Мария Жиглова - Сталину

Расскажи мне книжку о Лапше.
Разве книжку можно рассказать?
Страшный крен на этом вираже —
Будут только тени убегать.

Я уже на пятом этаже.
Тянется рука моя к виску.
Мы с тобой на этом вираже —
Ангелы, летая на бегу.

Ангел мой, тебя поцеловать?
Нет, не знаю, вечный мой ответ:
Нет, не надо. Надо ли скрывать,
Что роскошный желтоватый свет

Фонаря с аптекой темноват.
В этой тусклости не вижу я,
Где мой рай… Но был же нынче ад,
И как яд и соль – печаль моя.

И – до судорог, до страшной немоты
Вечный раб, прикованный к стене…
Но отселе выросли цветы —
Незабудки в садике камней.

Не забудешь милого дружка?
С ним – немтырь я, и его уже бегу.
От себя скрывая, ямщика
Песне подпевая. А доску

Не прикладывай ко мне, Лапша.
Здравствуй, время беглое мое!
Но кошмар мой дышит, не спеша,
В синей вязи девок-муравьев.

Когда начинается ранняя рань,
Тогда он выходит за папиросами.
Нет денег, нет денег – и дело-то дрянь,
Сидит за работой простоволосая
Девчонка в квартире своей городской —
Ей надо пошить пальтецо да и куртку.
Ей надо успеть – папиросы с травой
Обходятся дорого милому бурху.
И опий сегодня недешев, как был
Во время Булгакова. Время Троянское.
И древних кентавров поэт не забыл
Поставить в ряд, что смешит постоянно
То племя несчастных, что «Время
не ждет»
Д. Лондона только в больницах
и в детстве
Читали. Отходит большой пароход
Философов. Нынче мы в Космос летали,
Ругали партсъезды другие партсъезды;
Амнистий пожали
Венок. С перерезанной веною – время
Хлобыщет, как кровь. Это странное
бремя —
Век 21-й – несется, и жало
Ос, мучащих Ио… Вот Солж, каторжане,
И бабка моя, что с Ахматовой схожа
И тоже сидела. Вот двое прохожих —
Вот время, приметы. И бомж
пробирается,
И время кометы уже подбирается.
Он жжет папиросы – гибриды с травою,
Она покупает лекарства с народом.
Она не сдается, он – павший, как Троя.
Она только ждет и на Шуру глядит.
Все так восхитительно. Леша не спит,
Помилуйте, люди! Оракул не бдит,
Когда нет таблеток. И Гогом-Магогом
Идет в магазин. Вот и водка на блюде!
И нет ничего, что сравнится с конем
Троянским, лекарством от этой мигрени!
Она просыпается, как в водоем,
В своей прихотливой и лаковой лени…
Уж шесть. Астрономы глядят, что четыре
И тридцать минут. Очень странно
в квартире.
Но все денег нет, но открытый киоск
И режет, как кость, и мытарит, как мозг
Несчастных post-mortem – и вот,
дело ваше
Носить по киоскам. Ребенка – за кашей
Послать уж нельзя, а то в школу идти
Ей в восемь часов. Оле не по пути.
А муж-то! А муж-то! Находка для Трона,
С правами, свободами кончено. Муж
(Боится, что скоро объестся он груш,
А дальше – безбрачие, венчик короной)
Ушел по киоскам возить шоколад.
А тут – наводненье. И в воду глядят
Те бабки, что женушке смерть
предсказали.
Как звали? Прасковья. А мужа как
звали?
Видать, Алексей. И Оленой зовут
Девчонку евойную. Нажита тут,
В квартирке нетесной, хозяйской,
На честные
Деньги Парашки (игла за шитьем)
Нанятой на это житье да бытье…
Выходит из русла Нева. Наркоманы
Сидят да и ждут, чтоб курить из кармана
Свой опий тихонько в квартирке
нетесной,
А Леша все ездит. Ему интересно.
А вот и вода. Забурлит, как всегда,
Нева иль Москва-река? Это противно.
Но гром над рекой распугал карася.
Привет, королева, как жить, не прося?
А черное солнце сияет так дивно,
Что солнце не видно, кроме короны
Затменной. Москва не видала урона
Такого еще… Старожилы не помнят.
Вот черная рать из черных машин.
Вот черные ризы монашьи. Бывало,
Гроза перекинется, как одеяло,
Но вод не прибудет. Один господин
Все ждет не дождется ответа Ольгуни.
Он не педофил? Да ты, милая, лгунья!
Идти ему скоро, и он не один.

