Михаил Ромм - Мастер снов

Хоть времена теперь не те, конечно же,

Но если сходишься с людьми легко,

Пожив в эпоху Леонида Брежнева,

На воду станешь дуть и молоко.

И долгими давящими ночами

Научишься в уме перебирать,

Со сколькими сегодня стукачами

Имел ты счастье мило поболтать;

И думать: «Кто из добрых и ребячливых,

С кем я не сплю ночей, с кем водку пью,

Вопьётся вдруг зубами вурдалачьими

В артерию манящую мою?»

Устанешь на вопрос себя нанизывать:

А сам ты что ответишь, когда вызовут?

Мы спорили. Тогда мы пили меньше,

Или, из принципа, совсем не пили,

И в девочках не видели мы женщин,

И, кажется, мы веселее были.

Но с возрастом не только боль в затылке,

Хорошего прибавилось немало:

Когда, к примеру, тронуты бутылки,

Одна уже открыта для начала,

И сделан первый радостный глоток,

Вот и тепло по телу пробежало,

И ароматный колбасы кусок

Уже жуётся с диким наслажденьем —

Бесспорно – превосходное мгновенье!

Бесспорно, ты пока нечем не занят,

Но не скучаешь, а сидишь, как сел.

И жизнь – не затянувшийся экзамен,

В котором не особенно успел.

И кажется, на собственную шалость

Пришёл взглянуть ты в стереокино.

Так вечеринка славно продолжалась.

Ром кончился уже, но оставалось

Какое-то дешёвое вино.

Дешёвое вино – мечта студента.

Конечно, до какого-то момента.

Шло время, и реальность свет тушила.

Вот вечер вышел, дверь не затворив.

На улице, как будто их душили,

Неотвратимо гасли фонари.

Тьма заглянула к ним огромной рыбой,

Готовая вот-вот отпрянуть прочь,

И каменные города изгибы

Волной прибоя затопила ночь.

Ложатся спать. Вот Алексей, сквозь сон,

Увидел: это врач подходит к Жене.

А потолок плывёт, плывёт: «Пижон» —

Подумал, и заснул без сновидений.

Спит Алексей, и вовсе ни к чему,

Чтоб знал он, что сейчас произойдёт.

И кажется, я знаю, почему:

Она опять герою моему

Другого ухажёра предпочтёт.

С фигуркой хрупкой, чёлкою смешной,

Юна и независима настолько…

Разденется, и я замечу только —

Под свитером одежды никакой.

Слетает свитер в несколько движений —

Она боится сложных отношений.

И в самом деле, если страсти нет,

И нет любви до умопомраченья,

Не лучше ли, как бы сказал поэт,

«Отдаться мимолётному влеченью»,

Чем эти реки жалобных угроз,

Рефлексия, картинные мученья,

Его тирады, и потоки слёз,

Какое это, к чёрту, развлеченье?

Хоть был бы он красив, как Аполлон,

Или умом блестящим наделен.

И даже, если думаешь о муже,

Конечно, понадёжней кто-то нужен.

И я, и я, как бедный Алексей,

В той школе на Кропоткинской, влюбился.

И я не смел тогда ходить за ней,

А всё глядел и издали «тащился».

Ах, сколько их, разбивших сердце мне,

Таких прекрасных, нежных, словно змеи,

Что сердце это можно бы вполне,

Как артефакт, показывать в музее.

Я так его и вижу при луне —

Всё в трещинах. Tак долго я страдал,

Пока жену свою не повстречал.

………………………………………

«Весь улей-город – улицы и зданья,

И каждый человечий организм,

Имеет назначенье и призванье —

Часть аппарата мёдособиранья,

Отлаженный, надёжный механизм.

Летят в открытом космосе заводы,

И даже там они находят мёд,

А ты от пчёл свободен, ты – урод.

О, как воздушный шар, внутри – свобода.

Здесь на песке забыл тебя отлив,

Но мёд опасен – он рождает взрыв.

Приятно знать, что исключён из списка,

Приятно знать, что далеко волна.

Сама собой идет вперёд страна,

А ты жуёшь ничейную сосиску.

Но это ведь иллюзия одна!

Строй не нарушить, сделав шаг из строя», —

(Бутылки громко сделали динь-динь)

Так думал Алексей, с авоськой стоя,

Покуда не открылся магазин.

Так следующее утро началось,

А дальше как обвалом сорвалось.

День скомкан и несвеж. День этот длинный

Припомнится: он к Жене приставал,

И, двинут ею в челюсть, осознал,

Себя не то звездой, не то скотиной.

В магнитофоне переставил ленту,

Потом побрёл на кухню горевать.

Олег, напившись к этому моменту,

Пришёл туда, чтобы его унять,

Но начал просто «Фантой» поливать.

