Алексей Дьячков - Игра воды. Книга стихов

В дорогу махнешь неуверенно —
Поедет с пейзажем окно.
И вспомнишь, чего с тобой не было,
И то, чего быть не могло.

Сойдутся в круг заросли зодчества.
Раскроется света пучок. —
Кино со студенткой заочницей,
Повторно не сдавшей зачет.

Все светлое, чем успокоится
Душа в коммунальном углу,
Вагон когда поезда тронется
И ты закричишь на бегу.

Три солнечных вечера в Питере,
Рябь Невки и блики ручья.
Два тела сойдутся медлительно
Когда, задыхаясь, урча,

В одно – восьмилапое – сложатся
И дрожью наполнятся вдруг.
Божественным станет убожество,
И плоть обретет себе дух.

Страданье, какое не вынести,
Заставит поверить, что все,
Что было – лишь сказка и вымысел.
Еще одно хокку Басё.

За достоверность поручусь вопроса.
Вопрос, что достоверностью считать.
Поэт на каменистый остров сослан
Осеннюю эклогу сочинять.

В траве пожухлой думает о чем он? —
О море размышляет не спеша,
Пиджак накинув драный чесучовый,
Крупнозернистой галькою шурша.

Он водит песню, топчется на месте.
Играет в сон, то плача, то смеясь.
Осеннюю вдыхая прелесть/ плесень,
Плетя слогов бессмысленную вязь.

По мостику он сходит постепенно
С ума к такой зеленой глубине,
К волне, пред ним стоящей на коленях,
Гудящей убедительно вполне.

Какой-то бред, галдеж, апрельский пленум,
Он помнит ад, как вытек рыбий глаз,
Как бился за прекрасную Елену
С Осоавхимом славный Вхутемас.

Зачем же здесь, на острове убогом,
Где чайки только изредка слышны,
Он просит вдохновения у бога,
А не спасенья собственной души.

На склоне сосны. Спуск. Коса.
Песок. Высокая осока.
На солнце дремит егоза.
И платье на ветру промокло.

Другие дети волны бьют —
Постарше кто и одногодки.
Один грустит мальчишка тут,
Поджав коленки к подбородку.

Он вдаль задумчиво глядит,
На лес, трепещущие флаги.
Там хор походную гудит,
Гуляет пионерский лагерь.

Наносит футболист удар,
Вожатый прячет в куст заначку.
И кто-то тоже смотрит вдаль,
С коленки сковырнув болячку.

Не первую зиму, какую весну,
И осень давно не одну
Учил он в Синопе, и прибыл в Корсунь,
И дальше пошел по Днепру.

Когда из родных и насиженных мест
Добрался до наших племен,
Воздвиг на прибрежной горе чудо-крест
В честь града грядущих времен.

Преследовал страх его, шел по пятам,
Лечила тьма тяжких годин.
Видал он и Новгород славный, и там
Речам своим дом находил.

На клевере жил и крапиву жевал,
И жажду росой утолял.
Февраль отпускал, да апрель прижимал,
И первый лист август ронял.

И был в стороне, где зарос огород,
Где воздух горчит от вины.
Со вдовой где водит вдова хоровод
На площади после войны.

Там дивно страданьем торгуют купцы,
На цифре зачахли умы.
И там узкоглазы, беззубы и злы
Росли неотмщенные мы.

И долго в заросшее пылью окно
В печальном смиренье своем
Вползало, пылая, прекрасное то,
Что нашей природой зовем.

И пялился мальчик на бор недалек,
Наевшись пустых макарон.
И луч преломляя, пылал бутылек,
И мерз за окном богомол.

И грубой тату половина зари
С ладони отцовской ползла.
И предки играли в замри-отомри,
И мать побеждала отца.

И мудрые речи, простые слова,
Листва, дребезжание рам
Оконных, и все, что звучало тогда,
Доступно по-прежнему нам.

Ауканье. Грохот подъездных дверей,
Гуденье железки вдали.
И все, что поведал апостол Андрей,
и что мы вместить не смогли.

Сердечный сбор плывет над лесом —
Сор травяной и пыльный лист.
Шуршит, как Май Июлий Цезарь,
Лентопротяжный механизм.

И в сумерках встает над бездной,
Над берегом крутым реки
Любви созвездье, о небесных
Телах науке вопреки.

Так с возвращеньем запоздалым
Мы забываем о годах…
Как старый сон, стоит над садом
Предгрозовая духота.

