Владимир Маяковский - Стихотворения (1926)

Куда бы
             ты
                 ни направил разбег,
и как ни ёрзай,
и где ногой ни ступи, —
есть Марксов проспект,
и улица Розы,
и Луначарского —
                             переулок или тупик.
Где я?
           В Ялте или в Туле?
Я в Москве
                  или в Казани?
Разберешься?
                        — Черта в стуле!
Не езда, а — наказанье.
Каждый дюйм
                       бытия земного
профамилиен
                       и разыменован.
В голове
              от имен
                           такая каша!
Как общий котел пехотного полка.
Даже пса дворняжку
                                вместо
                                            «Полкаша»
зовут:
          «Собака имени Полкан».
«Крем Коллонтай.
                             Молодит и холит».
«Гребенки Мейерхольд».
«Мочала
а-ля Качалов».
«Гигиенические подтяжки
имени Семашки».
После этого
                    гуди во все моторы,
наизобретай идей мешок,
все равно —
                   про Мейерхольда будут спрашивать:
                                           — «Который?
Это тот, который гребешок?»
Я
   к великим
                   не суюсь в почетнейшие лики.
Я солдат
               в шеренге миллиардной.
Но и я
           взываю к вам
                                 от всех великих:
— Милые,
                не обращайтесь с нами фамильярно! —

Я
   два месяца
                      шатался по природе,
чтоб смотреть цветы
                                  и звезд огнишки.
Таковых не видел.
                             Вся природа вроде
телефонной книжки.
Везде —
              у скал,
                         на массивном грузе
Кавказа
            и Крыма скалоликого,
на стенах уборных,
                               на небе,
                                            на пузе
лошади Петра Великого,
от пыли дорожной
                             до гор,
                                        где грозы
гремят,
            грома потрясав,—
везде
         отрывки стихов и прозы,
фамилии
               и адреса.
«Здесь были Соня и Ваня Хайлов.
Семейство ело и отдыхало».
«Коля и Зина
                     соединили души».
Стрела
           и сердце
                          в виде груши.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Комсомолец Петр Парулайтис».
«Мусью Гога,
парикмахер из Таганрога».
На кипарисе,
                     стоящем века,
весь алфавит:
                       а б в г д е ж з к.
А у этого
              от лазанья
                               талант иссяк.
Превыше орлиных зон
просто и мило:
                        «Исак
                                  Лебензон».
Особенно
               людей
                          винить не будем.
Таким нельзя
                     без фамилий и дат!
Всю жизнь канцелярствовали,
                                                привыкли люди.
Они
       и на скалу
                        глядят, как на мандат.
Такому,
            глядящему
                              за чаем
                                           с балконца,
как солнце
                 садится в чаще,
ни восход,
                 ни закат,
                               а даже солнце —
входящее
                и исходящее.
Эх!
     Поставь меня
                           часок
                                    на место Рыкова,
я б
     к весне
                 декрет железный выковал:
«По фамилиям
                        на стволах и скалах
узнать
          подписавшихся малых.
Каждому
              в лапки
дать по тряпке.
За спину ведра —
и марш бодро!
Подписавшимся
                          и Колям
                                       и Зинам
собственные имена
                               стирать бензином.
А чтоб энергия
                        не пропадала даром,
кстати и Ай-Петри
                             почистить скипидаром.
А кто
        до того
                    к подписям привык,
что снова
               к скале полез,—
у этого
           навсегда
                          закрывается лик-
                                                     без».
Под декретом подпись
                                    и росчерк броский —
                           В л а д и м и р  М а я к о в с к и й.

Эта тема
               еще не изо́ранная.
Смотрите
                котлам асфальтовым в зев!
Еще
       копошится
                        грязь беспризорная —
хулиганья бесконечный резерв.
Сгинули мать
                      и отец
                                 и брат его
в дни,
          что волжский голод прорвал.
Бросили их
                   волгари с-под Саратова,
бросила их
                  с-под Уфы татарва.
Детей возить
                     стараемся в мягком.
Усадим их
                 на плюшевом пуфе.
А этим, усевшимся,
                                пользуясь мраком,
грудные клетки
                         ломает буфер.
Мы смотрим
                    своих детишек
                                            в оба:
ласкаем,
              моем,
                        чистим,
                                     стрижем.
А сбоку
            растут болезни и злоба,
и лезвие финки
                         от крови рыжо́.
Школа —
               кино америколицее;
дав
      контролерше
                           промежду глаз,
учится
           убегать от милиции,
как от полиции
                        скачет Дугла́с.
Таких
         потом
                   не удержишь Мууром —
стоит,
          как в море риф.
Сегодня
             расти
                       деловито и хмуро
столбцы
              помогающих цифр!
Привыкшие
                   к щебету ангела-ротика,
слов
       беспризорных
                              продумайте жуть:
«Отдайте сумку, гражданка-тетенька,
а то укушу,
                  а то заражу».
Меж дум
              приходящих,
                                  страну наводня,
на лоб страны,
                       невзгодами взморщенный,
в порядок года,
                        месяца,
                                     дня
поставьте лозунг:
          —  Б о р ь б а  с  б е с п р и з о р щ и н о й.

Додвадцатилетний люд,
выше знамена вздень:
сегодня
             праздник МЮД,
мира
        юношей
                     день.
Нам
       дорога
                  указана Лениным,
все другие —
                      кривы́ и грязны́.
Будем
          только годами зе́лены,
а делами и жизнью
                               красны́.
Не сломят
                 сердца и умы
тюремщики
                   в стенах плоских.
Мы знаем
                застенки румын
и пули
           жандармов польских.
Смотрите,
                какая Москва,
французы,
                 немцы,
                            голландцы.
И нас чтоб
                 пускали к вам,—
но чтоб не просить
                              и не кланяться.
Жалуются —
                     Октябрь отгудел.
Нэповский день —
                              тих.
А нам
          еще много дел —
и маленьких,
                     и средних,
                                      и больших.
А с кем
            такое сталось,
что в семнадцать
                            сидит пригорюнивши,
у такого —
                 собачья старость.
Он не будет
                    и не был юношей.
Старый мир
                   из жизни вырос,
развевайте мертвое в дым!
Коммунизм —
                       это молодость мира,
и его
        возводить
                         молодым.
Плохо,
           если
                   одна рука!
С заводскими парнями
                                     в паре
выступай
               сегодня
                            и сын батрака,
деревенский
                    вихрастый парень!
Додвадцатилетний люд,
красные знамена вздень!
Раструбим
                 по земле
                               МЮД,
малышей
               и юношей день.