Мария Жиглова - Сталину

Я жду спокойный и недолгий ход
Спокойного, сухого вдохновенья,
Своей улыбкой вяжущего рот.
Лесбийской песенки плетеный переплет,
Летейской травки щелканье и тленье
Сплетаются в одно глухое пенье.
И как дурная девочка поет
О солнце, бьющем в солнечном
сплетенье,
Речному солнцу выставив живот.
И неотвязной музыки гуденье
Хотя не престает, не устает
И понемногу забирает в рот
Меня, спокойное и сильное растенье,
Собой к бессмертию наметившее брод.

Морозен воздух, воздух синь,
Иконный лик суров.
По Правды едет лимузин,
Бегу от докторов.

Я видел Иисуса лик.
Его хотят распять.
Я слышал зов, я слышал крик.
Немедленно бежать.

Меня опять хотят убить.
Бегу от докторов.
Я жить хочу, как прежде. Жить.
Я сильно нездоров.

Я вижу Свет. Откуда ты,
Пречистый светлый лик?
У этой вечной чистоты
Стоит Господь Велик.

Дуга радужная, дуга военная.
Завет, заключенный с Богом,
Никогда не был попран.
По нам стрелял враг.
Врачи уже не знали, что делать
с ранеными.
Человек сел, обернулся и сказал:
«С нами Бог. Я ранен, я, может быть,
скоро умру,
Я, наверное, попаду в Рай.
Потому что я претерпел муки во имя
Победы».
«Нет никаких червей, —
Ему врач отвечал. —
Ты попадешь в Рай.
Россия потерпела казнь от Господа.
Россия много потерпела и от нашествия
врага.
Но нашей победой сегодня и вчера
Мы были спасены
От натиска. Но это еще не все.
Это – только начало».
…В Подмосковье изгнан фашист.
Впереди – Курская дуга
И громовой голос Левитана.
С нами Бог.
И НКВД не будет больше расстреливать
военных.
Священников тоже не тронут.
«Победа не за горами!»

Война идет уже сейчас,
Последняя война.
Разрушена землянка в час,
Осталась я одна.

Кругом враги. Кипит земля
От пушек и от бомб.
Погиб поэт. Погиб нарком.
Идут часы Кремля.

Победа вскоре. Но не верь,
Что нам она дана.
Идет война. Бушует зверь.
Последняя война.

Знать тревогу,
Видеть коней
Белых и черных
В голубых санях.

Сани поновее,
Кони идут
Как-то порезвее
На Господень Суд.

Война, война, кругом война,
И факелы горят,
И мародеры допьяна
Напились. Стали в ряд
Солдатики – во фрунт, во фрунт.
Царь Палкин Николай
Вновь за обедом скушал фрукт.
Деревня. Царский лай
Собак в Керчи, и турок бьют
Российские полки.
Гляди вперед! Солдат, убьют —
Стрелять врагу с руки.
Вот Александр, что на ковре
Был вышит расписном.
И кто-то пел, что на коне
В Сенат (что в белый дом)
Въезжал Калигула, в Сенат
Российский царь вошел.
И Николай Второй, как в ад,
На царствие пошел.
Крым, дорогая мне страна,
И смятые полки.
Идет война, идет война.
И жгут большевики.

«Говори, не молчи. Не пиши», —
Говорил мне товарищ маузер-с,
«Все зло от поэтов», – говорила мне
церковь.
«Ты свята», – так кричит белая церковь.
Душа из гроба не восстанет.
Что я наделала, что я делаю?
Россия живет; звонко поет
Гитара яркая
В оркестре одном.
Душа научится твоя играть
В прятки с чертовней.
Я тебе уже не радуюсь.
В Радоницу будем хоронить-умирать.
Муза потрогала, как за лоб
Маяковского.
«Стихи не пишите», – бес тоже кричит.
Он грустен. А сколько времени? —
В Москве всегда часы на улицах,
Можно даже не носить монокль
И не смотреть в пенсне на наручные
часы.
Часы в Москве можно не носить.

Я – недобиток советской эпохи.
Здравствуйте, слушайте программный
стих.
Слава слова – мусорщик в дохе.
Пишет стихи и в дурке затих.
Сердце мое до боли расхристано.
Надо жить, не любя его.
Я беру у Булгакова истину,
Я у Гете беру волшебство.
Как на майдане, где беглые бегают
И как в Вальпургиевой ночи,
Я за тобою везде последую,
Хоть ты не бог и не чёрт, молчи.

