Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

         Я утром звал слугу и не дозвался.
Взглянул – дверь отперта. Вода не налита.
         Бродяга ночевать не возвращался.
Я без него, как на беду, одежды чистой не найду,
         Готова ли еда моя – не знаю.
А время шло и шло… Ах, так! Ну хорошо,
         Пускай придет – я проучу лентяя.
Когда он в середине дня пришел, приветствуя
                меня,
         Сложив почтительно ладони,
Я зло сказал: «Тотчас прочь убирайся с глаз,
         Мне лодырей не нужно в доме».
В меня уставя тупо взор, он молча выслушал
                укор,
         Затем, помедливши с ответом,
С трудом слова произнося, сказал мне: «Девочка
                моя
         Сегодня умерла перед рассветом».
Сказал и поспешил скорей к работе приступить
                своей.
         Вооружившись полотенцем белым,
Он, как всегда до этих пор, прилежно чистил,
                скреб и тер,
         Пока с последним не покончил делом.

Лес верни нам. Возьми свой город, полный шума
               и дымной мглы.
Забери свой камень, железо, поваленные стволы.
Современная цивилизация! Пожирательница души!
Возврати нам тень и прохладу в священной
               лесной тиши.
Эти купанья вечерние, над рекою закатный свет,
Коров пасущихся стадо, тихие песни вед,
Пригоршни зерен, травы, из коры одежды верни,
Разговор о великих истинах, что всегда мы
               в душе вели,
Эти дни, что мы проводили, в размышленья
               погружены.
Даже царские наслаждения мне в тюрьме твоей
                не нужны.
Я свободы хочу. Хочу я снова чувствовать, что
                лечу,
Чтобы снова вернулись силы в сердце мое, хочу.
Знать хочу, что разбиты оковы, цепи хочу разъять.
Вечный трепет сердца вселенной хочу ощутить опять.

Рабочий с запада весь день, пока не ляжет ночь,
Копает глину у реки. А маленькая дочь
Весь день снует туда-сюда, раз по сто, может быть,
Посуду медную она к реке таскает мыть.
И на ребяческих руках, движеньям мерным в лад,
Браслеты тонкие – динь-динь, – касаясь блюд,
                звенят.
И так весь день. А рядом – брат, совсем еще малыш.
Он с непокрытой головой, измазанный голыш.
За нею ходит по пятам, как ласковый щенок.
Сестра прикрикнет – он идет к реке на бугорок,
Сидит. Несет на голове она кувшин с водой
И держит блюдо на плече, а правою рукой
В браслетах – тянет малыша, под ношей склонена.
Ребенок – старшая сестра, – в семье за мать она.

Ты не только творение бога, не земли порожденье
                ты, —
Созидает тебя мужчина из душевной своей красоты.
Для тебя поэты, о женщина, дорогой соткали наряд,
Золотые нити метафор на одежде твоей горят.
Живописцы твой облик женский обессмертили
                на холсте
В небывалом еще величье, в удивительной чистоте,
Столько всяческих благовоний, красок в дар тебе
                принесли —
Сколько жемчуга из пучины, сколько золота
               из земли,
Сколько нежных цветов оборвано для тебя
               в весенние  дни,
Сколько истреблено букашек, чтоб окрасить твои
                ступни.
В этих сари и покрывалах, свой застенчивый пряча
                взгляд,
Сразу ты недоступней стала и таинственнее
               стократ.
По-иному в огне желаний засияли твои черты.
Существо ты – наполовину, полувоображение ты.

Рассказывают, что когда-то, ради женской любви,
Спустились боги на землю, оставив дела свои.
Миновало то время. Сегодня, в бойшакха[19]
               лютый зной,
В дни рек пересохших и поля, опаленного
               засухой злой,
Молит крестьянка жалобно, с неба глаз не сводя,
Исступленно молит, отчаянно: «Пошли хоть
                каплю дождя!»

С надеждою и волнением, напрасной веры полна,
В дали тоскливым взглядом всматривается она.
Но дождь не приходит. Ветра безжалостная рука
Разгоняет нетерпеливо последние облака.
Языком своим солнце вылизывает последний след
                синевы.
В Калиюгу[20], наш век железный, постарели боги, увы!
Былые очарованья уже не волнуют их.
Доходят женские просьбы теперь до мужчин
               одних.

Был в тебе я рожден, свет по воле твоей увидал.
О природа бескрайняя, как я тебе доверял!
Называл своей матерью, домом своим называл,
А сегодня познал я и когти твои, и оскал.
Ты, как демон огромный, взревела и ринулась
               в ночь,
Облик свой материнский, как маску, откинув  прочь.
Бурей бойшакха все разметала, развеяла в прах,
Пыль неся на крылах, мир повергла в смятенье
               и страх.
С корнем вырвать готова ты жизнь, как сухую
                траву.
Я тебя вопрошаю, о Ужас Великий, зачем я живу?
Кто ты, мне заслонивший дорогу в небесную
                твердь?
Кто ты, горло мне тысячью пальцев сдавивший?
                Ответь!
Кто ты, давший мне жизнь мимолетную?
               Слышишь,  я жду!
Почему я живу? Для чего я? Куда я иду?

