Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

Мне тяжело, я весь в огне,
В огне мучительном сомненья,
И страшно что-то шепчет мне
Могильный глас разуверенья.
О, замолчи, не умерщвляй
Моих надежд, моих мечтаний,
В моей душе не заглушай
Последний отзвук упований.

Умолкни, сжалься надо мной,
Сомненья пагубного гений!
И к дружбе пламенной, святой
Не прибавляй яд подозрений.
Как больно ты мне сердце сжал,
Оставь меня, прими моленья!
Я в жизни слишком мало знал
Минут волшебных наслажденья.

Пусть в мир мечтательный я впал,
Пусть заблужденья в нем хранятся,
Но для души родным он стал,
И с ним ей тяжко разлучаться.
Помедли ж, гений, наносить
Удар последний разрушенья,
Из чаши дружбы дай испить
Всю беспредельность упоенья!

Пусть это сладкий, дивный сон,
Отсрочь минуту пробуждения!
Тем сном я к небу вознесен…
И как страшна мне мысль паденья…
Не увлекай же, гений злой.
Меня из стран очарованья,
С моей растерзанной душой
Не снесть мне ужас испытанья.

Что день, то в жизни похороны,
Над нами смерть — как божий гнев,
И верьте: нам приличней стоны,
Чем песен радостных напев.
Не раз под звук веселых песен
Я плакал скорбною душой!
Нет, здешний мир веселью тесен,
Здесь лучше петь «за упокой!».

Бывают чудные мгновенья:
Мысль рвется к небу, кровь кипит, —
То светлый гений откровенья
С душой поэта говорит!..
Но жизнь своим прикосновеньем
Сроднит поэта вновь с землей,
И он, расставшись с вдохновеньем,
Ему поет «за упокой!».

Когда мы юны, в нас свободно
Роятся светлые мечты,
Но скоро все поочередно
Они, как осенью листы,
Падут, умчатся вихрем жизни,
И мы, печальные, порой
С улыбкой горькой укоризны
Мечтам поем «за упокой!».

Когда мы любим, в нас блаженство,
Мы создаем волшебный мир,
И с чистой верой в совершенство
В него вселяем наш кумир!
Но жизнь на чудное виденье
Набросит занавес густой,
И мы в тоске разуверенья
Любви поем «за упокой!».

Так гибнет всё, так всё стремится
Исчезнуть в жизни, как в гробу;
Чему же здесь нам веселиться,
Кто изменит свою судьбу?..
Мы все рабы единой воли,
К могиле мы одной стезей
Пройдем по жизненной юдоли,
И нам споют «за упокой!».

Есть в мире чувство неземное:
Его божественный Христос,
Как достояние святое,
На землю с неба перенес.
Запечатлев своею кровью,
Его он миру завещал,
И мир искупленный любовью
То чувство дивное назвал.

И счастлив тот, кто, как святыню,
В душе сберег завет Христа,
Кто в прах склонил свою гордыню
Пред чудным символом креста.
Среди житейского волненья
Тот станет крепок как гранит,
Дух отрицанья, дух сомненья
Его в борьбе не сокрушит,

И не скует земное горе
Его души могучих крил, —
Неисчерпаем в ней, как море,
Источник вечно юных сил!
В дни скорби демон испытанья
Его с пути не совратит,
И, как Христос, свои страданья
Он палачам своим простит!

А, здравствуй! Ты приходишь кстати:
Я нынче болен, ночь не спал,
Ждал дня, как божьей благодати…
Тоска!

О чем ты тосковал?

О чем?.. Вопрос, ей-ей, премилый!
В нем виден медик; вам скажи
И что, и как, с какою силой,
И место боли укажи…

Э! Ты опять хандришь!.. Ей-богу,
Любезный друг, тебе б пора
Сойти на ровную дорогу.
Скажи, к чему твоя хандра?
Анахронизм она в сем веке!
Когда вокруг тебя кипит
Жизнь в современном человеке,
Когда всё рвется, всё спешит
Обнять природу и науки,
Когда и ум, и дух, и руки —
Всё дышит гением труда,
Ты, как стоячая вода,
Заглох от грусти и от скуки!
Поверь мне, друг, жизнь хороша,
В ней ум, и тело, и душа
Найдут себе легко по доле,
Лишь было б в ней немножко воли,
А если в жизни, как средь тьмы,
Бредем дорогой мы неровной,—
Не жизнь виновна в том, а мы!

Я виноват иль жизнь виновна,
Иль кто другой, — мне всё равно!
Я верно знаю лишь одно,
Что я живу, что я страдаю,
Что день, взошедший надо мной,
Я с тайным трепетом встречаю
И провожаю со слезой,
Что есть в душе моей желанья,
Есть жажда веры, есть любовь —
И вместе горькое сознанье,
Что с каждым днем я буду вновь
Желать, грустить, к чему-то рваться,
В себе и в жизни сомневаться
И никогда…

                     Остановись!
Определи свои желанья,
Дай жизни цель, мечтам — названье,
Что ж невозможно, — откажись!
За тенью гнаться, верь, напрасно!

Да, откажись!.. Всё песнь одна,
Давно знакома мне она!..
Что так роскошно, так прекрасно
В душе цвело, чем ты дышал,
К чему стремился, чем страдал,—
Всё вырви! Всё одни мечтанья!
На жертву жизни их отдай,
А там по силам размеряй,
Как на аршин, свои желанья!..
Нет, нет! Оставьте мне страданья,
В них есть блаженство…

                         Может быть,
Но жизнь как с ними помирить?

О, лучше с жизнию расстаться!
Без них что может жизнь мне дать?
Я слишком стар, чтоб забавляться,
И слишком юн, чтоб не желать!

         Когда поэт, сознав свое призванье,
         Свой приговор народу возвестит,
         Как мощно он стихом негодованья
                    Народ бичует и клеймит!
Кто б ни был тот народ, что нужды для поэта!..
         Поэт в сей миг не франк, не славянин,—
Одною истиной душа его согрета:
         Он человек, он мира гражданин.
Но горе, если он в сужденьи увлечется
         Народною иль личною враждой,—
На грозный суд его народ лишь улыбнется,
         И грозный стих над целью пронесется
         Хоть звучною, но слабою струной.

В его груди любила и томилась
         Прекрасная душа,
И ко всему прекрасному стремилась,
         Поэзией дыша.
Святой огонь под хладной сединою
         Он гордо уберег,
Не оскудел, хоть и страдал душою
         Средь жизненных тревог.
На жизнь смотрел хоть грустно он, но смело,
         И всё вперед спешил;
Он жаждал дел, он нас сзывал на дело
         И верил в бога сил!
О, сколько раз с горячим рукожатьем,
         С слезою на глазах
Он нам твердил: «Вперед, младые братья,
         Пред истиной — всё прах!»
О, сколько раз он, старец вечно юный,
         Наш круг одушевлял,
Дрожали в нас души живые струны,
         Согласный хор звучал.
И дружно мы, напеня наши чаши,
         Их осушали вновь
За всё, что есть святого в жизни нашей,
         За правду, за любовь!
Он и́збрал нас, и старец, умирая,
         Друзья, нам завещал,
Чтобы, по нем как тризну совершая,
         В борьбе наш дух мужал.