Вы не помните Сержа Есенина?
Это опять уходит в рассеяньи,
Молча, звезда Иннокентия Анненского
И Державина раб.
Это отца человеческим голосом
Бедный ребенок зовет, и полосой
Зверя-енота в тайне широкой
Реки виноград.
Это тайга и сибирская вьюжность.
Это река, ледостав, неуклюжесть.
Это, как чайник пустой на рыбалке,
Палки костра, обезьяны и палки.
Нет никого, кто не понял бы Канта
После таблеток. Приняв музыканта.
Вы оробели, музыку послушав.
Господи, спаси наши души.
От этой музыки мухи не лают.
Я эту музыку и выбираю.
Я не за раем – за музыкой этой
С скрипкой сердечной,
С этой поэтой.
Ты крысолов? Тунеядец, набитый
Ватой и важностью,
Я недобиток
Советской эпохи,
И мой отец —
Партиец и ленинец и молодец.
Москва, добавь в стихи мои влажности.

Хор поет и бесы водят —
Как бы нам уж не пропасть:
То ли леший колобродит,
То ли новая напасть.
Как бы нам уж – милых нету.
Мгла кружится – целый день.
С Маргаритой по свету
Ходят бесы – как не лень.
И уже приходит Фауст,
С Мефистофелем на «ты».
Мне сегодня показалось,
Что отныне суеты
Не было. Я верю в бога,
В бога, белого, как свет.
Немцы, ясная дорога,
Бесы крутят, вот рассвет
Небывалый, ночь Вальпургий
Между нами не была.
Фауст, Фауст, ты испуган?
С Маргаритой ночь светла.
И, когда весь замок древний
С нею заперт на замок,
С Валентином он в деревне
Бьется, силой изнемог
Валентин, и вот – убили.
Фауст смотрит, чуть дыша:
Маргариту схоронили,
И запродана душа.
Строй, не строй – не избежать мне
Бога с чертом наяву.
Фауст, Гете, жарко, камни.
Косит жнец свою траву.
Будет жнец моим примером.
Много травушки в аду.
Вышел Фауст маловером.
Боже, я к тебе приду.

В этом краю проституток,
В этом печальном краю
Снова охота на уток,
Снова пою и стою.
Снова печальная повесть,
Снова убит сутенер.
Снова дорога и полоз
Снова там руку простер.
Снова печальная стая
Ос, и стада голубей.
Я тут совсем не устала.
Милая, водки не пей.

Ты про-тив-ный, господи, бываешь.
Вызывали милого в ЧК,
И, как сигарета, Бичев, таешь,
А печаль моя неглубока.
От осенней уличной рванины
Осень запоздало на дворе
Рвет меня за длинные штанины
Без прописки в этом октябре.
Господа, укройте ваши шляпы:
Ведь Москва печальна и узка.
Едет Коля, егерь сиволапый,
Под шальную песню ямщика.
Здесь не то, здесь гусли не повисли,
И со мною в этом октябре
Грузный кот. А егерь наши мысли
Льет в гестапо на моем дворе.
Кто был с ними в этом старом доме?
В этот вечер в травяном саду?
Иисус Христос? Иль девка в броме
Белом говорит: «Домой приду».

Да покроет тя сеть Авирона,
Дорогая Расея-страна,
С Кенигсберга до царского трона,
На котором сидит Не Она.
С Кенигсберга до царского трона
Мне не видно и цвета лучей.
Пусть страна моя в сонме короны
Ищет, кесарь, убийц и врачей.
Господа, это странная воля.
Воля Божья – писательский крест.
Умирай, моя страшная доля,
Воздвигайся, Россия, на крест.

Расскажи мне книжку о Лапше.
Разве книжку можно рассказать?
Страшный крен на этом вираже —
Будут только тени убегать.

Я уже на пятом этаже.
Тянется рука моя к виску.
Мы с тобой на этом вираже —
Ангелы, летая на бегу.

Ангел мой, тебя поцеловать?
Нет, не знаю, вечный мой ответ:
Нет, не надо. Надо ли скрывать,
Что роскошный желтоватый свет

Фонаря с аптекой темноват.
В этой тусклости не вижу я,
Где мой рай… Но был же нынче ад,
И как яд и соль – печаль моя.

И – до судорог, до страшной немоты
Вечный раб, прикованный к стене…
Но отселе выросли цветы —
Незабудки в садике камней.