Управляет лодкой моей легчайший из ветерков.
Впереди горизонт белеет пеной утренних облаков.
Река от влажных муссонов полноводна и широка.
Словно сытый ребенок, безмятежная спит река.
По берегам безмолвие зеленых рисовых нив,
Мир, подобно беременной женщине, медлителен
                и ленив.
Почему так спокойно сегодня на земле и воде?
Лодок нет, берега пустынны, почему ни души
                нигде?
Одинокая в этом мире, пряча печальный взгляд,
Смерть – знакомая старая – облачилась
               в прекрасный наряд:
В волосах ее спрятались белоснежные облака,
На высоком челе сияет бледный отсвет издалека.
Что-то грустное напевает, еле слышное в тишине,
Обольщает меня, смущает беспокойное сердце мне.

Однажды утром в крепости Сетара[21]
         Увидел Шиваджи[22], глазам не веря:
Бредет с сумою Рамдас-гуру старый[23],
         Стоит, как нищий, перед каждой дверью!

Его духовный вождь, мудрец великий,
         Чье всем известно благосостоянье,
Ниц пред которым падают владыки,
         Стал побираться, просит подаянья!

В кувшин дырявый воду набирая,
         Мы утоленья жажды тщетно ищем.
А сколько дать, чтобы полна до края
         Была сума на этом странном нищем?..

Взял Шиваджи перо и быстро нечто
         Черкнул, сказав слуге: «Смотри, он близко, —
Здесь Рамдаса обязан подстеречь ты
         И положить к его стопам записку…»

Шел Рамдас-гуру, думал: «Пешеходы
         Идут, спешат, людей проезжих много.
Судьба дала им радость, мне – невзгоды,
         Им дом родной, мне – вечная дорога!

О Аннапурна[24], наша мать-богиня,
         Ты бремя с плеч моих сняла мирское,
Мир осенила счастьем ты, и ныне
         Я удостоен быть твоим слугою!»

Закончив гимн, свершил он омовенье,
         И чуть вступил он в крепость, кто-то низко
Склонился перед ним в благоговенье
         И положил к его стопам записку.

С земли записку Рамдас-гуру поднял,
         Прочел – и растерялся: сон ли снится?!
Ему, лотосоликому, сегодня
         Раджа вверяет царство и столицу!..

К радже пришел он: «Сын мой, благодарствуй!
         Но любопытство мною овладело:
Ответь: свое мне отдавая царство,
         Какое в жизни изберешь ты дело?»

Сказал с поклоном Шиваджи: «Отныне
         Мне быть рабом твоим – нет высшей чести!»

И слышит он в ответ: «Смирив гордыню,
         Со мною можешь нищенствовать вместе…»

Сбирая подаянья, по столице
         Шли двое нищих. Дети их пугались:
«Царь нищим стал! О боже, что творится!»
         И взрослые на крик детей сбегались.

Кто б мог подумать о такой причуде:
         Сменить престол на нищенскую долю!
Дрожа, подносят милостыню люди —
         И шепчут: «Прихоть от богатства, что ли?!»

Пробило полдень. Прерваны работы —
         И отдыха вкушают люди сладость.
А Рамдас-гуру напевает что-то,
         Глаза в слезах, но это плачет радость:

«О царь трех царств, непостижимый боже!
         Нужды ни в чем не ведал никогда ты,
Но сам в душе о милостыне тоже
         Мечтаешь ты, чтоб стали все богаты!..»

К исходу дня на бережок безлюдный
         Они пришли, от города поодаль.
Из подаяний съев кусочек скудный,
         Ученику остатки Рамдас отдал.

Раджа промолвил: «О мудрец-бродяга,
         Владыки спесь побеждена тобою,
Твой раб созрел: познав смиренья благо,
         С тобой не страшно горе мне любое!»

Ответил гуру: «Слушай, сын мой, слово:
         Тягчайшее взял бремя ты, конечно,
Власть от меня принять ты должен снова,
         Но царством будешь править подопечно.

Так, видимо, твоя судьба хотела,
         Чтоб нищий руководствовал тобою:
Что ни свершишь – мое свершишь ты дело,
         Ты царь без царства, взысканный судьбою.

Вот, милый сын мой, договор меж нами:
         Отшельничества долю избираю.
Священный плащ дарю тебе как знамя
         И царство справедливости вверяю…»

Поник главой царь-ученик, – и долго
         Лоб тучи горьких мыслей омрачали.
Прошли стада, пастушья флейта смолкла.
         Садилось солнце, обагряя дали.

А Рамдас-гуру, песню сочиняя,
         В экстазе пел: «О ты, незримый миру,
Кто ты и где скрываешься, не знаю.
         Кто ты, что облачил меня в порфиру?

Сандалии принес я, о владыка,
         К твоим стопам я припадаю: славься!
Стемнело. Встань, о брат прекрасноликий,
         Немедля в город царствовать отправься!»