Генри Лонгфелло - Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения.

Хочу тебя прославить,
Тебя, пробивающегося сквозь метель зимним вечером.
Твое сильное дыхание и мерное биение твоего сердца в тяжелых доспехах,
Твое черное цилиндрическое тело, охваченное золотом меди и серебром стали,
Твои массивные борта, твои шатуны, снующие у тебя по бокам,
Твой размеренный гул и грохот, то нарастающий, то теряющийся вдали,
Твой далеко выступающий вперед большой фонарь,
Твой длинный белый вымпел пара, слегка розоватый в отсветах,
Густые темные клубы дыма, изрыгаемые твоей трубой,
Твой крепко сбитый остов, твои клапаны и поршни, мелькающее поблескиванье твоих колес,
И сзади состав вагонов, послушных, охотно бегущих за тобою
И в зной и в дождь, то быстро, то медленно, но всегда в упорном беге.
Ты образ современности — символ движения и силы — пульс континента;
Приди послужить музе и уложись в стихи таким, каким я тебя вижу,
Внося с собой бурю, порывы ветра и хлопья валящего снега,
Днем — предваряемый звоном сигнального колокола,
Ночью — молчаливым миганием твоих фонарей.
Горластый красавец!
Мчись по моим стихам, освещая их мельканьем твоих фонарей, оглашая их твоим бесшабашным шумом,
Буйным, заливистым хохотом твоего свистка — будя эхо, грохоча, сотрясая землю, все будоража,
Подчиняясь только своим законам, идя своим путем.
И голос твой не слезливая арфа, не бойкий рояль,
А пронзительный крик, повторяемый скалами и холмами,
Далеко разносящийся вдоль прерий, и по озерам,
И к вольному небу — весело, сильно, задорно.

О Юг! О магнит! Сверкающий, благоуханный Юг! Мой Юг!
О, горячая кровь, о, страсть, порыв и трепет! Добро и порок! Ты весь мне дорог!
О, как до́рого мне все тут с рождения — все, что движется вокруг, родные деревья, и злаки, и травы, и реки,
До́роги мне мои реки, медлительно текущие по серебристым песчаным низинам и болотам,
До́роги мне Роанок и Саванна, Олтамахо и Пэди, Тамбигби и Санти, Сабин и Кууза,
О, давние далекие блуждания, — в душе я опять задумчиво брожу по берегам этих речек,
Опять во Флориде я плыву по прозрачным озерам, плыву по Окичоби, иду по холмам, сквозь чудесные просеки и темные чащи,
Вижу попугаев в лесах, вижу дынное дерево и в цвету железное дерево,
Вновь я стою на палубе, плыву вдоль берегов Джорджии, вдоль берегов Каролины,
Смотрю, где растет дуб, где желтая сосна, где душистый лавр, где лимон и апельсин, кипарис и изящная карликовая пальма,
Мимо меня тянется, в первозданных каменьях, мыс за мысом; я вхожу в залив Памлико, я стремительным взглядом озираю весь край;
О, кусты хлопчатника! Плантации риса, сахара, конопли,
Вооруженный шипами кактус, громадные белые цветы лавра,
Далекие просторы, богатство и скудость, древние леса, увитые омелой и космами мха,
Аромат и цветы ананаса, первозданная жуткая тишь (здесь, в этих глухих топях крадется с ружьем разбойник и укрывается в хижине беглый);
О, таинственное очарование почти неведомых, непроходимых болот, кишащих гадами, тревожимых ревом аллигаторов, криками сов и диких кошек, шипением гремучей змеи,
Многоголосый пересмешник, американский артист, поющий все утро, поющий в лунном свете ночи,
Колибри, лесная индюшка, енот и опо́ссум;
Кукурузное поле в Кентукки, высокая, с длинными листьями кукуруза, стройная, шелестящая на ветру, светло-зеленая, с усиками, с красивыми, одетыми в тугую одежду початками,
О, мое сердце! О, нежный, неукротимый зов, мне не заглушить его, я должен ехать;
О, быть виргинцем, быть там, где я вырос! Быть каролинцем!
О, неистовое влечение! Я возвращаюсь к старой Теннесси и больше не буду странствовать!

Бедность, страх, горечь уступок —
Враги, меня одолевшие в упорной борьбе.
(А что есть моя жизнь и жизнь всякого человека, как не борьба с врагом, постоянная, извечная?)
Вы, унижения, гасящие страсть и порывы,
Жгучая боль разочарования в друге (это самая тяжелая рана из всех!),
Тягостное косноязычие, мелкие сплетни,
Праздные разговоры за столом (и мой язык, самый праздный из всех!),
Невыполненные решения, мучительный гнев, подавленные зевки!
Рано вам торжествовать, еще проявится мое истинное Я,
Оно еще преодолеет и подчинит себе все,
Оно еще пойдет в решающую, победоносную атаку.

