Георгий Раевский - Одинокий прохожий
Обзор книги Георгий Раевский - Одинокий прохожий
Георгий Раевский. Одинокий прохожий
Виктор Кудрявцев. «Поэзия — не томный лепет…» (Предисловие)
Георгий Раевский (наст, имя и фамилия Георгий Авдеевич Оцуп) родился 29 декабря (10 января 1898 года) в Царском Селе, в городе Пушкина и Анненского. Воспитывался в многодетной купеческой семье. Авдей Мордухович и Рахиль Соломоновна сумели дать своим шестерым сыновьям и двум дочерям отличное образование. Как вспоминал позднее о Царскосельской Николаевской гимназии Э. Голлербах, «золотые медали срывали один за другим бесконечные Оцупы».
Трое из них оставили заметный след в истории русской литературы. Старший, Александр (псевд. Сергей Горный; 1882–1948), был интересным поэтом-юмористом и прозаиком. Умер в эмиграции, в Мадриде. Николай Оцуп (1894–1958), талантливый поэт-акмеист, мемуарист и литературовед, преданный ученик и последователь Н. Гумилева, проведя в изгнании 36 лет, скончался в Париже.
Их младший брат, Георгий, следовавший в своем творчестве традициям русской классической поэзии, взял себе псевдонимом фамилию друга Пушкина. В самом начале 20-х годов прошлого века эмигрировал в Германию, где окончил философский факультет Берлинского университета. В 1924 году Раевский переехал во Францию, активно влившись в литературную жизнь русского Парижа. Входил в объединение «Круг» и близкую к В. Ходасевичу группу «Перекресток» (вместе с Д. Кнутом, В. Смоленским, Ю. Мандельштамом, Ю. Терапиано, П. Бобринским), более того, как писал в своей мемуарной книге «Поля Елисейские» В. Яновский: «в то время часто ронял фразу: “я и моя группа”». Запомнился поэт современникам и как один из авторов острых, порою ядовитых эпиграмм в «Перекрёсточной тетради». Георгий Авдеевич умел предельно лаконично выразить свое отношение к тому или иному человеку, стихотворению, книге; чего стоит, например, «Стая верных» А. Гингера, переименованная им в «Стаю скверных».
Стихотворения Раевского, печатавшиеся в одноименном альманахе, в периодических изданиях были оценены критикой русского зарубежья в основном благосклонно. Рецензенты, отмечая несомненную одаренность молодого поэта, его редкий вкус и чувство меры, тем не менее, ставили ему в вину явное подражание Пушкину и в особенности Тютчеву, отмечали также влияние немецких романтиков (по воспоминаниям Ю. Терапиано, Раевский «был первым (и единственным) гётеанцем среди парижских поэтов»). Суммировал порою излишне эмоциональные оценки критиков В. Ходасевич: «в стихах Раевского уже есть поэзия, но еще нет поэта».
Излишняя строгость к себе, тщательная работа над стилем явились причиной того, что первый свой сборник — «Строфы» (Париж, 1928) — Раевский издал только в тридцатилетием возрасте. В предвоенные годы он широко печатался в «Современных записках», «Числах», «Журнале Содружества», альманахе «Круг»…, его стихи были включены в первую антологию эмигрантской поэзии «Якорь». Не теряя связи с Германией, Раевский участвовал в сборнике русских берлинских поэтов «Невод» (1933), даже намеревался издать здесь вторую книгу стихов. Уже набранная, она не смогла выйти в свет после прихода к власти Гитлера. Начавшаяся вторая мировая война, оккупация Франции фашистами вновь отложили печатание книги. Несмотря на то, что в эмиграции Раевский принял обряд крещения, ему приходилось скрываться от нацистов, одно время — в парижском убежище матери Марии (Е. Ю. Кузьминой-Караваевой).
Изданные в конце концов «Новые стихотворения» (Париж, 1946) были встречены критикой на редкость доброжелательно, многие современники сочли необходимым оценить проделанную поэтом работу. «Книгой достижений» назвал сборник А. Бахрах. Ему вторили в своих рецензиях Ю. Терапиано, М. Слоним, Е. Таубер, Ю. Иваск, отмечавшие «христианскую просветленность» и благородство тона, верность автора неоклассической традиции, глубокой философской проблематике. Последний сборник стихов Раевского — «Третья книга» (Париж, 1953) — закрепил за ним славу одного из лучших поэтов русского зарубежья, не громкого, но убедительного и очень гармоничного, которому все ближе с годами становилось религиозное мировосприятие.
