Петр Вегин - Серебро
Герой Отечественной войны 1812 года, человек большого гражданского таланта, высокой чести, глубоких знаний и явного поэтического дара, Г. С. Батеньков был значительной фигурой среди декабристов, он был реформатором, то есть относился к разряду главных врагов самодержавия — мечтал об отмене крепостного права, о введении конституции.
Двадцать лет одиночки в Петропавловской крепости и еще пять лет на поселении в Томске — вот вехи трагического пути Г. С. Батенькова. Его спасла Поэзия. Уже после освобождения он переносил на бумагу, восстанавливая в памяти, написанное в камере-одиночке. После амнистии 1856 года ему было позволено вернуться в Европейскую Россию, он поселился в Калуге, где и умер в возрасте семидесяти лет, прожив на свободе всего семь лет.
Стань Батеньков поэтом еще до Восстания, он наверняка был бы причислен к поэтам-декабристам, таким, как Рылеев, Кюхельбекер, Одоевский, Глинка, Катенин… Но он пришел к поэзии в заключении. Долгие годы его стихи были неизвестны, Батеньков-поэт существовал как бы отдельно от Батенькова-декабриста. Но всякая несправедливость имеет предел.
В 1978 году в издательстве Московского университета вышла книга А. А. Илюшина «Поэзия декабриста Батенькова». В этой книге не только исследование, но и стихи. Автор книги, на мой взгляд, точно определяет его место в российской поэзии: «Батеньков — одно из важнейших «звеньев», которого остро недоставало для того, чтобы возникла реальная связь между двумя гениальными экспериментаторами: «Тредиаковским и Хлебниковым. Благодаря его творчеству становится ясно: бесконечно многообразная русская поэзия знала, наряду с хорошо известными нам типами поэта-трибуна или поэта-мыслителя, еще и тип поэта-экспериментатора».
Любимый глагол Батенькова был — «искать». Дух реформатора сказывался не только в государственном, но и в словесном. Стихи его драматичны, гражданственны и по своей лексике современны. Это поэт удивительный.
Хочется, чтобы его знали больше, прежде всего — молодежь. Хочется, чтобы появилась его книга.
1
Себе я не воздвиг литого монумента
Г. БатеньковНе в памятнике суть.
Все дело в пьедестале,
который — жизнь.
Кто как ее сверстал,
таков и пьедестал.
Вы кенарем свистели
иль Время, как трубу, вас поднесло к устам?
Не зря на пьедестал
кладут потомки розы.
Так, вулканически вознесены,
все памятники
сохраняют позы
времен, которыми они порождены.
Какой же монумент
быть должен у поэта,
который двадцать лет по тюрьмам прострадал?!
Он скажет:
«Non exegi monumentum» —
и обезглавленным оставит пьедестал.
Иль, может быть, судьба,
распоряжаясь жизнью,
в литье колоколов его металл дала.
Сыра земля, изложница-отчизна,
как горестны твои колокола…
2
Я твой поэт.
Г. Батеньков
На Невском тот же фарс, и форс
витрин и взглядов — все желают.
Еще гулять не вышел Нос,
но Уши и Глаза гуляют.
«Что, сударь?» — Ухо повело.
«Куда вы, сударь?» — Глаз мигает.
Мороз, тепло, темно, светло —
они проспект не покидают.
Летят пролетки в никуда.
Ботфорты. Шляпки. Эполеты.
Но почему в толпе всегда
заметны русские поэты?
Взойди, Полярная звезда,
на этом небе низколобом,
свой потаенный свет, звезда,
отдай сердцам — не телескопам.
Свети, звезда, играй, рожок.
Идя дорогой милосердья,
все, кто к Рылееву зашел —
как заглянул в бессмертье.
Того лишь нет, что под запрет
уже попал и прежде выслан.
Но раз он русский был поэт,
он мог считаться декабристом!
3
Я русский. Гордо бьется грудь
при имени России…
Г. Батеньков
«Если б исчезли в России
взяточничество и лесть,
чтобы в полную силу
торжествовала Честь,
если б исчезла тупость,
которой у нас не счесть,
дабы всеми поступками
руководила Честь,
если б исчезло чванство
и угнетающий класс,
какое бы государство
было тогда у нас!
(Так он думал, идя к Рылееву.
Ангел в небе кого-то ждал,
и на левом крыле его
индевела звезда.)
Вранье, что русский характер
такой и такой народ.
Это его оглупляет!
Это его крадет!
В косности костенеем,
правду зовем клеветой.
С каждым царем темнее
день над моей страной.
Как ты еще не исчезла
в слезах и потоках вранья,
священная и бесчестная,
страна родная моя?!
Откуда такие силы —
от бога или сермяг?
Можно исчезнуть всему, но России
нельзя никак!..»
4
…Но Петропавловская крепость все так же над Невой стоит.
Ее не разрушают грозы, ее не прожигают слезы.
Г. Батеньков
Пылью архивной испачканный,
через барьер времен
крепости Петропавловской
низкий кладу поклон.
Крепость Петра и Павла?
Крепость Пера и Правды!
Хотел самодержец пухлый,
уверенный как петух,
сломить свободных духом.
Но здесь закалялся Дух!
«Бумаг не давать!» — едва ли
сей мерой сдержать уже.
Да чем же они писали?
Душой! На чем? На душе!
Из этого заточения
вышло столько страниц
мечтательного освобождения —
не с чем сравнить!
Летели к потомкам дальним,
свободой озарены,
слова многострадальные
многострадальной страны.
И лучшего для поэтов
не было той порой,
чем этой писать, этой
правдолюбивой иглой!
5
Янис Петерс — латышский Дельвиг,
как декабрьский понедельник,
мрачновато сказал: — Погоди,
я недавно об этом писал,
вроде как у тебя украл,
ты хотя бы переведи.
Над поэмой сижу до рассвета,
явно чувствую — пустота
без главы, написанной Петерсом.
Перевел. Стало все на места:
Высоколобы декабристы.
Холодный меч луча блестит…
На письменных столах поэтов
свеча пока еще горит.
И светом собственным распято,
своим лучом ослеплено,
стоит восстанье на Сенатской,
и мрак пророчит воронье.
Державна тьма в дворцовых люстрах,
а свет даруется свечой.
Зимой замерзнут аксельбанты,
но плуг свое возьмет весной.
И от листа, где стонут рифмы,
исходит столько новых сил,
И верность жен еще волшебней,
чем если б царь освободил.
Надежды горестный бубенчик,
едва забрезжит белый свет,
звенит над женами опальных.
Но для любви опалы нет.
Под мехом кружева замерзли,
дорога дальняя лежит,
и как фиалочка, Россия
в холодных пальчиках дрожит…
6