Об общественном мнении,
О рано или поздно неизбежном, спокойном утверждении права (таком беспристрастном, уверенном, обязательном!),
О президенте с побелевшим лицом, тайно вопрошающем самого себя: «А что скажет в конечном счете народ?»,
О циничных судьях, о продажных членах конгресса, губернаторах, мэрах — вот они стоят, растерянные, у позорного столба,
О мямлящих или вопящих попах (скоро, скоро все их покинут),
О том, что год от года убывает порядочность и авторитет чиновников, судей, амвонов и школ,
О том, что растет, крепнет, ширится понимание и собственное достоинство у мужчин и женщин,
Об истинном Новом Свете — о лучезарных Демократиях повсюду, —
Их политика, армия, флот на службе народа, —
О сияющем солнце для всех, что они нам дадут, об их внутреннем свете, который превыше всего остального,
О том, что все для них, все через них и все возникает от них.

Из мрака гнетущих туч,
Из-под феодальных обломков, из-под груды королевских скелетов,
Из-под старого европейского хлама, когда рухнул шутовской балаган,
Из-под развалин дворцов, и церквей, и церковных гробниц —
Вот оно глянуло вдруг, свежее, светлое лицо Свободы, знакомое бессмертное лицо.
(Колумбия, как будто матери твоей лицо мелькнуло,
Как будто меч перед тобой сверкнул, —
И нас с тобой это сверкание сроднило!)

Тебя мы не забыли, родная!
Что же ты медлишь? Или ты ждешь, чтобы тучи заволокли тебя вновь?
Но вот явилась же ты перед нами, — мы увидали тебя,
Теперь уже нам нельзя сомневаться, мы уже знаем тебя —
Ты там, как и всюду, ждешь, чтобы пришло твое время.

На берегах широкого Потомака[185] снова старые голоса.
(Все бормочешь, все волнуешься, неужели ты не можешь прекратить свою болтовню?)
И старое сердце снова ликует, и снова всем существом ждешь возвращенья весны,
Снова в воздухе свежесть и аромат, снова в летнем небе Виргинии ясное серебро и синева,
Снова утром багрец на дальних холмах,
Снова неистребимая зеленеет трава, мягка и бесшумна,
Снова цветут кроваво-красные розы.

Напои мою книгу своим ароматом, о роза!
Осторожно промой каждый ее стих своею водой, Потомак!
Дай мне сохранить тебя, о весна, меж страниц, пока они еще не закрылись!
И тебя, багрец на холмах, пока они еще не закрылись!
И тебя, неистребимая зелень травы!

Это твой час, о душа, твой свободный полет в бессловесное,
Вдали от книг, от искусства, память о дне изглажена, урок закончен,
И ты во всей полноте поднимаешься, молчаливая, пристально смотрящая, обдумывающая самые дорогие для тебя темы —
Ночь, сон, смерть и звезды.

Годы современности, годы несвершенного!
Ваш занавес поднимается, вижу, как выступают все более высокие трагедии,
Вижу, как готовятся не только Америка, не только страна Свободы, но и другие страны,
Вижу грандиозные явления и уходы, новые союзы, согласие народов,
Вижу силу, двинувшуюся с непреодолимой энергией на мировые подмостки
(Сыграна ли роль старых сил, старых войн? Выполнены ли их задачи?),
Вижу Свободу во всеоружии, победоносную и величавую, с Законом по одну сторону и Миром — по другую,
Потрясающее трио, выступающее против идеи иерархии;
Какова историческая развязка, к которой мы стремительно приближаемся?
Вижу марши и контрмарши спешащих людских миллионов,
Вижу, как рушатся рубежи и границы древних аристократий,
Вижу опрокинутые пограничные столбы европейских монархий,
Вижу, что сегодня Народ начинает ставить свои пограничные столбы (все прочее уступает ему дорогу);
Никогда вопросы не стояли так остро, как сегодня,
Никогда простой человек, его дух не был столь деятелен, столь богоподобен,
Слышите, он требует и требует, не давая толпе передышки!
Вот он смело проникает повсюду, на суше и на море, покоряет Тихий океан, архипелаги,
С помощью парохода, телеграфа, газеты, оптовой торговли оружием,
Вместе с распространившимися по всему миру заводами он связывает воедино всю географию, все державы;
Какие шепоты бегут перед вами через океаны, о державы?
Общаются ли все нации? Наступает ли для земного шара эпоха единомыслия?
Формируется ли единое человечество? Ибо — слушайте! Тираны трепещут, потускнел блеск корон,
Земля в волнении, она приближается к новой эре, быть может, ко всеобщей грандиозной войне,
Дни и ночи изобилуют такими знамениями, что никто не ведает, что же будет;
Годы вещие! Пространство, лежащее предо мной, переполнено призраками — я тщетно пытаюсь проникнуть в него взглядом,
Меня окружают образы незавершенных, предстоящих деяний,
О, невероятный пыл и напор, странный, экстатический жар видений ваших, о годы!
Меня пронизывают ваши видения, годы! (Я не знаю, во сне я или наяву!)
Америка и Европа, свершившие свое, тускнеют, отходят в тень,
Несвершенное, небывало грандиозное, надвигается, надвигается на меня.