Георгий Раевский - Одинокий прохожий

«Готово? — В путь!» Приветливый толстяк
Взмахнул рукой, — и мощная машина
Рванулась с места. Мягко покачнувшись
На кожаном сиденье, мы с соседом
Слегка ударились плечом к плечу
И мирно улыбнулись. Перед нами
Две парочки, а впереди высокий
Угрюмый юноша, по виду немец,
В плаще и устрашающих очках.
Автомобиль летит. За нами следом
И пыль и дым пахучего бензина,
Навстречу нам сады и огороды,
На грядках пугала и с ними рядом
Спокойно скачущие воробьи.
Но вот уж лес. Не замедляя ходу,
Несемся в гору. По краям дороги
Многосаженные толпятся сосны
И кланяются, и шумят вослед.
Дорога извивается. Направо
Отвесная гранитная стена,
Налево сосны.
Вдруг — прорыв: с разбега
Мы вылетаем на крутой утес.
С двухверстной высоты вниз, по уступам,
Сбегает лес: деревья выгибают
Стволы вдоль скал, откидывают ветви,
Как в ужасе пред бездной отступая.

……………………………………………..
Сосед-француз болтает милый вздор
О завтраке, о небе, о Вогезах,
Я слушаю с учтивою улыбкой, —
И вот уже не слышу: с вышины
Мы, чудится, срываемся в ущелье.
Туннель — и снова яркий свет и ветер,
И озера блистающие воды,
И далеко на синем горизонте
Вогезских гор прерывистая цепь:
Огромные, они напоминают
О грозном, о величественном мире,
И кажется душе, что им подобно
В безмолвии над дольнею землей
Она возносится…
«А вот и Линге!» —
Шофер протягивает руку влево.
И точно: там, за ближним перелеском,
Разделены извилистой ложбиной,
Два исполинских высятся холма.
Они стоят, как будто Божьим гневом
Опалены: проклятые обрубки
Сухих стволов, без листьев, без ветвей,
Сбегают вниз сожженными рядами,
И молодые свежие побеги
Вкруг них растут испуганной толпой.
У кладбища мы сходим. Здесь лежат
Французские стрелки: двенадцать тысяч,
По сорок-пятьдесят в одной могиле,
Над каждой — белый деревянный крест.
Двенадцать тысяч жизней!.. Неглубокий
Песчаный ров, — и вот уж мы идем
Немецким кладбищем: кресты и сосны,
И вновь кресты: на двух-трех имена,
А прочие без имени.
Траншея. Молчаливой вереницей
Мы движемся: направо и налево —
Кротовые, глухие переходы,
Засыпаны, завалены землей;
Кой-где торчат расщепленные доски,
И между ними, на земле, повсюду
Обрывки проволоки заржавелой,
Как в лихорадке спутанные корни
Чудовищных растений. В вышине,
Над головою, узенькой полоской
Сияет бледно-голубое небо.
Скорее, прочь отсюда!..
На вершине,
На месте, где немецкой батареи
Следы виднелись, я остановился
И сел на камень. Спутники мои
Ушли вперед. Спокойною прохладой
Был полон воздух. Где-то в глубине
Деревья тихо-тихо начинали
Свое вечернее богослуженье,
И солнца красноватые лучи
Ложились на долины. Я сидел
Задумавшись.
На этом самом месте
И день и ночь в пороховом дыму
Метались люди, падали, — но криков
Никто не мог расслышать: самый воздух
Гремел от ураганного огня.
Наводчики бежали. Офицер
Бросал отрывистые приказанья, —
И вдруг кидался в сторону и падал,
Хватая воздух ищущей рукой.
Победа? Слава? — Господи, как мало,
Как мало дней до полного забвенья!
Мне стало страшно в этой тишине.
Я бросился бежать, но в переходах
Запутался, не находя дороги;
Я останавливался и бежал,
Скользя и спотыкаясь. Наконец,
Заслышал я рожок автомобиля:
Меня искали. Через две минуты
Я вышел на дорогу. В то мгновенье,
Когда мы снова тронулись, сосед
Мне крепко стиснул руку выше кисти;
Я молча оглянулся: было бледно,
Почти измучено его лицо.

…………………………………………….
На перекрестке мы затормозили:
Навстречу нам порожняя телега,
Тяжелым запряженная волом,
Прогромыхала. Девушка-эльзаска,
Красивая, с веселыми глазами,
Сидела свесив ноги с облучка
И пела песню.

Дорогой тьмы, дорогой мрака,
Дорогой черного крота
И прорастающего злака, —
И вдруг: простор и высота.

Светает; ранний отблеск гаснет
В легко бегущих облаках
Зари холодной и прекрасной,
Как розоватых крыльев взмах.

И, как задумчивое чудо,
По тонким, утренним лучам
Нисходит тишина оттуда
К земли измученным сынам.

Под вечер приляжешь усталый
Дороги на самом краю,
И ветром, совсем, как бывало,
Охватит всю душу твою.

И кто бы ни шел и ни ехал,
Печален иль навеселе, —
Ни слез не услышишь, ни смеха,
На ласковой лежа земле,

Широко раскинувши руки,
В высокой траве головой, —
Лишь ветра правдивые звуки,
Большое молчанье, покой.

Видишь, в воздухе — видишь? — кружится,
То замедленнее, то быстрей,
Золотая спокойная птица
Над холодным простором полей.

Это осень. — Деревья редеют,
Виноград налился и созрел,
Листья красные медленно реют…
Что же сделал ты, что ты успел?

И стоишь, одинокий прохожий,
На вечерний глядишь поворот:
В небе краски все глубже и строже,
Тень от дерева молча растет.

Пока мы торопимся, бьемся, хлопочем
И, день отработав сполна,
Проводим поспешно летящие ночи
В объятьях угрюмого сна;

Пока мы мечтаем о счастье и силе,
Но грубо и грустно живем, —
Наш бедный комок изумительной пыли
В пространстве летит мировом.

По тем же простым, непреложным законам
(Давно уж неведомым нам).
Все в мире по ним происходит: со звоном
Источник бежит по камням,

И в небе прозрачное облако бродит,
И мягким столбом голубым
Все выше и выше над крышей восходит
(Давно уж не жертвенный) дым.

Истлевший кокон покидая,
Вспорхнула бабочка, — и вот
Лазурь встречает голубая
Ее трепещущий полет.

Вот этот легкий и бездомный
Кусочек жизни в синеве —
Когда-то гусеницей темной
Он полз и прятался в листве…

Весенней радости предтеча,
Кружится в воздухе она,
И ей цветок растет навстречу
Из бездыханного зерна.

Лежу в траве, раскинув руки,
В высоком небе облака
Плывут — и светлой жизни звуки
Доносятся издалека.

Вот бабочка в нарядном платье
Спешит взволнованно на бал,
И ветер легкие объятья
Раскрыл и нежную поймал.

Но, вырвавшись с безмолвным смехом,
Она взлетела к синеве, —
И только золотое эхо
Звенит в разбуженной листве.

Блаженный день, не омраченный
Ничем, — тебя запомню я,
Как чистый камень драгоценный
На строгом фоне бытия.

Качается бабочка
На тонком цветке;
Забытая куколка
Лежит на песке.

Ни смерти, ни тления,
Ни гибели нет, —
Полет и кружение,
И трепетный свет.

Когда же кончается
Сияющий день,
И луг одевается
В прохладу и тень, —

Серебряным воздухом
Безмолвно дыша, —
В селения звездные
Несется душа.