Георгий Раевский - Одинокий прохожий

О, эти тонкие гобои
Над морем скрипок и альтов!
Как будто брошены судьбою
В печальный мир без берегов,

Они зовут, томятся, просят,
И дирижера тонких рук
Движенья мягкие приносят
За вздохом вздох, за звуком звук.

О, насмерть раненная тема
Свинцом холодным на лету!
Она поет, — и видим все мы
Полет последний в высоту,

И неизбежное паденье,
И крылья светлые в пыли…
И мы следим с таким волненьем,
Как будто не уберегли,

Как будто нашим соучастьем,
Виною нашей, из-за нас
О легком, о свободном счастье
До мира весть не донеслась.

В открытом поле, на ветру,
Хозяйское свиное стадо
Весь день пасти, — а ввечеру
За труд наемника награда:

Вода и горсть сухих рожков,
И на ночь жесткая солома.
Лишь изредка, средь скудных снов, —
Над ровной, плоской крышей дома

Дым голубой припомнишь ты,
И мшистый камень у дороги,
И роз колючие кусты,
И тень от листьев на пороге.

Изгнанья воздухом дыша,
В последнем, нищенском паденье,
Так видит чудный сон душа
О царственном происхожденье.

Из рук Отца она смеясь
Приемлет чашу золотую, —
И вдруг, со стоном пробудясь,
Опять бежит во мглу земную.

Соборной мудрости начало,
Торжественное слово: мы!
К себе всегда ты привлекало
Сердца и верные умы.

Кто знает счет деревьям в чаще?
Подобных между ними нет, —
Но все они семьей шумящей
Встречают огненный рассвет.

Нет одиноких: есть слепые,
В себе замкнувшиеся есть, —
Пока их души ледяные
Не пробудит благая весть

О том, что в этой жизни трудной
Никто не брошен, ни один,
Что самый нищий, самый блудный
И самый падший — все же сын.

Был этот вечер, как и все другие:
Волы мычали, полная бадья
Расплескивала брызги золотые,
Вернулись шумно с поля сыновья.

Когда же все замолкло, гул и гомон, —
Он тихо встал и вышел за порог:
Звезда стояла над уснувшим домом,
И свет ее был пристален и строг.

А позже сквозь глубокую дремоту,
Тогда к нему во мраке приступил
И молча с ним всю ночь боролся Кто-то,
И на заре его благословил.

Еще внизу, еще в долинах
Туман колышется ночной,
И сумрак на крылах совиных
Несется низко над землей.

Все тихо, лист не шевелится;
Все звуки канули ко дну.
Лишь резкий крик бессонной птицы
Подчеркивает тишину.

Но с каменной, но с горной кручи
Видны далекие леса:
Там с каждым мигом все певучей
Светлеет неба полоса.

Один, лицом огню навстречу,
Стоит Орфей, — и золотой
Ложится блеск ему на плечи,
Венцом горит над головой.

Орфей поет. — Деревья, камни, воды —
Все замерло, все внемлет, все молчит.
Бессмертной птицей в голубые своды
Таинственная песнь его летит.

За голосом, за лирою звучащей,
Идут во мгле рассветной, без дорог,
Выходят звери из глубокой чащи,
У царственных его ложатся ног.

О, музыки высокое начало!
На творческий, на благодатный пир
Ты призываешь с силой небывалой
В согласный хор преображенный мир.

Не умер он, его менады
Не растерзали… Сам собой
Из тесной, из земной ограды
Он хлынул песенной волной.

Она поет в деревьях, в травах
И в ветре мчащемся; шумит
Во вздохах моря величавых;
И ночью, в час, когда молчит

Весь мир, и в черном небе звезды
Свою раскидывают сеть, —
Звучит незримо самый воздух…
Орфей не может умереть,

Пока взлетает с пеньем птица,
Пока волна бежит на брег,
Пока живет, пока томится
Тоской по небу человек.

Ушла, отодвинулась суша,
И волны, подобно горам,
Громады туманные рушат
И снова вздымаются. Там

Огромный корабль погибает,
И пушечных выстрелов рев
Сквозь пену и мглу долетает
До темных, ночных берегов.

Давно ли еще красовались
Нарядные флаги на нем,
И пенье и смех раздавались,
И клики, и музыки гром?..

Европа, угрюмо и страшно
Ты гибнешь, ты тонешь: вода
Твои исполинские башни
Готова покрыть навсегда.

Но с веткой масличною птица
Не будет, слетев с высоты,
Над верным ковчегом кружиться:
Его не построила ты.

Победа? — Да, и слава Богу!
Свобода? — Кто же ей не рад?
Но не весельем, а тревогой
Мир пошатнувшийся объят.

Холодный зимний дождь уныло
Струями льется с высоты
На прошлогодние могилы,
На прошлогодние цветы.

И равнодушья косной силе
Опять всецело преданы,
О боли огненной забыли
Земли угрюмые сыны.

Великого города стены,
Твердыня и каменный строй,
И нежное тело Елены, —
Чем стали вы? — Пылью, землей,

Лозой виноградною, птицей,
Густой, бархатистой травой,
Что веером ровным ложится
Под легкой и сильной косой.

Земное непрочное племя,
Все вновь превращаешься ты,
Когда исполняется время, —
В растения, камни, цветы.

К чему же над новою Троей,
Которую время опять
Своей затопляет волною,
Нам плакать и руки ломать?

Sunt lacrimae rerum — Есть слезы вещей. —
И грусть, и печаль, и большие обиды
Плывут, как туманы над влагой морей,
Плывут над простором стихов Энеиды.

Плывет к италийским Эней берегам,
Качает корабль, — и несчастной Дидоны
Несутся как птицы за ним по волнам
Печальные крики, прощальные стоны.

Но что ее гибель, но что его страсть,
И памяти горькой упреки и речи!..
Империи сила, держава и власть,
Как камень, ложится на смертные плечи,

И камень за камнем, плита за плитой,
Стена за стеной — оглушительный молот
Гремит, — и растут и твердыня, и строй,
И с ними — печаль, одиночество, холод.

История — не братская могила,
Где все прошедшее погребено.
Она — незримо движущая сила.
И человеку изредка дано,

Мгновеньями, в молчании глубоком,
Настороженной, пристальной душой
Над времени несущимся потоком
Угадывать великий некий строй.

И все тогда становится иначе:
В небытие не падают года,
И горькие земные неудачи
Не давят, как могильная плита.

И не река холодного забвенья
Во тьму бежит стремительно из тьмы:
Сквозь плеск и гул, и грохот, и волненье,
Далекий чудный голос слышим мы.