В конце жизни Георгий Раевский обосновался в Германии, работал на радио. 19 февраля 1963 года скоропостижно (от разрыва сердца) скончался в Штутгарте.
СТРОФЫ. 1923–1927. (Париж, 1928)
МОЕЙ ЖЕНЕ
«Долгий день еще не прожит…»
Долгий день еще не прожит.
Что же ясный этот день
Холодком уже тревожит
Пробегающая тень?
— Отшатнись, неосторожный!
Будь и слеп, и глух, и нем:
Нынче только отблеск ложный
Завтра станет бытием.
«Спасайтесь вплавь, на бревнах, на плотах…»
Спасайтесь вплавь, на бревнах, на плотах,
На лодках парусных, — на чем попало:
Нас предала земля, и на полях,
Как серп, волна гуляет. Все пропало!
Не злаки, нет, не мирные хлеба,
Мы ветер сеяли, слепое племя,
И бурю жнем. О, гневная судьба!
О, страшное, безжалостное время!
«Не плачь! В жестоком мире этом…»
Не плачь! В жестоком мире этом
Нельзя быть хилыми душой.
О, если тьма не стала светом, —
Мужайся: свет не станет тьмой.
Когда же нам не доведется
Земной преодолеть недуг, —
Мой друг, мой утомленный друг,
Утешимся!.. Что ж остается?
«Все забыто: и образ, и отзвук, и даже названье…»
Все забыто: и образ, и отзвук, и даже названье,
Все пропало, исчезло, — и снова один я стою.
Этот обморок памяти слабому мне в наказанье
За сомненья и страхи, за скудную веру мою.
Дай найти мне такое тяжелое, нежное слово,
Чтобы вновь обрести над тобою забытую власть:
Как корабль затонувший со дна поднимают морского
Дай мне силы припомнить тебя и узнать, и заклясть.
«Нет, мы не бодрствуем, — мы спим…»
Нет, мы не бодрствуем, — мы спим,
Мы спим, не в силах пробудиться,
Нам пробужденье только снится
Сквозь памяти летящий дым.
Что ж эта горсть дневных тревог,
Волнений, горестей и боли?
На перекрестке двух дорог
Взметнулась пыль, — и нет уж боле.
«Сухой песок, песок сыпучий…»
Сухой песок, песок сыпучий
Занес мой скудный водоем.
О, Господи, пошли мне тучи
Тяжелые! Пускай дождем
Низринутся, сметут и смоют
Все, что годами налегло,
И воды хлынувшие взроют
Первоначальное русло.
Чтоб днем и ночью предо мною
Поток таинственный бежал
И жажду хладною струею,
Не утоляя, утолял.
«Что ты гордишься, певец?..»
Что ты гордишься, певец? — Смотри на простые ремесла:
Ты слагаешь стихи, возводит плотник строенье.
Горе тебе и ему, когда нечестной рукою
Мерили вы: упадут и в пыль превратятся обломки.
Будь смиренен и прост. И помни: из тех же деревьев
Можно дома воздвигать и звучные делать свирели.
Конькобежец
Вот разбежался, рукою взмахнул, упругим движеньем
Режет зеркальную гладь, ровный чертя полукруг.
Хрупок обманчивый лед, глубоки озерные воды:
Он и не смотрит туда, тешась мгновенной игрой.
Крысолов
Заиграл крысолов, запела звонкая дудка.
Лапками дружно стуча, крысы за песней бегут.
Он же, ладью отвязав, плывет и поет и играет; —
В синих прозрачных волнах бедные тонут зверьки.
«Как женщина, изменчива весна…»
Как женщина, изменчива весна.
Еще в ночи шумела непогода,
Но день блеснул, — и вот уже природа
Воскресной легкой неге предана.
Как эго прихотливое убранство,
Что процветет и распадется вновь,
Напоминает мне твою любовь
И милое твое непостоянство!
«Я в сердцах ударил палкой…»
Я в сердцах ударил палкой
По осиному гнезду,
И с сухим и легким треском
Вмиг рассыпалось оно.
И рассерженным и шумным
Желтым роем окружен,
Я бежал до самой речки,
Отбиваясь и крича.
Но и там еще, сбегая
К благодетельной воде,
Все я слышал за собою
Звонкий и веселый смех.
«Вотще пред Вами, ангел мой…»