Не забудешь милого дружка?
С ним – немтырь я, и его уже бегу.
От себя скрывая, ямщика
Песне подпевая. А доску

Не прикладывай ко мне, Лапша.
Здравствуй, время беглое мое!
Но кошмар мой дышит, не спеша,
В синей вязи девок-муравьев.

Когда начинается ранняя рань,
Тогда он выходит за папиросами.
Нет денег, нет денег – и дело-то дрянь,
Сидит за работой простоволосая
Девчонка в квартире своей городской —
Ей надо пошить пальтецо да и куртку.
Ей надо успеть – папиросы с травой
Обходятся дорого милому бурху.
И опий сегодня недешев, как был
Во время Булгакова. Время Троянское.
И древних кентавров поэт не забыл
Поставить в ряд, что смешит постоянно
То племя несчастных, что «Время
не ждет»
Д. Лондона только в больницах
и в детстве
Читали. Отходит большой пароход
Философов. Нынче мы в Космос летали,
Ругали партсъезды другие партсъезды;
Амнистий пожали
Венок. С перерезанной веною – время
Хлобыщет, как кровь. Это странное
бремя —
Век 21-й – несется, и жало
Ос, мучащих Ио… Вот Солж, каторжане,
И бабка моя, что с Ахматовой схожа
И тоже сидела. Вот двое прохожих —
Вот время, приметы. И бомж
пробирается,
И время кометы уже подбирается.
Он жжет папиросы – гибриды с травою,
Она покупает лекарства с народом.
Она не сдается, он – павший, как Троя.
Она только ждет и на Шуру глядит.
Все так восхитительно. Леша не спит,
Помилуйте, люди! Оракул не бдит,
Когда нет таблеток. И Гогом-Магогом
Идет в магазин. Вот и водка на блюде!
И нет ничего, что сравнится с конем
Троянским, лекарством от этой мигрени!
Она просыпается, как в водоем,
В своей прихотливой и лаковой лени…
Уж шесть. Астрономы глядят, что четыре
И тридцать минут. Очень странно
в квартире.
Но все денег нет, но открытый киоск
И режет, как кость, и мытарит, как мозг
Несчастных post-mortem – и вот,
дело ваше
Носить по киоскам. Ребенка – за кашей
Послать уж нельзя, а то в школу идти
Ей в восемь часов. Оле не по пути.
А муж-то! А муж-то! Находка для Трона,
С правами, свободами кончено. Муж
(Боится, что скоро объестся он груш,
А дальше – безбрачие, венчик короной)
Ушел по киоскам возить шоколад.
А тут – наводненье. И в воду глядят
Те бабки, что женушке смерть
предсказали.
Как звали? Прасковья. А мужа как
звали?
Видать, Алексей. И Оленой зовут
Девчонку евойную. Нажита тут,
В квартирке нетесной, хозяйской,
На честные
Деньги Парашки (игла за шитьем)
Нанятой на это житье да бытье…
Выходит из русла Нева. Наркоманы
Сидят да и ждут, чтоб курить из кармана
Свой опий тихонько в квартирке
нетесной,
А Леша все ездит. Ему интересно.
А вот и вода. Забурлит, как всегда,
Нева иль Москва-река? Это противно.
Но гром над рекой распугал карася.
Привет, королева, как жить, не прося?
А черное солнце сияет так дивно,
Что солнце не видно, кроме короны
Затменной. Москва не видала урона
Такого еще… Старожилы не помнят.
Вот черная рать из черных машин.
Вот черные ризы монашьи. Бывало,
Гроза перекинется, как одеяло,
Но вод не прибудет. Один господин
Все ждет не дождется ответа Ольгуни.
Он не педофил? Да ты, милая, лгунья!
Идти ему скоро, и он не один.

И камень летит в лобовое стекло,
И рушатся зданья, машины плывут.
Кариатиды на доме московском —
О, кариатидам не повезло…
И сыпется с пляжа на Яузе остров,
И бедные люди сидят, не бегут.
А вот – подтопило кремлевское зданье.
Вот бедным-то людям – одно наказанье.
Вселенский потоп. Как конский топ,
Ветер грохочет. Еще – приказанье
Сидеть на местах. Никуда не идти.
Параше и Оле – не по пути.