Оранжевая струйка, пузырясь,

За шиворот со смехом забралась.

Пришла Евгения и вдруг поцеловала,

Поцеловала… Так. Бутылка водки.

Ещё шаги до тёмного провала,

И время смялось, час сменил походку.

Явились позже два цветастых друга,

Которых, видимо, никто не знал,

Но Алексей уже ушёл из круга

Гостей, и скис, или упал.

Потом его рвало ничем почти,

Он воду пил и скрючивался снова,

И в паузах твердил четыре слова:

«О Господи, прости меня! Прости!»

………………………………………….

Глаза открыл. Окно просило утра,

Но ночь как будто с комнатой срослась.

На кухне свет, но муторно и мутно,

И в голове мучительная вязь.

«Вода холодная»… – хотелось пить.

Покачиваясь, медленно пошёл,

Тут он задел за стул, потом за стол,

И ухмыльнулся: «Разве же забыть?

И разве странно гибели хотеть?

Сегодня или завтра, кто-нибудь

Начертит в небе наш последний путь.

И, может быть, нам лучше умереть.

Нет, гибели хотеть совсем не странно:

Добро, гуманность – суетные сны.

В метро в час пик кому они нужны? —

Мы в людях видеть умных тараканов

Статистикой обречены».

Три пьяных паренька из подворотни,

Неловкий за очками поворот.

Разжат кулак, ещё от страха потный.

Щербатый зуб, и крови полон рот.

Забьёшься в угол, для битья удобен,

Устав, светловолосый отойдёт

И внешне будет ангелоподобен.

И тут на потолке белёсый свет,

Проехавшей машины задержался,

И выхватил из темноты предмет,

Картиною который оказался,

Окном, внесённым в дом, окном, в котором

Клубился город, созданный мечтой,

Там, в башне над распахнутым простором,

Горел огонь, горел маяк живой,

От спящего пространства неотъемлем.

И снег пошёл и падал над Москвой,

Стеной из воздуха, что рушится на землю.

Маяк горит, горит, на нём не спят,

Ведь огонёк на башне означает,

Что где-то корабли в ночи парят,

Вот почему так ночь он оживляет.

И пусть источник – лампочка на кухне,

Где на столе излишне крепкий чай,

И клонит в сон, хоть ты полпачки ухни,

Хотя бы головой в ответ качай.

– Не спи, не спи – меня тревожит Зверь!

Кто это говорит, не видно сразу.

Таинственный прямоугольник – дверь.

На освещённой кухне – Карамазов:

«Низаплечник, круглый кукиш самый друг.

Да признайся, уж не ты ли – Дон Кихот,

Уж не тот ли Дон Кихот – собой петух,

Вроде евнуха? Да вроде и не тот.

Мне бы нужную бумажку или нож —

Я б сложил тебя в карман, тряпицу, плед.

Но, однако, ты расцвел и всё цветёшь!

– Уж цветём, цветём, цветём, —

Что давно видны на свет».

Откуда Карамазов здесь возник,

Ведь я его ещё не представлял?

Такой вот этот Саша озорник,

Явился вдруг, никто его не ждал.

Но наш герой всегда ему был рад,

Ну, Саша гостем был такого рода,

Что безнадёжно ждать его прихода,

Он сам являлся – часто невпопад.

Фамилия и имя удивят,

Поверьте, его точно звали так,

Конечно же, он был большой чудак.

И я горжусь, что был я с ним знаком

И думать хочется, что с ним дружил.

Чтобы залить заварку кипятком,

Он и ко мне порою заходил.

Любил он ошарашить завитком

Каких-нибудь внезапных сочинений, —

По этой части был он просто гений,

Когда был трезв, хотя бы и не очень.

И бущущим он не был озабочен,

И завтра не боялся отчего-то,

И пары дней нигде не проработал.

Тут сбился я, тут он мешает мне,

Тону в воспоминаниях, как в шуме,

Ведь года три прошло, как Саша умер.

Теперь мы с ним встречаемся во сне.

Я что-то расписался – вот напасть.

Разочарованные ваши вижу лица —

Пора закачивать вторую часть,

А я всё не могу остановиться.

Ну, прям ребенок, что вовсю резвится,

От мамы предвкушая нахлобучку,

Так исписал я гелиевую ручку.

Да, наши дни, поистине, чудные:

Недавно был я просто поражён,

Увидев огоньки со всех сторон

В вечернем сумраке, зелёные, любые,

Почаще жёлтые, и изредка цветные:

У каждого с собою телефон.

Ну разве не забавная вещица?

И вдруг заметил, с виду, продавщицу.

У гаража свой сотовый достав,

Она кому-то делала гав-гав.

Она рыдала, громко матерясь —

Смягчает нравы сотовая связь.