Владимир Маяковский - Стихотворения (1926)

Товарищи,
                 позвольте
                                  без позы,
                                                 без маски —
как старший товарищ,
                                   неглупый и чуткий,
поразговариваю с вами,
                                       товарищ Безыменский,
товарищ Светлов,
                             товарищ Уткин.
Мы спорим,
                   аж глотки просят лужения,
мы
     задыхаемся
                        от эстрадных побед,
а у меня к вам, товарищи,
                                         деловое предложение:
давайте
             устроим
                          веселый обед!
Расстелим внизу
                            комплименты ковровые,
если зуб на кого —
                              отпилим зуб;
розданные
                 Луначарским
                                      венки лавровые —
сложим
            в общий
                          товарищеский суп.
Решим,
            что все
                        по-своему правы.
Каждый поет
                     по своему
                                      голоску!
Разрежем
                общую курицу славы
и каждому
                 выдадим
                                по равному куску.
Бросим
             друг другу
                              шпильки подсовывать,
разведем
               изысканный
                                  словесный ажур.
А когда мне
                   товарищи
                                   предоставят слово —
я это слово возьму
                               и скажу:
— Я кажусь вам
                          академиком
                                             с большим задом,
один, мол, я
                    жрец
                            поэзий непролазных.
А мне
         в действительности
                                         единственное надо —
чтоб больше поэтов
                                хороших
                                              и разных.
Многие
            пользуются
                               напостовской тряскою,
с тем
         чтоб себя
                         обозвать получше.
— Мы, мол, единственные,
                                           мы пролетарские… —
А я, по-вашему, что —
                                    валютчик?
Я
   по существу
                       мастеровой, братцы,
не люблю я
                   этой
                           философии нудовой.
Засучу рукавчики:
                             работать?
                                             драться?
Сделай одолжение,
                               а ну, давай!
Есть
        перед нами
                           огромная работа —
каждому человеку
                             нужное стихачество.
Давайте работать
                             до седьмого пота
над поднятием количества,
                                       над улучшением качества.
Я меряю
              по коммуне
                                стихов сорта,
в коммуну
                душа
                         потому влюблена,
что коммуна,
                     по-моему,
                                     огромная высота,
что коммуна,
                     по-моему,
                                     глубочайшая глубина.
А в поэзии
                 нет
                       ни друзей,
                                        ни родных,
по протекции
                     не свяжешь
                                        рифм лычки́.
Оставим
              распределение
                                      орденов и наградных,
бросим, товарищи,
                               наклеивать ярлычки.
Не хочу
             похвастать
                               мыслью новенькой,
но по-моему —
                         утверждаю без авторской спеси —
Коммуна —
                   это место,
                                    где исчезнут чиновники
и где будет
                   много
                            стихов и песен.
Стоит
          изумиться
                           рифмочек парой нам —
мы
     почитаем поэтика гением.
Одного
            называют
                            красным Байроном,
другого —
                 самым красным Гейнем.
Одного боюсь —
                           за вас и сам, —
чтоб не обмелели
                             наши души,
чтоб мы
              не возвели
                                в коммунистический сан
плоскость раешников
                                  и ерунду частушек.
Мы духом одно,
                          понимаете сами:
по линии сердца
                           нет раздела.
Если
        вы не за нас,
                             а мы
                                     не с вами,
то черта ль
                  нам
                         остается делать?
А если я
              вас
                    когда-нибудь крою
и на вас
             замахивается
                                   перо-рука,
то я, как говорится,
                               добыл это кровью,
я
  больше вашего
                           рифмы строгал.
Товарищи,
                 бросим
                             замашки торгашьи
— моя, мол, поэзия —
                                    мой лабаз! —
всё, что я сделал,
                             всё это ваше —
рифмы,
             темы,
                       дикция,
                                    бас!
Что может быть
                         капризней славы
                                                     и пепельней?
В гроб, что ли,
                        брать,
                                  когда умру?
Наплевать мне, товарищи,
                                           в высшей степени
на деньги,
                на славу
                              и на прочую муру!
