Леон де Грейфф - Под знаком Льва

Пусть былую радость
грусть моя оплачет.
То, что было — сплыло
навсегда, и значит,
в дюнах жизни смыло
волнами печали
знаки, что когда-то
счастье означали.

День мой непроглядней
одинокой ночи,
все длиннее полночь,
полдень — все короче.
Все темней глубины,
все коварней мели.
Мне горька отныне
даже сладость хмеля.

Даже псы залают
зло, а не для виду,
если я под вечер
прогуляться выйду.
Ум не постигает,
что такое значит,
что душа и сердце
безутешно плачут.

Раненая память.
И душа — увечна.
То что было — сплыло
навсегда. Навечно.
В дюнах жизни смыло
волнами печали
знаки, что когда-то
счастье означали…

Эдгар По! Эдгар По! Эдгар По!
Вещий гений зловещего духа,
завладевший моею душой!
Черный светоч, маяк темноты!

Укрой меня в беспросветном
прибежище безмолвья,
в мистическом гроте
меня отрезви
ознобом испуга
и жаром любви!

Эдгар По! Эдгар По! Эдгар По!
Черный светоч, маяк темноты!
Вещий гений зловещего духа,
завладевший моею душой!
Унеси меня в Уирову чащу[23],
где уснула твоя Улялюм,
заворожив тебе
душу и ум —
Улялюм!

Унеси меня
в королевство свое
на морском берегу,
на краю земли,
где жила твоя Аннабель Ли,
где, взирая на вас, «серафимы небес
не завидовать вам не могли»[24],
унеси меня в край,
где над склепом ее, словно взгляд ее,
серебрится твоя звезда!

Покажи мне черного ворона,
чопорного ворона,
вещего, черного,
который на бюсте Паллады
с гордостью лорда
твердит: «Никогда!»

Покажи мне ворона,
вещего, черного, зловеще упорного,
задумчивого ворона —
черный светоч, маяк темноты,
завладевший моею душой!

Слышишь, ворон? Ты —
мой предвечный знак,
ты мой дух, мой рок,
ты мой друг и враг,
ты мой черный знак, ты мой камертон,
лишь тебе мой шаг
слепо подчинен.

Покажи мне ворона,
пришельца из далекой страны,
из края, населенного
ангелами и демонами,
ворона, который уселся
на мраморный бюст Паллады
и следит насмешливым глазом,
как тебя пожирает костер отчаянья…

Унеси меня в Уирову чащу,
к «дымному озеру Обер»[25],
где уснула твоя Улялюм,
заворожив тебе
душу и ум —
Улялюм…
В мистическом гроте
меня отрезви
ознобом испуга
и жаром любви!

Эдгар По! Эдгар По! Эдгар По!
Черный светоч, маяк темноты!
Вещий гений зловещего духа,
завладевший моею душой!

Укрой меня, слышишь, укрой,
запеленай меня в стылый мрак,
Эдгар По, Эдгар По, Эдгар По!
Дух мой, рок мой, мой вещий знак!

Мрак пера вороньего густ,
словно снег — Паллады чело.
Черный ворон на белый бюст
сел и выгнул свое крыло.
Черный ворон, мой вещий знак,
дух мой, рок мой, мой друг и враг!

Внимая горестным и шалым
гитарам, лютням и кларнетам,
грядут, карабкаясь по скалам,
бредут по топям и увалам,
вознаграждения при этом
не требуя и в самом малом,
решивши вопреки наветам
считать себя под стать поэтам,—

все те, кому за перевалом
маячит маревом усталым
(как над болотом дымка — летом)
нелепый жребий стать поэтом…

Пусть беды — каменным обвалом,
пусть добродетель — под запретом,
грядут, карабкаясь по скалам,
бредут равниной, буревалом,
тропою, топью, по увалам,
по бездорожью и по шпалам
решившие назло запретам
считать себя под стать поэтам,

поскольку даже в самом малом,
не изменяя идеалам
(хоть тресни шар земной при этом),
они бредут зимой и летом
и верят, что за перевалом
глухая темень станет светом…

Во мне оживает старая музыка,
словно в потрескавшемся гитарном коробе:
грустные песни любви и разлуки.
Во мне оживают забытые звуки
аккордами скорби.
Глупая, сентиментальная песня,
в которой меньше скрипки, чем визга,
вдруг мне становится интересней
венецианского изыска.

Маргарита Готье,
Манон и Розина —
книжные героини,
ходульные страсти…
Почему же от вас
на душе всамделишная кручина?
Отчего ж мое сердце
у вас во власти?

Во мне, как в старом гитарном коробе,
оживают песни любви и разлуки —
избитые трюки, забытые звуки,
аккорды истинной скорби…

Без тебя почернеет память,
как волна без луны над ней…

Голос твой расправляет крылья
над беззвучьем моих ночей.
Может быть, означает это,
что меня не забыла ты.

Как луна над волной, восходят
надо мною твои черты
средь безмолвья и темноты.

Вижу: ветер ночной колышет
свечи звезд у тебя в очах;

чую: мрак ночной ароматом
черной пряди твоей пропах.
Вижу: в небе моем восходит
лунный серп твоего чела,
слышу: в сердце моем ты внятно
письмена в тишине прочла.

Все часы моих одиночеств
канут в омут ночной опять…
Фантастическим сновиденьям
снами сбывшимися не стать.

Задохнутся в объятьях стужи,
словно розы на стылом льду,
все порывы души и сердца
у меня в голубом саду.
Все часы моих одиночеств
канут в омут ночной опять-
Фантастическим сновиденьям
снами сбывшимися не стать.

Без тебя почернеет память,
как волна без луны над ней…
Отчего же нас поцелуем
не связал еще Гименей?
Наше счастье легло стихами
в нераспахнутую тетрадь…
Почему же этой поэмы
никогда нам не прочитать?
Светом всех ароматов счастья —
мята, лилия и лимон —
льном пролившийся в струи ветра,
лунный локон твой напоен.
Грустью тихой, как вздох химеры,
травы дышат во мне и мхи.
Со звездою твой тонкий профиль
вновь срифмуют мои стихи,
и срифмуется с белым снегом
лунным светом твоя ладонь;
снегопадом белого платья
полыхнет мне в глаза огонь;
не прощанием, а прощеньем
вдруг возникнет издалека
непростимые прегрешенья
отпустившая мне рука…

Без тебя почернеет память,
как волна без луны над ней.
Голос твой расправляет крылья
над беззвучьем моих ночей…
Может быть, означает это,
что меня не забыла ты…

Как луна над волной, восходят
средь безмолвья и пустоты,
над разливом холодной ночи,
надо мною — твои черты:
Может быть, означает это,
что меня не забыла ты…

Груз усталых моих иллюзий
тянет камнем на дно опять…
фантастическим сновиденьям
снами сбывшимися не стать.
Задохнутся в объятьях стужи
лепестками на стылом льду
все благие надежды сердца
в несусветном моем саду.

Лик твой светит луной над морем.
Я по морю за ним иду!..

И поныне твой голос льется
над безвременьем зим и лет
и проводит меня, как лоцман,
сквозь берущий за горло бред.

И поныне твои лишь очи
(две звезды под каскадом ночи
черных локонов) светят мне…
И поныне твои лишь очи
(два сияющих средоточья
жизни в мертвенной белизне
наготы твоей) светят мне.

Я разлукой с тобой наполнен,
а душою и сердцем — пуст…
Но и ныне губами помню
мед твоих молчаливых уст.

Выпил память бы всю до дна я,
но она чересчур глубока.
Словно в море,
в тебя, родная,
впала жизни моей река.