И камень летит в лобовое стекло,
И рушатся зданья, машины плывут.
Кариатиды на доме московском —
О, кариатидам не повезло…
И сыпется с пляжа на Яузе остров,
И бедные люди сидят, не бегут.
А вот – подтопило кремлевское зданье.
Вот бедным-то людям – одно наказанье.
Вселенский потоп. Как конский топ,
Ветер грохочет. Еще – приказанье
Сидеть на местах. Никуда не идти.
Параше и Оле – не по пути.

Как встретиться? Вместе? Разит и разит
Бог молнией. Это – не бедствие, что ли?
В Преображенье бог преобразит
Столицы лик, бедной от серенькой моли
Прохожих, негожих больных стариков.
Утонут? Сгорят? В наводненье таков
Ответ божества: вы немало успели,
Вы выплыть сумеете в эту неделю,
Как вы выплывали всю жизнь из воды
Сухими? Богатым и бедным – беды
Не минуть. Тогда, среди вод и кипенья
Дождя, раздается прасковьино пенье:

Оля-Оля, Оле-Лукойе,
В дом не ходи —
Ходит один…
Спи со мной, детка,
Хочешь конфетку?
Он не педофил?
– Он тебя не спросил.

Алеша в фургоне сидит, матерится.
В киоске затопленном плачет девица.
Как львица, ревет, сплошь буксуя,
фургон,
А катастрофа ступает, как слон
В лавке посудной. Торопится очень
Алеша к жене, хотя сам курит опий.
И вот – тень Ивана-то Грозного тут.
«Беги, тебя девки несчастные ждут!»
Вот голос отца, умершего рано:
– Послушай, Алеша, ступай. —
Тут охрана…
Какая охрана? Тот парень с ружьем?
– Устал я сегодня. – Вор, сад, водоем.
И гонится змей за Алешей злосчастным,
На змее – Иван, царь-король
распрекрасный,
Включай же мотор! Что ты делаешь,
вор?
И в киоскершу стреляет в упор
Ружье. Не Алешки? Поди докажи.
А рядом китайцы пошли на ножи.
На Воробьевых горах было дело.
Вода подступала, Параша не смела
Уж выйти из дома. Утонет? – Спросила,
Ребенком владела уж тайная сила:
Она, хоть родителей уж осуждала
За жизнь свою, матери все рассказала.
– Убийца он, гад! – Он вообще-то
не хмурый,
Как вы… – Ты, конечно, последняя дура!
Что было? Да все. Он копеечек дал.
– Сегодня? – Отправил меня на вокзал,
Они собираются там. Наводненье,
Река помешала. – Приходит в волненье
Стихия. – Я дома. – Пойдешь ли куда?
– А к дому уже подступает вода.
Дом где-то, в Москве или так,
под Москвою
(иль Питером?). Грозен Иван.
Под конвоем
Алешу ведут. Куда? Да под суд.
За опий в машине, за тормоз на шине,
За груз шоколадок, не проданный Зине —
В киоске, обменянный у китаезы,
Что опий отдал ему. – Леш, несерьезно.
Покайся, раскайся и все расскажи.
А Зинку убили. Мавр тонет во лжи.
И морем ревет уже каждая речка,
А дома Параша катает колечко —
Яйцо. Тучи. Дождь. И гаданье:
Что будет? И слышит с небес указанье:
– Иди и ребенка спасай. Мужа нет,
Ведь скоро посадят на 10 уж лет.
– Мне страшно рассказывать, что было
дальше.
В три дня суд. И в щепки разбилась
Параша.
Жизнь вдрызг, на куски. И житье,
как шитье,
Отняли ребенка суды у нее.
– Не мать ты! А так, аферистка, воровка!
Общественность-публика смотрит сурово
На мать потаскушки. Мужик не тонул
В машине. И Ольгу пустили ко дну.
В детдом. Сутенеры ходили в детдом,
Нашли и девчонку. И это содом
Российский. И вот уже солнце сияет
В октябрьские дни. И дурак собирает
Рассказ, но сюжет не украден. Таков
Наш мир – это сборище дураков,
Тюремщиков, шлюх и несчетных девиц,
Ментов, королей, что лицами ниц,
Как в Зазеркалье. Сказать собиралась
Я что? А читателю тема понравилась?
Наверное, нет. На то и поэт,
Чтоб «язвы чахоточных» вымыть немного.
Пора в путь-дорогу. Прасковье – привет
От Маши Жигловой. Закончен ответ
Мой Пушкину. Знаете, кони летают,
А грозы, как розы, господь убирает.
И эти крылатые кони в Москве
В Большой утащили, где шастают две
Нимфетки – балета и оперы – мерно.
А Пушкин? Поэт ведь ответил примерно
Так: что Зоилу? Ему – красота.
Клеветникам же грозит пустота.
И пули летели. И кони летали.
И Ольга находится в этом подвале —
Борделе. Ее малолеткой зовут.
Двенадцать-тринадцать, и все было тут
Спокойно до этого наводненья.
На этом прощаюсь. Не жди привиденья
Поэта, потомок. К тебе не придут,
Тебя не найдут. А тебя – поведут
Домой. Не сегодня. Лет через двадцать —
Известность. Надо немного стараться
Сегодня за славу. Кипучий привет
Народный – не завтра. А времени —
нет.

