
Ты из психушки получил ответ —
Письмо приятеля. Читай. Читает:
22
«Очкарики по кухонькам сидят,
С тех пор, когда очков еще не знали,
