Георгий Раевский - Одинокий прохожий

Вотще пред Вами, ангел мой,
Я рассыпаюсь мелким бесом:
Хоть бы кивнули головой,
Хоть бы взглянули с интересом!

Иль нынче бесы не в чести?
Иль ангелам не столь пристало
Беседы мирные вести
С врагами кроткого начала?

Но успокойтесь! Не ищу
Победы радостной и злобной:
У Ваших ног, бесам подобно,
И верую, и трепещу.

Слава тебе, наступающей день! хвала тебе, солнце!
Каждому зверю в лесу, пробужденному гулом и светом,
Каждой птице в полях, взлетающей в утренний воздух, —
Всем мой братский привет: не гостем случайным сегодня
К вам пришел я сюда, на этот ликующий праздник, —
Нет, как равный стою средь равных. Уже встрепенулся
Ветер, качаясь, гудят вершины столетних деревьев,
Над озаренной землей звенит, и гремит, и несется:
Слава тебе, любовь, хвала тебе, жизни начало!

Зеленая волна, зеленая трава,
И волосы твои оттенка изумруда,
И льющихся небес густая синева, —
Какое празднество для глаз, какое чудо!

Свалившейся травой мелькнет ли жизнь моя,
Волна ль ее умчит в стремительном теченье, —
Что, милая, мне в том? — сегодня видел я
Природу и тебя в таинственном смешенье.

Мой Друг, тебя я видел нынче спящей:
Лежала тень вокруг сомкнутых век,
Спокойная вздымалась грудь не чаще
Волны вечерней, плещущей о брег.

Когда ж, едва расслыша вздох глубокий,
Я низко наклонился над тобой, —
Мелькнул в лице какой-то свет далекий
И в воздухе взмахнула ты рукой,

Еще не просыпаясь. На мгновенье
Я видел — не томленье и не страх, —
Лишь дрожь неотошедшего виденья
В твоих полураскрывшихся глазах.

Полдневной щедростью согрета,
Ты прилегла на мягкий мох, —
И — счастья робкая примета —
Полуулыбка, полувздох.

Неясным трепетом тревожит
Чуть побледневшие черты.
Ты спишь. — Душа моя не может
Хранить подобной немоты.

О, как мучительно, как страстно,
С неутешимостью какой
Люблю твой тайный и прекрасный
Мимоидущий лик земной.

Отраден мне твой проблеск нежный,
Час утренний, беспечный час, —
Но сумрак ночи памяти прилежной
Отраднее во сколько раз!

Так прелести твоей мгновенной
Дороже мне, мой близкий друг,
Твоих очей какой-то вдохновенный,
Какой-то длительный испуг.

Вот и вечер, вот и темный
Возле самого окна
Тенью закивал огромной.
Вот и вечер. Тишина.

Все молчит, все засыпает,
Все заснуло. В этот час
Только память начинает
Свой бормочущий рассказ.

Ты не спишь еще, подруга?
Ты не отвечаешь? — Спит.
Тихо. Только от испуга
Сердце у меня стучит.

Безжизненна, бледна и молчалива
Сидела ты; полузакрыв глаза,
И по щеке твоей как бы лениво
Катилась одинокая слеза.

О, тяжкая!.. Дрожащий и огромный,
Весь этот мир катился вместе с ней, —
Нет, не вселенная, — но только темный
Печальный мир земной любви твоей.

Не может быть, неправда, о, не надо!
Что мне вселенная, что мне она —
Без этой странной горестной услады,
Без этого спасительного сна?

Ночью долгой и безлунной
У открытого окна
Слышу я, как ты томишься,
Бедная моя весна.

Жалуешься. О, как жадно,
О, как долго я готов
Вслушиваться в эти речи
Странные, без всяких слов.

И как будто только вспомнить,
Только руки протянуть, —
Милый друг, смеясь и плача,
Упадет ко мне на грудь.

И как будто не бывало
Прошлого, — и снова я
Повторяю, повторяю:
«Жизнь моя, любовь моя!»

На самом крае дикого обрыва,
Покрыт кустарником и лишаем,
Тысячелетний сторож молчаливый,
Ты спишь угрюмым, бездыханным сном.

Что беспокойный голос человека?
Что жалобы его? — Все глухо здесь.
Одних лишь сосен слышится от века
Протяжная торжественная песнь.

Какие тихие места,
Какая высота!
Как купол пали небеса
На синие леса

И замерли, — и все кругом
Объято стройным сном.
Лишь там, внизу, трубит в рожок
Овечий пастушок.

И песенка его легка,
Как эти облака,
Что, словно золотистый дым,
Проносятся над ним.

Я задремал — и надо мною
Торжественный вогезский бор,
Как старец, вел с самим собою
Суровый древний разговор.

О, как я сладко пробудился,
Когда, немного погодя,
Угрюмый сумрак огласился
Легчайшим шепотом дождя.

День отошел. Последний свет исчез
За синими вершинами Вогез.
Всё, что тревожило, что волновало,
Глубокою сменилось тишиной.
Лишь, музыки прозрачное начало,
Незримый ключ гремит передо мной.

Летит, летит листва, — и лес
Чернеет горестным скелетом.
Уж не припомнить тех небес,
Что светлым нам сияли летом.

Какие бедные места!
Все посерело, все поблекло:
Лишь пасмурная нищета
Скупым дождем стучит о стекла.

Стучи, угрюмая, стучи, —
Что мне твое глухое пенье,
Пока шумит огонь в печи,
Пока живет в душе волненье?

Кто б ни был ты, замедли шаг, прохожий:
На этом месте странник погребен.
Он видел сон, на счастие похожий,
Он жизнь познал, похожую на сон.

В дремоте дерево стоит
И не отбрасывает тени.
В сей поздний сумеречный час
Иные оживают тени.

Не наклоняйся над цветком:
В нем грозный яд таиться может.
И другу нежному не верь:
Он предает тебя, быть может.

Какой-то злобствующий дух,
Бежавший из ограде тесной,
Кружится, носится во мгле,
Витает тенью бестелесной.

Внезапно вспыхнули два ярких света:
Два фонаря. Разбрызгивая грязь
Огромными колесами, карета
Стремительно куда-то пронеслась.

Неудержимый бег! Одно мгновенье:
Огни, колеса, резкий поворот, —
И все. — Какое странное волненье…
Густой туман ложится. Дождь идет.

Медлительным посохом мерно звеня,
Проходит один по дороге.
Другой погоняет и хлещет коня
И скачет в смертельной тревоге.

Догнал, поравнялся — и вот уже нет:
Лишь пыль завилась золотая.
И путник дивится и долго вослед
Глядит, головою качая.