Из города виден город.
Тот город был под водой,
Подле станции «Горе»…
Город был золотой.
Маленький, беленький город,
Где ели один лук
С черным хлебом Егоры
И Маши; пришли вдруг
В город на мертвом лике
Устья реки Вавилон:
Вы слышали тонкие крики
Рожденных младенцев в нем?

Мы курили раза три
В день папиросы две.
Рассмотри да разотри
Весь табак в Москве.

Весь табак отсюда был.
Дело-то табак.
Погубил – не погубил
Душу мне табак.
Выслали на выселки,
Есть, видать, кому.
«И за что он лысенький?» —
Говорят ему.

В Вавилоне-городе,
У пяти углов,
Получу по морде я,
Оля Bichenckoff.

В том городе подлунном,
Где гробы, жил кадет.
Женился самый юный
И получил билет
Он белый на войну-то.
Красотка родила,
В день города «капутом»
Младенца назвала.
Ей теперь куда идти?
Муж-то денег не принес.
С нею мне не по пути,
А соседи врут донос.

Город был на выселках.
Выселены мы.
В Вавилоне выслали
Дворянок до зимы.
Куда боярыни пойдут
Зимой, и кто за ними?
Купались в проруби. Зовут
Их парижанки «нимфами».
А нимфы ходят с нимбами
Под руку, пьют стрижи.
Мы «ястребов» обнимем ли?
Ты ручку покажи.
Цыганки ей гадали,
Трясли плечами те,
Кто прятался в подвале
И клялся красоте
Небесной. «Поэтесса,
Как руку держишь ты?»
Детей не будет вместо
Последней красоты
Стиха, не будет мужа
До гробовой доски.
Скажи, а кто-то нужен
В спасенье от тоски?
Дворянка погадала,
Унынье позови.
Ей показалось мало.
В спасенье от любви
Она стихи писала.
– Писательница, чай!
И браунинг сызмала,
Мой Лацис, получай.
Авось, когда пристрелят,
Стихи не пропадут.
И в белые метели
Цыгане не пойдут.
Пойдут-пойдут цыгане,
Что бедную свели
С ума, свои обманы
Похоронить в земли.
Бедняжка, что ты пишешь?
Ты человечек, да,
На прянике. Но дышишь
Упорно, как всегда.

В Москве, у Вавилонии,
Не мил был белый свет.
Высоцкий пел: «Лимония».
Я: «Сколько дали лет?»
А в Вавилоне-городе
У сорока углов
Опять получим в морду мы,
Поручик Иванов.
А мой поручик ряженый
Нарядный был такой,
И китель-то нагрáжденный,
И кортик под рукой.
Фамилия – Романов,
А кличка – Иванов.
От этих русских пьянок он
Остался без орлов.
Поручик ведь Романов,
Он русского царя
Не предал, как боярыни,
Что по Москве паря́т.
Он пишет буквы с черточкой,
Дефис или тире?
Плоды не с червоточинкой
Упали на заре
17-го года.
А гвардия белей
Лица того юрода,
Что все зовут Андрей.
А Ксения-то, Ксения,
Молясь на небесах
За русское Спасение,
Уж взвесит на весах
Поручика Романова.
На Красну Горку гордая
Красавица, спеша,
Не выйдет замуж. Спорами,
Ни разу не спеша,
Апостол Петр не встретит нас.
А где апостол Петр?
Где водка, там и царский квас.
Мой друг – глаза протер?
Там нету края нового,
И где он, этот день
Полковника сурового?
И тень через плетень
На рай уже не падает.
И ангел пролетел,
Конечно. И не радует,
Что жизнь одна, предел.

И решка падает как яблоко.
Орлы – на гербе краденом.
Россия, жди, пока-пока
Придет еще и жадина —
Народ какой-нибудь.
Он без национального —
Он гот, он серб, поляк,
Хорват, еврей, ты не забудь
Татарского начальника…
И в спину мне: будь-будь.