Чем нам
              делить
                          поэтическую власть,
сгрудим
              нежность слов
                                      и слова-бичи,
и давайте
                без завистей
                                     и без фамилий
                                                              класть
в коммунову стройку
                                  слова-кирпичи.
Давайте,
              товарищи,
                               шагать в ногу.
Нам не надо
                    брюзжащего
                                        лысого парика!
А ругаться захочется —
                                       врагов много
по другую сторону
                              красных баррикад.

Его прислали
                      для проведенья режима.
Средних способностей.
                                      Средних лет.
В мыслях — планы.
                                В сердце — решимость.
В кармане — перо
                             и партбилет.
Ходит,
           распоряжается энергичным жестом.
Видно —
               занимается новая эра!
Сам совался в каждое место,
всех переглядел —
                               от зава до курьера.
Внимательный
                        к самым мельчайшим крохам,
вздувает
               сердечный пыл…
Но бьются
                 слова,
                           как об стену горохом,
об —
         канцелярские лбы.
А что канцелярии?
                              Внимает мошенница!
Горите
            хоть солнца ярче,—
она
      уложит
                  весь пыл в отношеньица,
в анкетку
               и в циркулярчик.
Бумажку
              встречать
                              с отвращением нужно.
А лишь
            увлечешься ею, —
то через день
                      голова заталмужена
в бумажную ахинею.
Перепишут всё
                         и, канителью исходящей нитясь,
на доклады
                   с папками идут:
— Подпишитесь тут!
                                  Да тут вот подмахнитесь!..
И вот тут, пожалуйста!..
                                      И тут!..
                                                  И тут!..—
Пыл
       в чернила уплыл
                                  без следа.
Пред
        в бумагу
                       всосался, как клещ…
Среда —
это
      паршивая вещь!!
Глядел,
             лицом
                        белее мела,
сквозь канцелярский мрак.
Катился пот,
                     перо скрипело,
рука свелась
                     и вновь корпела, —
но без конца
                    громадой белой
росла
          гора бумаг.
Что угодно
                  подписью подляпает,
и не разберясь:
                         куда,
                                 зачем,
                                            кого?
Собственную
                     тетушку
                                  назначит римской папою.
Сам себе
               подпишет
                               смертный приговор.
Совести
             партийной
                              слабенькие писки
заглушает
                 с днями
                              исходящий груз.
Раскусил чиновник
                               пафос переписки,
облизнулся,
                    въелся
                                и — вошел во вкус.
Где решимость?
                           планы?
                                       и молодчество?
Собирает канцелярию,
                                    загривок мыля ей.
— Разузнать
                     немедля
                                   имя-отчество!
Как
      такому
                 посылать конверт
                                      с одной фамилией??! —
И опять
            несется
                         мелким лайцем:
— Это так-то службу мы несем?!
Написали просто
                           «прилагается»
и забыли написать
                              «при сем»! —
В течение дня
страну наводня
потопом
             ненужной бумажности,
в машину
                живот
уложит —
                и вот
на дачу
            стремится в важности.
Пользы от него,
                          что молока от черта,
что от пшенной каши —
                                       золотой руды.
Лишь растут
                     подвалами
                                       отчеты,
вознося
             чернильные пуды.
Рой чиновников
                         с недели на́ день
аннулирует
                   октябрьский гром и лом,
и у многих
                 даже
                         проступают сзади
пуговицы
                дофевральские
                                         с орлом.
Поэт
        всегда
                   и добр и галантен,
делиться выводом рад.
Во-первых:
                  из каждого
                                   при известном таланте
может получиться
                              бюрократ.
Вывод второй
                       (из фельетонной водицы
вытекал не раз
                        и не сто):
коммунист не птица,
                                 и незачем обзаводиться
ему
      бумажным хвостом.
Третий:
             поднять бы его за загривок
от бумажек,
                   разостланных низом,
чтоб бумажки,
                       подписанные
                                            прямо и криво,
не заслоняли
                      ему
                             коммунизм.