Петр Вегин - Серебро

Памятники зеленеют.
Патина — их седина.
Стамбульскому нищему в шапку
бросил звезду аллах.
Скажите, кто в жизни не скомкал
ни одного блина?
Время идет, даже если
стрелок нет на часах.

Время не мама, чтобы
повязывать шелковый бантик.
В мастерской на Сретенке
мы плавили бронзу.
Можно было выпить ведро
и сразу стать памятником.
Но пили мы соответственно
московскому морозу.

Если бы я бросал по монетке
везде, куда хочется возвратиться,
мне бы понадобилось
несколько миллионов.
Лучшее в мире занятие —
кормить с ладони жар-птицу.
Чем она кормится? —
словом каленым.

Видали, что получается, —
бабы пекли блины,
а вышли часы — на угол каждому перекрестку.
Я награжден медалью
за освоение целины.
Но думаю, будет правильным
отдать ее Маяковскому.

Я бы хотел вернуться
в ту сретенскую мастерскую,
где неизвестный скульптор льет бронзу и мы — кружком.
Боже, как все-таки люди
напоминают простую
формочку для отливки
карамельных петушков!

Все, что мы с вами делаем,
это — плавление бронзы.
Ищите позы
сообразно жизненному стилю.
Все отольется вам —
слезы, грезы и розы,
главное, чтобы бронзы
для головы хватило.

Не будьте паиньками,
но не создавайте паники.
Жизнь, как щегол в форточку,
порх — и вы готовы.
Все мы формы для памятников,
формы для будущих памятников.
Будьте готовы к этому,
будьте здоровы!

Непостижимо, что мы — не вдвоем.
Холодно мне у чужого огня.
Ревность по доме твоем,
 ревность снедает меня.

И, несравнима с клеймом,
душу мою раскаля,
нежность по доме твоем,
нежность снедает меня.

Скажем: добро, что тряпьем
я тебя не заменял.
Верность по доме твоем,
верность снедает меня.

Не серебром — ребром
я заплатил за тебя.
Душу не продаем,
хоть покупателей — тьма.

Ревность не рубят мечом.
Нежность не выжечь огнем.
Верность не купишь рублем.
Правит любовь конем.

Я тебя не перенес на руках
                       через семь мостов —
я их сжег,
потому что они не к тебе вели.
До седьмого неба выросли семь костров,
лед растаял, и по реке пошли корабли.

Мне сказала жизнь:
— Поди туда, не знаю куда… —
Я пошел туда и принес ей то, не знаю что.
И года мои были — соленые невода,
где обломки радуг
            тяжелые рыбы
                             высекали хвостом.

На причалах стояли женщины.
                        Я им рыбу отдал.
Четверть века я море пахал, и столько же лет
«нет» мне слышалось в каждом полуночном «да»,
пока я не услышал «да»
                          в твоем полуденном «нет»

Все, что я имел за душой,
                               я тебе на коленях дарил
И наполнились смыслом
                            штормовые мои двадцать пять
И слетались из будущего перелетные календари
из ладоней наших чистую нежность клевать…

Я по ночам касаюсь твоего лица
губами моей матери, руками отца.

И радость в тебе светится и распускается
губами твоей матери, глазами отца.

А дочка, забот не зная, смотрит цветные сны.
У нее твои губы. С ума сойдут пацаны.

К ней кто-то, сирень ломая, однажды потянется
губами своей матери, руками отца…

Не спутать губ материнских или отцовых глаз.
Целуемся — как целуем явивших на свет нас.

Это моя матерь (губы мои точь-в-точь)
отца твоего целует и благодарит за дочь.

Да жаль, что послать невозможно 
ни голубя, ни гонца
туда, где молчат губы матери
и руки отца…

Ты за него принимала других,
двери ему отворяла.
В каждом из них,
                  в каждом из них
только его искала.

Вот он стоит на пороге твоем.
Ты замираешь…
Что ж ты его
               не увидела в нем —
душу и дверь запираешь?..

Одни хотят собаку,
                       другие — леденца,
а эта девочка хочет отца.
Бродит вроде слабого алого цветочка:
«Дядя, скажите, я — ваша дочка?»

Бьется эхо детское сирым голубочком:
 «Я — ваша дочка?
Я — ваша дочка?»

Что же ты, молодчик,
вечный студент,
собственной дочке
отвечаешь «нет»?..

Увижу тебя —
                 обо всем позабуду на свете,
и сердце рванется в сирени,
где ткут соловьи
свою сумасшедшую песню
                                  о саде и лете,
которую мы понимаем
как песню любви.

Увижу тебя —
                  мои руки окаменеют,
судьба оборвется,
падучей звездой ослепя.
Меня отпоют соловьи —
                              они это умеют.
Мне можно уже умирать —
я увидел тебя.

Увижу тебя —
                 словно враз разгадаю загадку
серебряного соловьиного словаря.
А мальчик чернильный
                       тугую натянет рогатку
и камешком острым
с восторгом убьет соловья.

Уже до инфаркта дошли соловьи.
                                   до предела,
полсада, полмира,
полжизни посеребря.
Увижу тебя — задохнусь,
                 и ты спросишь: «В чем дело?»
Да в  том то и дело,
что я уже вижу тебя…