Я не спрячусь в кустах за бараками,
Под фонарь выйду к пьяницам, чтоб
Бог Авраама, Исаака, Иакова
Меня здесь среди наших нашел.

Среди горьких, запойных и конченных
Буду слушать я новый устав.
Буду выть нерешительно: Отче наш,
И в последний час нас не оставь!

Воздух колкий, разряженный, ветреный,
Злого ворона с сыром во рту,
Велик «Минск» моему откровению
Я свидетельствовать призову.

Слушай мир с придыханием голос мой,
Говор улиц, подъездов гудеж,
Во дворе шум распущенной поросли —
Ты меня уже здесь не найдешь.

У окошка с распахнутой форточкой
Старым чаем запью супрастин.
Буду у воробьев просить помощи,
Сигареткой сгоревшей трясти.

Над летным полем лень нездешняя,
Отстал от стаи воробей.
Природа отвечает тем же мне,
Любуясь красотой моей.
Лес лист выстраивает лесенкой,
Дневного сна веселый сор —
Воображая мир в разрезе, я
Боюсь не повторить узор.
Рисунок с месяцем и звездами,
Альбом, и Дух – игра воды.
Что под бумагой папиросною
В лице волхва открыт мне был.

О пионервожатой с формами,
О деве гипсовой с веслом
Под люстрой с пыльными плафонами
Печально думать перед сном.

Со сцены праздничной, как с берега
Высокого, искать кого,
Чтоб, пригласив на танец медленный,
Нащупать с пуговкой белье?

Беспомощно мычать под месяцем,
Под диском, выцветшим на треть,
Высоким слогом псалмопевца о
Не прожитом пытаться петь.

Чтоб слушать обещанья друга нам,
Гимн про скрипучую кровать,
Не надо пыль под репродуктором
Ивовым прутиком гонять.

Вот песня. Процедуры водные
И часа тихого тик-так —
Мелодия. Слова – народные,
На два написанный диктант.

Проснувшись, забываешь, что привиделось.
Пытаешься мгновенье пустоты,
Продлить… Потом с усилием действительность
Вдвигает в тебя пестрые пласты.

Расплывчатый рисунок, чей-то замысел —
Сервант, камин, какой-то черт в золе.
И вдруг все быстро, четко проясняется,
Когда очки находишь на столе.

И сам себя, раскрыв коварный заговор,
Боишься перед зеркалом, как трус.
Обмакиваешь в чай кусочек сахара
И еще твердым пробуешь на вкус.

Заросла дача гладью и вышивкой.
Конь со всадником скрылись в траве.
Старый сад не вишнёвый, а ви’шневый
Спустя годы забор одолел.

Звякнув рюмкой с сердечной микстурою,
Сам себе: Почему бы и нет, —
Отвечай… Жди на лавочке Гурова,
И песок вытрясай из штиблет.

Тьма пыхнет зверобоем и мятою,
Хлопнет дверью тяжелой, вскружив
Пыль порога… За ухо помятое
Папироску себе заложи.

Если хрестоматийную выгоду
Не вспугнет дикий мотоциклист,
Собираясь на яблочко с выходом,
По траве, как по ссылке пройдись.

Грустил новобранец о Грузии,
Прижав автомата весло,
Когда циркулярка контузии
Заваливала горизонт.

Без боя, стремительно оторопь
Брала в плен, как древний инстинкт,
Когда на посадку вдруг подали
И дальше в Сибирь повезли.

И долго с кастрюлькой, конфоркою
Во след коммуналка плыла —
Со шкафом, с тахтою комфортною,
С бумажной иконой битла.

И эти гражданка и армия,
И каждое утро лицо,
И эта любовь сериальная
С почти мексиканским концом,

И кросс по проселку и городу,
И лычки минут без пяти, —
Вставали неровными волнами,
Рекой,
Чтобы дважды войти.

И боги и цари со мною жить могли б
В ладу, но с неких пор я стал для них игрушкой.
Чтобы попасть теперь в счастливую ловушку,
Я с рифмами дружу и избегаю нимф.

В походный мой бинокль разглядываю даль,
Залит олифой лес и солнечный гербарий.
Пою печально о наполненных кефалью
Шаландах. Кафель тру в сортирах и эмаль.

В хороший день живу надеждой, пью вино,
Послания твои я складываю в короб.
И слушаю порой вечерней лязг фаркопов
На станции ж/д и грохот буферов.

Когда в буфете мы рассядемся с тобой,
Как в карты игроки на полотне Сезанна,
Зачем грустить и петь в углу пустого зала
Мы будем, ведь труба давно дала отбой?