Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Петрарка, Дант, Шекспир, Ронсар, Эредиа, –
Тяжелый блеск имен, веселый звон созвучий,
Их радугой клеймен печальный и певучий
Бегущий круглый мир, паяц и судия.

Летучий снег порфир, предательства и путчи –
В безмолвный небосклон, созвездья бередя,
И в грохоте колонн вопят, и в бреде я
Беспечный вижу пир, бездонный и кипучий;

Воронкой вырыт ад, распластан Люцифер,
И в святости цитат, в кудрявых клубах сфер
Огонь встает над ним, как зыбкий меч запрета.

В последний круг вхожу. О, где ты, проводник,
К земному рубежу и ты главой поник…
О, будь везде гоним, опальный дух поэта.

Он наискось лежит и движется в орбите,
Одетый в синюю размеренную сеть…
Я золотой венок хочу ему надеть
На ледовитый лоб, на белую обитель.

Чтоб от сияния стал розовым медведь,
А злая кровь его – черней и ядовитей.
Суровые моржи, проворнее плывите, –
Сегодня мертвый лед – пылающая медь.

Ты, посоленная блудницами Гоморры,
Земля веселая, – на севере поморы
Бьют зверя частого, стреляя на авось,

На юге туарег охотится в пустыне.
То колесо звезды планетой пестрой стынет,
Качая тонкую невидимую ось.

Качая тонкую невидимую ось,
Разгоряченную как волос Вероники,
В глазнице голубой мятется глобус дикий,
Белея полюсом, пронзающим насквозь.

То белого зрачка протянутые пики…
О, холод ужаса, мне сердце заморозь,
Чтоб тело и душа подействовали врозь,
В разлуке музыки, а не в беззвучном стыке.

Пусть ветер времени, несущий по мирам
Жестокий смех мужской и сладкий женский срам,
Меня закутает колючими крылами,

Чтоб слово новое кометой пронеслось
И падало, как блеск, и капало, как пламя,
Как глаз, как яблоко, что кровью налилось.

Как глаз, как яблоко, что кровью налилось,
Планета пьяная повисла на спирали
Своей туманности. Столетья распирали
Ее тугой живот могучим соком лоз.

И вспух он пламенем священных вакханалий,
Веселым золотом распущенных волос.
То человечество, как символ, родилось
В широком замысле вселенской пасторали.

И козлоногие запели пастухи
На буйном празднестве клубящихся стихий,
В их злобной зелени, в трагическом их быте.

И веки красных зорь слипались вкруг земли,
И звезды падали, и племена текли
В саду бушующем дымящихся событий.

В саду бушующем дымящихся событий
Румянится наш мир под ветром роковым,
Вдыхает с воздухом он горьковатый дым
И сам становится реальней, деловитей.

Попробуйте один с самим собою выйти
На площадь дикую да крикнуть песню им,
Вас ветер отнесет в медвежий русский Рим,
Как птицу белую на берега Таити.

О, воздух осени, о ветер октября,
Дыханьем хаоса раздутая заря,
Кольцом коралловым застывшая в зените.

Земля, как яблоко, созрела, чтоб упасть.
Эй, вы, раскрывшие пылающую пасть, –
На червоточину материков взгляните.

На червоточину материков взгляните,
На язвы рваные мятущейся воды.
То блещут Хаоса горючие следы,
И путаница рек – его одежды нити.

Он скалами застыл, и нету знаменитей,
Чем водопад его жестокой бороды.
То лошадиных сил, не знающих узды,
Мильоны буйствуют в жемчужном мелините.

Отяжелевшие рыдают провода
От электричества, колючего как стужа,
Ворочающего крутые города.

Яйцо Колумбово, что к небу поднялось
На перьях разума, разросшихся как ужас.
Вот щурит Азия живые щели вкось.

Вот щурит Азия живые щели вкось,
Ветрами бритая до знойной кожи Гоби,
В веках обросшая драконами надгробий,
С чудовищной длиной и змей, и рек, и кос.

На океан пошла, сжимая гор надлобье,
С косой малайскою на голубой покос,
Сестренку младшую таща наперекос,
Как горб, и так в веках они застыли обе.

Валится сеном волн душистый океан,
У самых ног шурша широколицых стран,
И скатывает шторм невиданные стоги.

А там Атлантику жует винтом колес
Задравший хвост гигант, и роет сумрак строгий
Европы дерево иль это древний лось.

Европы дерево иль это древний лось,
Растягивая тень, над миром льдистым вырос,
Ветвясь соборами, колоколами ширясь,
Раскачивая то, что с Нила началось.

Там мертвые века, сухие как папирус,
Мемнону верили, что ветер безголос,
Что с солнцем утренним беседует колосс
О ночи золотой, песку дарящей сырость.

Шекспиру верная Европа такова,
Ее мычащая коровья голова
Зовет Юпитера на новое соитье.

А он в сражении с другим уже быком,
Он выю опустил пред пышущим врагом,
Рогами грузными готовится к защите.

Рогами грузными готовится к защите,
Сияют яростью потливые бока.
Как гром, напружился широкий зверь быка
Пред красной тряпкою, он слышит, как пищите

От удовольствия и ждете ручейка
Густого, как сургуч, и дыма на копыте
Ослабшем, как цветок, на славу Карменсите
Едва поднявшийся с кровавого песка.

Шуми, как ярмарка, в ладоши крепко хлопай,
Тупоголовые послушные холопы.
Рыдайте, женщины, в безмолвьи голубом.

Оплакивайте мир, он умер ночью этой,
Европа на позор глядит звездой раздетой,
А череп Африки – Египта узким лбом.

А череп Африки, Египта узким лбом
Уткнувшийся в песок пустынного Синая,
А Нила трещина, извилина тройная,
Или тройная плеть над сгорбленным рабом.

А темя плоское Туниса, где земная
Граница, как седло под морем-седоком, –
Ужели мало вам свидетелей кругом,
Что смерть насильственна, что умер мир, стеная.

Ломали девушки пустую высоту
Песчано-звездную и призывали ту,
Что с выменем двойным и с головой коровьей.

Изиды рог блестел на небе роковом.
Он тот же золотой в закатной дымной крови,
Глядящий на восток и в гуле гробовом.

Глядящий на восток и в гуле гробовом,
И в буре бытия, чьи розовые губы
Одеты мышцами как музыкою грубой, –
Истаивает он в просторе круговом.

Вверху пустыня звезд, внизу пустырь сугубый.
Песчаной древностью, косматым Лиром-львом
Он топчет золото в краю вечеровом,
Змеей горят его египетские губы.

Кто он, таинственный, напруженный, простой,
Вооруженный злой, жестокой красотой,
Обросший холодом мерцающих иголок?

Веселый зверь земли, закованный в морях,
Когтями птичьими взметнувший звездный прах,
Зулусской челюстью хлебнувший зной да щелок.