Леон де Грейфф - Под знаком Льва

Любимая! Прильни устами
к моим устам — и пусть,
в объятьях прозревая, пламя
спалит слепую грусть.

Любимая! Очами тайны
до дна пронзи мою печаль,
скажи глазами, что случайна
нас разделяющая даль.

Любовь моя! Возникни рядом
и не растай опять вдали,
и, охватив горящим взглядом,
зеленым пламенем спали.

И, на лицо вернув с изнанки
все вывернувшиеся дни,
взгляни — и жизнь в мои останки,
зеленоокая, вдохни!

Слово твое светилось,
словно роса в бутоне,
словно чела коснулась
ласковой ты ладонью.

Тихое слово грусти
мачтою корабельной
стать бы могло, а стало
только лишь колыбельной.

Голос твой убаюкал
боль и печаль разрыва…
Память моя — осколок
старого негатива.

Память цела, да только
сердце вот раскололось.
Я не услышу больше
ласковый этот голос…

Жизни моей никчемной
жалкое захолустье
он стороной обходит,
ласковый голос грусти.

Как бы хотел услышать
я этот голос снова,
даже если шепнет он
вновь роковое слово.

Тихое слово грусти…
Слово разлуки… Что же
делать мне, если в жизни
нет ничего дороже?!

Еще одно желанье… Последнее желанье…
А все вокруг сметают безжалостные смерчи…
Я в самой гуще вихря твержу, как заклинанье:
пожалуйста, поймите… Последнее желанье!

Бессильные виденья! Вас вихрь сейчас размечет,
обрекший все, чем жил я, на лютое закланье!

Сияющие мглою, пылают антисвечи.
Струится антижизни холодное пыланье.

Темнеет берег Леты… Бледнеет красноречье…
Постой, воронка вихря! Последнее… желанье…

Сеньора дождинка, предтеча дождя,
на клавишу камня упала вначале,
и грянули струи, как струны печали,
и певчего ритма качнулась ладья…

Туманные волны
дождя зазвучали,
певучие волны
ладью раскачали,
венгерской рапсодией
разбередя
расплывчатость чувства.

Как струны печали,
запели крученые
струи дождя…

И хляби разверзлись,
ручьи одичали:
гром требовал зычно
единоначалья,
литаврами молний
безмолвье гвоздя…

В симфонии бури,
в пучине печали
смятенного сердца качалась ладья!

…Офелия,
заря прозрачно-ясная!
Офелия,
доверчивая горлинка!
Ушла от нас
и растворилась в омуте,
и пахнет мятой
глубь его зеленая.
Твоей рукою
эта ветка сломлена.
Тобою эти
лепестки оборваны.
И вобрала в себя
струя холодная
твой трепет, девочка,
твой свет, Офелия!
Офелия, о белокурая!
Офелия, смертельно-бледная,
погибла ты
не от предательства,
а от безмолвия,
наверное.
И в смертный миг
крылами белыми
ты трепетала и пронзительно
глядела ты
на это облако,
безумным очерком
своим похожее
на бледный профиль
принца датского.
От тишины
ты умерла, наверное,
о белокурая
и безрассудная!
Зеленоглазая,
с тех пор все омуты
глядят очами
изумрудными…

Пусть былую радость
грусть моя оплачет.
То, что было — сплыло
навсегда, и значит,
в дюнах жизни смыло
волнами печали
знаки, что когда-то
счастье означали.

День мой непроглядней
одинокой ночи,
все длиннее полночь,
полдень — все короче.
Все темней глубины,
все коварней мели.
Мне горька отныне
даже сладость хмеля.

Даже псы залают
зло, а не для виду,
если я под вечер
прогуляться выйду.
Ум не постигает,
что такое значит,
что душа и сердце
безутешно плачут.

Раненая память.
И душа — увечна.
То что было — сплыло
навсегда. Навечно.
В дюнах жизни смыло
волнами печали
знаки, что когда-то
счастье означали…

Эдгар По! Эдгар По! Эдгар По!
Вещий гений зловещего духа,
завладевший моею душой!
Черный светоч, маяк темноты!

Укрой меня в беспросветном
прибежище безмолвья,
в мистическом гроте
меня отрезви
ознобом испуга
и жаром любви!

Эдгар По! Эдгар По! Эдгар По!
Черный светоч, маяк темноты!
Вещий гений зловещего духа,
завладевший моею душой!
Унеси меня в Уирову чащу[23],
где уснула твоя Улялюм,
заворожив тебе
душу и ум —
Улялюм!

Унеси меня
в королевство свое
на морском берегу,
на краю земли,
где жила твоя Аннабель Ли,
где, взирая на вас, «серафимы небес
не завидовать вам не могли»[24],
унеси меня в край,
где над склепом ее, словно взгляд ее,
серебрится твоя звезда!

Покажи мне черного ворона,
чопорного ворона,
вещего, черного,
который на бюсте Паллады
с гордостью лорда
твердит: «Никогда!»

Покажи мне ворона,
вещего, черного, зловеще упорного,
задумчивого ворона —
черный светоч, маяк темноты,
завладевший моею душой!

Слышишь, ворон? Ты —
мой предвечный знак,
ты мой дух, мой рок,
ты мой друг и враг,
ты мой черный знак, ты мой камертон,
лишь тебе мой шаг
слепо подчинен.

Покажи мне ворона,
пришельца из далекой страны,
из края, населенного
ангелами и демонами,
ворона, который уселся
на мраморный бюст Паллады
и следит насмешливым глазом,
как тебя пожирает костер отчаянья…

Унеси меня в Уирову чащу,
к «дымному озеру Обер»[25],
где уснула твоя Улялюм,
заворожив тебе
душу и ум —
Улялюм…
В мистическом гроте
меня отрезви
ознобом испуга
и жаром любви!

Эдгар По! Эдгар По! Эдгар По!
Черный светоч, маяк темноты!
Вещий гений зловещего духа,
завладевший моею душой!

Укрой меня, слышишь, укрой,
запеленай меня в стылый мрак,
Эдгар По, Эдгар По, Эдгар По!
Дух мой, рок мой, мой вещий знак!

Мрак пера вороньего густ,
словно снег — Паллады чело.
Черный ворон на белый бюст
сел и выгнул свое крыло.
Черный ворон, мой вещий знак,
дух мой, рок мой, мой друг и враг!

Внимая горестным и шалым
гитарам, лютням и кларнетам,
грядут, карабкаясь по скалам,
бредут по топям и увалам,
вознаграждения при этом
не требуя и в самом малом,
решивши вопреки наветам
считать себя под стать поэтам,—

все те, кому за перевалом
маячит маревом усталым
(как над болотом дымка — летом)
нелепый жребий стать поэтом…

Пусть беды — каменным обвалом,
пусть добродетель — под запретом,
грядут, карабкаясь по скалам,
бредут равниной, буревалом,
тропою, топью, по увалам,
по бездорожью и по шпалам
решившие назло запретам
считать себя под стать поэтам,

поскольку даже в самом малом,
не изменяя идеалам
(хоть тресни шар земной при этом),
они бредут зимой и летом
и верят, что за перевалом
глухая темень станет светом…