Как встретиться? Вместе? Разит и разит
Бог молнией. Это – не бедствие, что ли?
В Преображенье бог преобразит
Столицы лик, бедной от серенькой моли
Прохожих, негожих больных стариков.
Утонут? Сгорят? В наводненье таков
Ответ божества: вы немало успели,
Вы выплыть сумеете в эту неделю,
Как вы выплывали всю жизнь из воды
Сухими? Богатым и бедным – беды
Не минуть. Тогда, среди вод и кипенья
Дождя, раздается прасковьино пенье:

Оля-Оля, Оле-Лукойе,
В дом не ходи —
Ходит один…
Спи со мной, детка,
Хочешь конфетку?
Он не педофил?
– Он тебя не спросил.

Алеша в фургоне сидит, матерится.
В киоске затопленном плачет девица.
Как львица, ревет, сплошь буксуя,
фургон,
А катастрофа ступает, как слон
В лавке посудной. Торопится очень
Алеша к жене, хотя сам курит опий.
И вот – тень Ивана-то Грозного тут.
«Беги, тебя девки несчастные ждут!»
Вот голос отца, умершего рано:
– Послушай, Алеша, ступай. —
Тут охрана…
Какая охрана? Тот парень с ружьем?
– Устал я сегодня. – Вор, сад, водоем.
И гонится змей за Алешей злосчастным,
На змее – Иван, царь-король
распрекрасный,
Включай же мотор! Что ты делаешь,
вор?
И в киоскершу стреляет в упор
Ружье. Не Алешки? Поди докажи.
А рядом китайцы пошли на ножи.
На Воробьевых горах было дело.
Вода подступала, Параша не смела
Уж выйти из дома. Утонет? – Спросила,
Ребенком владела уж тайная сила:
Она, хоть родителей уж осуждала
За жизнь свою, матери все рассказала.
– Убийца он, гад! – Он вообще-то
не хмурый,
Как вы… – Ты, конечно, последняя дура!
Что было? Да все. Он копеечек дал.
– Сегодня? – Отправил меня на вокзал,
Они собираются там. Наводненье,
Река помешала. – Приходит в волненье
Стихия. – Я дома. – Пойдешь ли куда?
– А к дому уже подступает вода.
Дом где-то, в Москве или так,
под Москвою
(иль Питером?). Грозен Иван.
Под конвоем
Алешу ведут. Куда? Да под суд.
За опий в машине, за тормоз на шине,
За груз шоколадок, не проданный Зине —
В киоске, обменянный у китаезы,
Что опий отдал ему. – Леш, несерьезно.
Покайся, раскайся и все расскажи.
А Зинку убили. Мавр тонет во лжи.
И морем ревет уже каждая речка,
А дома Параша катает колечко —
Яйцо. Тучи. Дождь. И гаданье:
Что будет? И слышит с небес указанье:
– Иди и ребенка спасай. Мужа нет,
Ведь скоро посадят на 10 уж лет.
– Мне страшно рассказывать, что было
дальше.
В три дня суд. И в щепки разбилась
Параша.
Жизнь вдрызг, на куски. И житье,
как шитье,
Отняли ребенка суды у нее.
– Не мать ты! А так, аферистка, воровка!
Общественность-публика смотрит сурово
На мать потаскушки. Мужик не тонул
В машине. И Ольгу пустили ко дну.
В детдом. Сутенеры ходили в детдом,
Нашли и девчонку. И это содом
Российский. И вот уже солнце сияет
В октябрьские дни. И дурак собирает
Рассказ, но сюжет не украден. Таков
Наш мир – это сборище дураков,
Тюремщиков, шлюх и несчетных девиц,
Ментов, королей, что лицами ниц,
Как в Зазеркалье. Сказать собиралась
Я что? А читателю тема понравилась?
Наверное, нет. На то и поэт,
Чтоб «язвы чахоточных» вымыть немного.
Пора в путь-дорогу. Прасковье – привет
От Маши Жигловой. Закончен ответ
Мой Пушкину. Знаете, кони летают,
А грозы, как розы, господь убирает.
И эти крылатые кони в Москве
В Большой утащили, где шастают две
Нимфетки – балета и оперы – мерно.
А Пушкин? Поэт ведь ответил примерно
Так: что Зоилу? Ему – красота.
Клеветникам же грозит пустота.
И пули летели. И кони летали.
И Ольга находится в этом подвале —
Борделе. Ее малолеткой зовут.
Двенадцать-тринадцать, и все было тут
Спокойно до этого наводненья.
На этом прощаюсь. Не жди привиденья
Поэта, потомок. К тебе не придут,
Тебя не найдут. А тебя – поведут
Домой. Не сегодня. Лет через двадцать —
Известность. Надо немного стараться
Сегодня за славу. Кипучий привет
Народный – не завтра. А времени —
нет.